Мемуарная литература все-таки не голая документалистика, личность автора в ней раскрывается порою как в художественном произведении. Есть в финской литературе писатель, оставивший после себя лишь три тома воспоминаний, но какого качества! Андерс Рамзай и не помышлял о карьере литератора, а упорно и не всегда удачно занимался коммерцией, проматывая наследство. Уже на закате бурной жизни, находясь в пансионе в городе Хельсинки, написал таки три книжки. Это живые воспоминания, собранные, как мозаика, из разноцветных осколков всей жизни. Рамзая можно сравнить с нашими Гилляровским и Успенским, которые тоже запечатлели ушедший быт русских столиц, Москвы и Петербурга. Хельсинки, столица Княжества Финляндского, мало знакома русским читателям с точки зрения быта, культурной жизни. А ведь эпоха Автономии, продлившаяся около ста лет, оставила заметный след в истории страны. В мою задачу не входит исторический анализ, я лишь хочу своими словами пересказать самые яркие, по крайней мере на меня произведшие впечатление, страницы из объемного труда Андерса Рамзая. Это произведение не переведено на русский, я читала его не в оригинале — текст изначально написан на шведском, — а на финском языке, ставшим мне почти родным.
БЕЛЫЙ ПАРОХОД
Родился Рамзай в 1832 году в Выборге. Отец его был губернатором. Первое воспоминание связано все же с Хельсинки. Четырехлетний ребенок запомнил, как взрослые собрались на балконе и наблюдали прибытие первого парохода. Событие происходило в доме на набережной, у Южного порта. Через год здание будет продано, его использовали во времена Автономии как царскую резиденцию, а начиная с 1917 года как апартаменты президента республики.
В 1836 году горожане высыпали на улицы, заняв наблюдательные позиции на рыночной площади, у пирса, наверху, забравшись на обзорную башню. Над крепостью Свеаборг (Суоменлинна) поднялось черное облако, принявшее вид дикой кошки. Маленький Андерс испугался этого зверя, растущего прямо на глазах, и спрятался под передник няни. Русская женщина, Наталья, успокаивала Андрюшку, говоря, что киска уже пропала. И действительно, когда барчук выглянул, огромный корабль без парусов медленно входил в гавань.
В мемуарах Рамзай постоянно акцентирует внимание на исторических подробностях, не забывая давать справки, изобилующие именами, датами, фактами.
Наверное, и мне важно отметить, что автор описал прибытие самого первого парохода. Он был шведским, носил название «Solide». Через несколько лет новенькие пароходики «Storfursten» и «Furst Menschikoff» стали регулярно курсировать между Петербургом и Стокгольмом, через Хельсинки и Турку. Вскоре на смену деревянным суденышкам пришли железные красавцы, доставлявшие грузы из дальних стран и пассажиров со всех концов мира.
Сегодня на месте того пирса стоит огромный лайнер, паром «Vikingline» с большим количеством кают, самая маленькая из них шире старинной «церковной» лодки, на которой финские и шведские крестьяне переправлялись с островов на службу в кирку.
Когда-то в этих шхерах рыбачили простые люди, одетые, как сказали бы наши крестьяне «по-саксонски», то есть в шляпу и суконный жилет поверх льняной рубахи. Не так ли был одет и голландский мастер, под видом которого скрывался русский царь?
Еще до сих пор можно увидеть в Финляндии места, где воды залива ласкают песчаные берега, не огороженные ни гранитом, ни бетоном, а по берегам растут мачтовые сосны. Таким был и наш Петербург, и центр современного Хельсинки.
КРЕПОСТНЫЕ И ГОСПОДА
Русские во времена Княжества Финляндского в Хельсинки в большинстве своем представляли простой люд, служанок, коробейников, а также служивых из гарнизонов, рассредоточенных по всей стране.
У Рамзая была няня Наталья Ефимовна. Ее детей выкупили у графа Шереметьева родители Андерса. Русская женщина была самым близким человеком для маленького барина. Когда сыновья подросли и поступили на службу в крепость Свеаборг, няня переехала к ним. Андерс еще многие годы навещал свою нянюшку, особенно на Рождество и Пасху. Он запомнил просторную горницу с широким дубовым столом, накрытым для гостей. Наталья угощала русских мужиков пирогами, квашеной капустой, круто сваренными и выкрашенными в красный цвет яйцами, самогонкой и квасом. В избе двери не закрывались, почти все русское население крепости наведывалось на праздник к Наталье. Православные священники, начетчики из гарнизонной церкви, младшие офицеры, курьеры толпились у входа, а потом выходили довольные, поглаживая длинные бороды, в которых оставались крошки от кулича, скорлупки от яиц. «Бояре» пытались целовать три раза в щеки и шведского барчука, но Андерс от страха убегал в угол и прятался за ситцевой занавеской, за которой стояла кровать няни.
Мальчик иногда оставался ночевать, когда не было переправы с острова на берег. Ночи, проведенные у русской няни, остались в памяти. Особенно запомнились образа в красном углу и горящие лампадки. Про святых Наталья могла говорить часами, а барчук-иностранец все понимал! Правда, он чувствовал себя принцессой на горошине, когда проваливался в высокой перине, заботливо взбитой для него.
Интересно, что этот фрагмент про русскую няню из полной версии мемуаров удален последующими издателями. Я читаю старое издание, без сокращений, поэтому имею возможность рассказать про русских в Финляндии.