Гольфстрим впадает в Волгу. Кругосветка
КАРАВАН
«Собака лает, караван идет». Так сказал когда-то некто Калашников, бывший первый секретарь Волгоградского обкома партии. Вероятно, он имел в виду курс правящей партии.
У нашего каравана свой курс. Несмотря на мокрую погоду и ураганные ветра, наш караван из десяти ялов медленно продвигается вперёд. Правда, флагманское судно с адмиралом Кейльманом на борту, постоянно получает огромные пробоины, и то и дело встаёт на ремонт. Пожалуй, только три яла – Закоры, Шацкого и Зарубина – хорошо подготовлены и могут идти в любую погоду. Остальные команды всё время что-то ремонтируют, затыкают дыры, а иногда, просто терпят бедствие, потому что ломаются мачты, отрываются ванты, вырываются уключины – на чём только душа держится! Косаревский ял постоянно таскает на своём катере Шура Безруков. Серёжа Немцев поднимает парус только тогда, когда наступает полный штиль, а при малейшем ветре они садятся за вёсла. «Неисчерпаемый» после очередного ремонта делает один бросок на вёслах и снова встаёт на капитальный ремонт. Остальные с грехом пополам держатся на плаву. Но никому и в голову не приходит унывать или расстраиваться.
Весёлый, однако, наш караван. Много ялов, мало байдарок, но есть моторные лодки, которые круглосуточно носятся по всей акватории кругосветки.
По старой традиции, на второй день сплава, на острове Башмак собрались все команды и стали разглядывать друг друга. У каждого яла есть свои достопримечательности: у кого Митяев с Тарасовым, у кого Киреев, у кого Боханцев, у кого немцы, у кого испанцы, которых уже и за иностранцев не считают, потому что к ним привыкли. Вообще, заводить иностранцев в каждой команде становится очень модно, ял без них выглядит как-то скромно, как лампа без абажура. Одна девица из соседнего яла как-то невзначай заметила:
- А Митяев привез своих немцев.
Это прозвучало примерно так, как если бы она сказала:
- Мы тоже завели своего миттельшнауцера.
Так и хочется сказать:
- Ах, эта загадочная русская душа! Всё тебе хочется, чтобы было не хуже, чем у людей.
Ночью устроили первый сабантуй. После пережитых катаклизмов первых дней все, вдруг, зауважали себя и друг друга, начали веселиться изо всех сил. Среди наших гостей оказался легендарный Станислав Маркевич, но поскольку раньше я его видел только издалека, сразу не узнал. Скромный, седой, немного постаревший, он сидел на берегу и молчал, стараясь быть незаметным. Андрей Дегтярев меня с ним познакомил, и я с удовольствием пожал руку этому замечательному человеку, про которого рассказывали легенды.
Барды и менестрели стали демонстрировать всё новые и новые грани своих талантов. Тарасов заиграл на баяне, Киреев на балалайке, а Башка (Анатолий Головин) на губной гармошке. Немцы с «Неисчерпаемого» устроили целый концерт, а песня или молитва «Аве Мария» просто потрясла меня своей космической неисчерпаемостью. Потом немцы стали угощать нас немецким шнапсом, а мы их русской водкой. Все ходили друг к другу в гости и отчаянно веселились, как во время великого карнавала. Я тоже ходил по кругу от костра к костру, слушал песни и сказки, нахлебался всякой всячины, по усам текло, в рот не попало.
Эх, что ни говори, весёлый у нас караван!
ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ МОРЕ
Настал решающий час – момент истины. Сегодня нужно совершить переход через море. Встали очень рано, где-то в половине шестого утра. Ветер средний, небо покрыто чёрными тучами, такое чувство, что вот-вот грянет буря.
Над седой равниной моря ветер тучи собирает.
Между тучами и морем гордо реет Буревестник,
Черной молнии подобный… (М. Горький).
Капитан приказал грузить ял и все безропотно начали таскать вещи. Спокойно погрузились и увязали рюкзаки.
