3.
Через несколько дней после моего рассказа о визите к Гирнякам отец, по гневному распоряжению мамы, выбросил на "помойку" нашу замурзанную стол-тумбочку с кухне. Появился настоящий обеденный стол, крытый вишнёвым шпоном, а над ним засветился радугой настенный шкаф с сервизом на пять персон, окольцованным золотыми ободками. При этом объем помещения как бы прирос. В меня тут же вступило подозрение, что зависть и ревность - двигатели человеческого прогресса. И началась у нас в доме отрава, а не жизнь: "Как сидишь? Не горбись, не разваливайся на стуле!" А прежде плохую посадку за партой мне прощали даже в школе. Из-за моей "слабой спины".
Чуть позже подвалила мне лафа вновь прокатиться с отцом в кондукторском вагоне. Была весна, по сопкам, в кружалках стаявшего снега фиолетовыми звёздами сверкали незабудки, целомудренные белые кварцы ландышей. Изумрудами свеже трав загорелись в сопках заброшенные японские блиндажи, окопы и снарядные ямы – главная цель и прибежище мальчишечьих забав. Там всегда можно было запастись пулями, порохом, гранатами, динамитом. Никто эти остатки войны не охранял – не до того было. Зато можно было безнаказанно швырнуть гранату на дно распадка, засыпать пули в костёр или на самодельном прикладе сделать из медной трубки пороховой пугач с запалом из серной спички.
В поездке было одно удовольствие и радость постоять в теплой фуфайке на открытой тамбурной площадке, встречая живые движущиеся картинки в клубах горького дыма и – ха-ха – густой паровозной копоти в морду лица.
В этот раз из какой-то, видимо, сверх предосторожности в сцепку с пассажирским составом было включено два кондукторских вагона: в голове и в хвосте. Мы шли сразу за паровозом.
Перед отправкой, в самых сумерках подошёл ко мне на перроне Андрюха Гирняк с сеткой-авоськой, неожиданно вынырнув из душных клубов водяного пара.
-Не почти за труд.- Бросил небрежно.- В посёлке “Чайка” к вагону подойдёт дядька по имени Василий. Так ты передай ему “подарочек”. Не проспи!
В кондукторском вагоне-теплушке мне почему-то всегда было по-особому уютно. Стальной каркас из тавровых балок и угольников, забранный одинарными досками "взаборку", представлялся игрушечным домиком на колёсах. Крохотные окошечки, нары, колышущиеся занавески, печка-буржуйка, щекочущий запах керосина и больничной карболки. За стеной рёв и буря, а внутри некая стабильность и уравновешенность. Впереди дальние страны, встречи, ожидание, пустота и неизвестность, одним словом авантюра! Позже я понял, что впечатление как бы игрушечности возникало взаправду. Железная дорога на Сахалине – узкоколейный реликт, доставшийся переселенцам от япошек. Они маленькие, ручки-ножки маленькие, паровозы и вагоны у них такие же. Не исключено, правда, что моя душевная привязанность в железному ящику-вагону возникла ещё и от другого. По рассказам мамы, преждевременные родовые схватки у неё начались от меня в пути и благополучно закончились на вокзальном полу в Черемхово.
В теплушке – как в стальной бочке: всё содрогается, бьётся, колотится, взвизгивает на разные пугающие голоса. Поезд затрюхал и на стене закачался маятником покарябанный карабин СКС, подвешенный за антапку. Отец в тулупе до пят и в подшитых валенках дежурит на просвистанной ветрами тормозной площадке с ручным тормозом, перемигивается керосиновым фонарём с машинистом и с кондукторами, кто в хвосте... За ситцевой занавеской спит молодой сменщик-ученик. У пышущей жаром раскалённой до красна чугунной “буржуйки” дядя Сеня и я. От тепла и вибрации меня разморило и клонит ко сну. Но посёлок “Чайка” только через час – это первая наша остановка и надо крепиться. А кроме того, дядя Сеня Бабченко был человеком знающим жизнь, весёлым и словоохотливым рассказчиком, я любил его слушать. Я подсаживаюсь к буржуйке, приготовился внимать, но перед этим спрашиваю:
-Дядь Сень, а ты знаешь в “Чайке” дядю Васю?
-Немае там таких!- тотчас откликается дядя Сеня.- Всех знаю – немае. А чи шо?
-Да вот, Андрюха Гирняк просил меня посылку передать “дяде Васе”.
-А ну, покажь!
Я достаю авоську, в ней продолговатая твёрдая коробка, умотанная в газету “Правда” и перехваченная крест-на-крест жёлтой, как от халата старухи Тимофеевны, лентой.
Дядя Сеня с интересом прикладывает её к уху, прислушиваясь. В следующее мгновение дядька стремительно подхватывается, закладывает груз под левую подмышку, а правой рвёт на себя тамбурную дверь. Ещё мгновение и раздаётся глухой убегающий взрыв, комья развороченной земли стучат по вагону...
Отец ошалело кричит на дядю Сеню:
-Пся крэв! Ебут иху мать! Та ёб иху мать! Чем это вы тут занимаетесь?!
-Шшшшш!– Шипит в ответ дядя Сеня, оглядываясь на спящего ученика-сменщика.- Якийсь пістєц у нас почався! Це твой сынок вибухівку припёр. Там часы тэкали. Ото ж нам свезло! Ото ж был бы нам общий пизец!
Взбудораженные мужики растолкали парня-ученика и выставили на площадку: “Потом отоспишься!” После этого начинается обсуждение. Дядя Сеня, в стрессе переходит на чудовищную смесь русского и украинского.
-Эге! Высер засчитан, теперь пулкан штопай. Це стара Гірнячіха головная шухарюха у них, - ни к чему шуруя кочергой в буржуйке, бормочет дядя Сеня.- Фамилия у ней хоч і и другая, але на Волыні снюхалась вона з Олександром Гірняком і пийшла за ним в бандеры.
-Не ****и ты много,- замечает батя.- Знаю тебя! Что уж такие страшные эти бандеры?
Ругань мужиков на двух языках в смеси с блатняком дыбилась по вагону. Безотчётная, не фильтрованная речь, непривычно резала мои уши.
-Да выучил бы ты русский, Ваня, тогда бы хоть больше знал.- Укоряет дядя Сеня.- Ты чё, не сечёшь масть? Бандеровцы - это такая жопоболь для всех народив со времён Дикого Поля! Это такая идеология закоренелых нацистов и сплоченная подпольная организация. Они хотят не только отстоять свою национальную независимость, но претендуют на многие польские, белорусские, литовские, румынские, венгерские и русские области! Це такие страхолюдыны, христопродавцы и всё делают шито-крыто…
-Также шь воны, кажись, опосля войны, сцуки, понялы что живут не по понятиям?!
-Да чо тут не понять? Ясно небо, под одним паханом все ходим. Не рамси, если не хош, чтоб на тебя рамсили. Делись с кем надо и живи! А что воны делають? Воны формируют банды. То на нимцив надеются, то с англичанами вась-вась.
-Шомполами бы им по