«Пора в дорогу, старина, подъём пропет».
Подошел Костя Зарубин и обратился к Петру Алексеевичу со словами:
- Ну что ты про всё это думаешь? – и указал на небо. На что Петруха спокойно ответил:
- По уговору в три часа шлюзоваться, надо идти.
- Значит, идём, - сказал Костя и пошёл к своему ялу.
И мы пошли. Долго ходили галсами туда-сюда, пока не оказались под самыми проводами ЛЭПа напротив Лепёшки*. Ветер посвежел, волна стала высокая, ял начало потихоньку заливать. От сильных ударов волн он скрипел и стонал от напряжения. Закалённая в боях команда сидела спокойно, и каждый старался найти себе достойное занятие. Кто держал шкоты, кто вычерпывал воду, кто по команде откренивал ял. Качка с каждой минутой становилась сильнее, и у некоторых членов экипажа появились признаки морской болезни.
Под последней опорой ЛЭПа поступила команда «выправить паруса!», а мы думали, что пристаём к берегу. Набили оттяжку фока, и некоторые из нас поняли, что рею паруса заклинило. Если бы пришлось опускать рею, нужно было топором рубить мачту. Приставать к берегу опасно: может положить на бок. Только вперёд!
Закрепили парус, сменили галс и пошли прямо к заветной цели – к Тольяттинскому молу, где расположены шлюзы. Думали, что мы одни такие сумасшедшие, но вдруг увидели ял Зарубина, а вдалеке ещё какие-то паруса. Волны всё свирепее раскачивают ял, и он три раза подряд черпанул носом. Ял моментально заполнился водой, но женщины не растерялись. Пока мужики соображали, что же это такое происходит, замелькали миски, кружки, ведра, и ял моментально освободился от воды. Это женщины и дети, закалённые в предыдущих сражениях со стихией, боролись за свою жизнь. Правда Вова Дегтярёв, самый младший матросик, когда оказался по пояс в воде, раскинул руки и изумлённо заметил:
- Да вы же меня утопите!
Детское отчаяние было слышно в его голосе.
«Вот безмозглые мы родители», - подумал я, глядя на Антона с Анюткой, которые спокойно сидели рядом с мамой.
- Ничего, Вова, записался в матросы, теперь уж терпи! – сказал я, еле удерживая шкот кливера. Честно говоря, левая рука у меня уже занемела, а правая вот-вот оторвётся, видно сильно я старался вчера на перетягивании каната.
- Да не записывался я! – с досадой сказал Вова, оказывается его взяли в целях воспитания. Ну, ничего, пусть закаляется.
Дальше идти стало немного легче, хотя ветер усилился. Мы уже проскочили узкое место залива, и волнение на море резко уменьшилось.
Ял наш летел как ракета. За кормой образовался такой бурун, будто мы шли на гоночной яхте. Как только напряжение спало, все вдруг вспомнили, что от сильной качки бывает морская болезнь, и добрая половина команды начала кормить рыбу. Я заметил, что Айтор побледнел и чуть не выпал за борт, но когда потравил харч, ему заметно полегчало.
- Айтор, - сказал я ему с упрёком, - твои предки открыли половину всех новых земель, и были славными мореходами. А ты, конквистадор, не держишь даже качку.
- Один мой дедушка был рюсский, - сказал он добродушно. – Кстати, дайте мне, пожалуйста, глоточек водки.
Всех больных морской болезнью угостили водкой, а женщины приложились даже по два раза, сославшись на слабость пола.
- Пойте песни, - приказал капитан, - это хорошо помогает от морской болезни.
Ял у нас ужасно говорливый – все что-то рассказывают своим соседям, а слушать обычно некому. А тут все громко запели разные песни на разных языках. Пели даже немецкие и французские песни, а испанские и итальянские звучали как по расписанию.
«Не хватает только китайцев, - подумал я, - а то они бы спели песню, как Мао Дзе Дун переплывает речку Янцзы».
Солнце встаёт, над речкой Хуанхэ,
Китайцы по полю идут.
Горсточку риса держат в руке,
И Мао портреты несут…
Уня-ня, уня-ня, уня-уня-у-няня-я-я.
Навстречу нам попался ОМик, его пассажиры смотрели на нас изумлёнными глазами. Один из них помахал рукой и крикнул:
- Привет, покойнички!
Ветер был практически попутный, и мы, на одном галсе, за два с половиной часа, дошли до противоположного берега. Через два часа подошёл Зарубин с зарифлёнными парусами. Другие ялы, похоже, за нами не пошли, повернули обратно.
Мы немного подождали, пока Зарубинский ял готовится к шлюзованию, и пошли договариваться. Шлюзовались долго, до самого позднего вечера. То сначала не приходил катер, то долго не открывали шлюзовые ворота.
Наконец, катер подали. Экипаж катера состоял из капитана-рулевого и бабушки матроски. Она шустро бегала по палубе, убиралась, подавала швартовые, и при этом ещё успевала подавать капитану ценные указания с характерным мордовским акцентом. Мы зашли погреться в рулевую рубку.
- Что это она ворчит на Вас? – спросил я у капитана.
- Да, она у нас такая, - беззлобно ответил он, - переживает.
Он дотащил нас до Фёдоровки, где все ждали нашего прибытия, потому что во время шлюзования на яле мы оставались только втроем: капитан, я, и Дениска. Погрузили весь экипаж на борт и поехали дальше. Ветер стих. Вокруг нас начали крутиться местные пираты на моторных лодках. Зарубин рвался вперёд и ушёл раньше нас, и мы догнали его только на заповедном острове, который одни называют Шалыгой, другие Серёдышем. Это не имело для нас никакого значения, главное, здесь было столько сухого плавника, что мы сразу развели большой костёр, сварили ужин, и начали сушить мокрые вещи.
Перед ужином все сидели вокруг стола, тесно прижавшись, друг к другу – было заметно, что-то в нас изменилось. Море как-то сроднило нас, сблизило, хотелось говорить друг другу теплые слова. Мы тайно считали себя победителями.
«Земля помогает нам познать самих себя и людей, как не помогут никакие книги, ибо Земля нам сопротивляется», - очень мудро сказал граф Антуан де Сент Экзюпери.
Я понял ещё одну истину. Раньше я рвался в далёкие края: на Урал, в Сибирь, на Северный Морской путь, в Антарктиду. Видел чужие страны: Африку, Южную Америку, Турцию, Босфор и Дарданеллы. И только теперь до меня дошло, что лучше Волги и Жигулей на свете нет ничего прекраснее и быть не может.
Какие мы все-таки счастливые!
ИНОСТРАНЦЫ
Иностранные языки преследовали меня с самого раннего детства: когда мне было всего три года, я попал в посёлок, где жили казахи и немцы. А я, в то время, только что научился немного говорить на своем татарском языке. Потом пришлось изучать русский язык, без знания которого просто никуда не сунешься. Но сначала я быстро переключился на казахский язык, потому что, с утра до вечера, мы играли с казахскими детьми. Мама нас с братом за это ругала и била скрученным мокрым полотенцем, и дома заставляла говорить на родном языке. А на улице, опять, изучали казахский язык или немецкий. Вот так, уже с пяти лет, у меня появились способности к языкам.
Вернулись мы в свою деревню, я пошёл в первый класс татарской школы, и всё встало на место. С пятого класса начал изучать русский, а после восьмого – немецкий. Потом, с годами, пришлось осваивать даже монгольский язык.
После седьмого класса нашей школы меня перевели учиться в город Бугуруслан, где меня стали обучать всему, чему учат в школе, в том числе русскому и немецкому языкам.
Каждый вечер после отбоя, наша воспитательница Лина Павловна приносила детские книжки со сказками, я их с удовольствием читал и пересказывал. Так я тренировался говорить на русском языке. Немецкий язык тоже давался мне легко, потому что я занимался по отдельной программе, и меня спрашивали каждый день.
Таким образом, к окончанию средней школы, я был готов говорить с любым иностранцем. Только их не было, если и были, где-то далеко, в столичных городах.
Куйбышев был закрытым городом, иностранцев сюда не пускали, потому что здесь делали ракеты. А вот на Грушинском фестивале они стали появляться, правда, это были в основном студенты из дружественных стран. Первой ласточкой, мне кажется, был студент из Алжира, из бывшей французской колонии. Он выступал на Большой Гитаре, пел на французском языке, и песню из одного куплета повторил примерно шесть раз. Гора так синхронно подсвечивала ему фонариками, что он никак не мог остановиться. Потом выступали ансамбли из Германии, Кубы, гости из Болгарии.
Первая иностранная гражданка, которой я пожал руку, была из Болгарии. Было это на девятом или десятом фестивале.
В тот год, за два дня до фестиваля, Борис Рафаилович дал нам очень интересное задание: перегнать ял, стоящий на Сухой Самарке, против течения Волги, до фестивальной Поляны за очень короткий срок, словно ял был оснащён дизельным мотором. Мы с Геной Храмовым набрали команду, в которой были в основном девушки, и смело отправились в путь. У нас в запасе было два дня, три бутылки спирта, несколько бутылок водки, и продукты питания. Первый вечер мы учились менять галсы, потому что ветер дул, как и положено, навстречу. Есть татарская пословица: нищему ветер дует всегда в морду. Но мы мужественно пытались продвигаться вперёд, против течения Волги. После шестого или седьмого галса, одна девица по кличке «бабка Вера», удивленно заметила:
- А мы всё ещё находимся в акватории порта!
Действительно, мы продвинулись метров на десять вперёд, не больше. К нашему счастью, мимо нас на моторной лодке проезжал Витя Минаев, тренер детской спортивной школы. После недолгих переговоров, он взял нас на буксир и дотащил до поляны имени Фрунзе. Утром рано, мы поймали попутный ветер и очень заметно продвинулись вперёд. Потом, используя все наши ресурсы, нанимали моторные лодки, садились за вёсла и гребли, иногда ставили паруса, и таким образом, дошли до протоки, где нас уже ждали с нетерпением, потому что нужно было ставить ял возле Большой Гитары. Мы пришли смертельно усталые, и не очень трезвые, но вполне готовые к новым приключениям.
И тут, какие-то симпатичные мальчики в синих шортах и белых рубашках, начали изгонять нас с нашего корабля. Командовал ими Борька Соболев, подозрительно умный и деловой фраер. Он запрыгнул в ял, и, чуть ли ни толчками в грудь, начал меня выпихивать:
- Давай, давай, Тоф, быстрее! Нам нужно перевезти бардов, болгар и всех гостей на тот берег и поставить ял перед гитарой!
Я спрашиваю вас, согласились бы вы после двух бессонных ночей и изнурительного перегона, вот так взять и отдать свой корабль каким-то бабуинам?
- Нет, дорогие друзья, - сказал я с великим возмущением, - это наш ял, мы его пригнали сюда, и мы будем сами всех перевозить!
Боря Соболев стал кого-то привлекать на помощь, но я такое завернул, что стоявший недалеко Юрий Иосифович Визбор, широко улыбнулся и покачал головой – великий бард знал в этом толк. Наконец, наши юные пионеры отступили, и мы начали перевозку.
Сначала погрузили всех членов жюри. Почему-то они сгрудились возле мачты, стояли в каком-то тревожном ожидании, словно боялись подвоха. Юрий Визбор, Александр Дольский, и Виктор Берковский о чём-то тихо шептались. Так близко живых богов я видел впервые. Меня охватил восторг, с которым было очень трудно справиться, потому что перед самым прибытием я принял лишний стаканчик.
- Слушай Геныч, - как можно веселее сказал я своему напарнику, - давай кувыркнём это корыто, и искупаем всю эту замечательную публику!
Гена посмотрел на меня с такой тоской – как только он умеет – как на безнадёжно больного человека, и шёпотом выругался. Мы подплыли к борту плавучей гитары и высадили наших пассажиров. Ушли они очень довольные, с улыбками на лицах.
Мы поехали за болгарской делегацией из города побратима Стара Загора. Помню, в ял первой взошла худая черноволосая женщина в прозрачном платье – ну просто марсианка из космоса! Я сначала потерял дар речи, потому что встретил инопланетянку. Потом спросил:
- Вы болгарка?
- Да, да, - улыбнулась она очень мило.
- Тогда позвольте пожать Вам руку!
- О, конечно, пожалуйста, пожалуйста! – и протянула руку. Я осторожно взял её маленькую ладошку и тихонько пожал. Я был на седьмом небе. Интересно, что думала она в эту минуту? Я был небрит, слегка пьян, но твёрдо держался на ногах. В моей душе было столько счастья и радости, и я думаю, она это наверняка заметила, и ей не было страшно, хотя мне сказали, что я в это время был похож на Бармалея.
Мы отвезли болгар на тот берег и поставили ял на штатное место. Свою задачу мы выполнили. Устроились прямо в яле и начали смотреть концерт лауреатов.
Потом Боря Кейльман рассказывал, что Юрий Иосифович был в восторге от нашей команды. Он сказал буквально следующее:
- Вот это настоящие матросы! Пьяные в дупель и ругаются трехэтажным матом.
В России к иностранцам относятся с каким-то благоговением – может быть от великого русского гостеприимства. А вот за кордоном наших людей особо не балуют. В моей жизненной практике мне приходилось общаться с болгарами, чехами, кубинцами, испанцами и больше всего, с монголами. Встречались также французы и китайцы. Всех даже не упомню.
Однажды в Аргентине, в Буэнос-Айресе, мы втроем гуляли по городу, и к нам вежливо обратился один поляк с просьбой посидеть с ним в кафе: он хотел нас угостить водкой. Он неплохо говорил по-русски, говорил, что ему здесь живётся неплохо, но очень скучно, и он хотел бы поговорить с земляками. Но в нашей тройке был один коммунист, Миша Сафонов, он проявил высокую сознательность и запретил нам идти пить с «каким-то поляком, который похож на бича», как он сказал, «во избежание провокаций». Поляк очень расстроился.
В братской Монголии, в пустыне Гоби, где я долго находился в командировке, однажды попал на банкет по поводу шестидесятилетия монгольской революции. Меня даже наградили памятной медалью. Были делегации из Японии, Китая, Киргизии, Тувы и Бурятии. Меня включили в состав делегации киргизов, и мы оказались рядом с китайцами. Когда выпили несколько раз, все стали удивительно похожими друг на друга, и трудно было отличить китайца от киргиза или тувинца. Мы улыбались друг другу, чокались рюмками, курили одну сигарету за другой и прикуривали друг у друга. Очень хотелось поговорить, но как-то это не получалось. Один китаец решил сказать тост и обратился за помощью к китайскому монголу. Дело в том, что в Китае есть область, которая называется внутренняя Монголия, и там живут семь миллионов китайских монголов. А в советской Монголии населения было всего два миллиона. Так вот, китаец попросил своего монгола послужить переводчиком, а обращался он ко мне. К тому времени я знал несколько монгольских фраз, но на всякий случай, меня страховал наш монгол. И вот китаец, с рюмкой в руке, говорил что-то наподобие «хан жу фуа хе ми сяловек холесо», что, по мнению нашего монгола, должно было означать: «все люди братья и не стоит убивать друг друга». Я в ответ улыбнулся, и выпалил: «Агаар мандлын дээд давхрагых судлах хамтарсан тэв, бамбарбия кергуду!» - это было название нашей организации, кроме двух последних слов. Мой друг монгол перевёл: «Он с вами полностью согласен, давайте выпьем!», и наполнил бокалы. Китаец широко улыбнулся, угостил меня сигареткой, и протянул руку со словами «Пекин-Москва», потом добавил «Горбачев», и мы выпили. Я снова налил себе и китайцу, поднял рюмку и сказал «Москва-Пекин-Мао-Дзе-Дун-холесо!» и мы снова выпили, пожали друг другу руки и разошлись.
Да, Грушинский фестиваль постепенно превратился в международный фестиваль авторской песни, и иностранцы стали приезжать сюда косяками. С появлением Инги Кляйн уже ни один вечер Грушинского клуба не обходится без какого-нибудь иноземца. А после развала Советского Союза иностранных гостей стало столько, что зарябило в глазах: украинцы, белорусы, казахи, киргизы, узбеки….
Я слышал интересную байку про двух американских миллионеров. Они хорошо знали друг друга, как-то между собой общались, но не видели друг друга тридцать лет. И вот, встретились здесь на поляне! Идёт толстый дядюшка Сэм с капиталистическим рюкзаком на спине, в шортах, босыми ногами месит грязь, а навстречу ему точно такой же довольный и счастливый мистер Джон Ланкастер Пек – просто фантастика!
В этом году главным украшением фестиваля стал двухметровый американец Питер Рубисов, который свой голос оставил где-то в Калифорнии, но перед отъездом успел его записать! Поэтому он всё время пел под фонограмму, подыгрывая себе на гитаре.
А из немецкого города Аугсбурга приехал целый духовой оркестр в кожаных штанах. Они привезли с собой целую тонну меди. От их зажигательной музыки зрители просто обезумевали и пускались в дикий пляс. Казалось, земля не выдержит такого напряжения и проломится под нашими ногами в тартарары. Их заставляли играть снова и снова, пока все не падали в изнеможении.
Со временем иностранцы освоились, и стали ходить в кругосветку**. Конечно, их просто убивало техническое состояние наших кораблей, но они очень быстро смекнули, что народ здесь испытывает такой духовный подъём, при котором утонуть не представляется возможным.
В этом году особенно много иностранцев было в команде «Неисчерпаемого». Они вели себя как самые обыкновенные люди: собирали дрова и варили обед, пили водку, пели песни, словом, делали всё, что положено. А иногда выкидывали довольно странные штучки. На острове Голодном, последнем бастионе кругосветки, где все останавливаются прощаться, наши немецкие товарищи устроили операцию «Гринпис». Они собрали с острова весь мусор, который копился годами, сложили в мешки, и решили везти в город.
- А что там с этим мусором будем делать? – резонно спросили мы.
- Раздадим всем желающим, - просто ответила Хелена.
На это трудно было возразить, но если бы мы собирали все пустые бутылки и возили с собой, наш ял давно бы уже лежал на дне Жигулевского моря. Мы немного посмеялись и разошлись. Примерно через полчаса к нам подошёл чем-то озабоченный Руслан Яковлевич Ширяев, капитан корабля «Неисчерпаемый». Он попросил убрать мусор хотя бы за собой, а лучше взять на борт несколько мешков, иначе он «потонет».
- Пожалейте вы меня, - жалобно сказал он, - эти проклятые немцы собрали мусор со всего острова и погрузили в ял. И ял превратился в помойку.
- Ещё в этом году вода высокая, - многозначительно произнёс Петр Алексеевич, - половина острова находится под водой.
Но всё же мы собрали весь мусор вокруг своего лагеря и увезли с собой. При уборке мусора особенно отличилась Валентина Геннадьевна Шарафиева.
Через восемнадцать лет её назначили руководителем экологической службы Грушинского фестиваля. Операция «Гринпис» по спасению русской природы, когда-то начатая иностранцами, продолжается по сей день.
*Лепешка – название горы рядом с Молодецким Курганом.
**Кругосветка – водный маршрут вокруг Самарской Луки по Волге. Ежегодно проводится как продолжение Грушинского фестиваля.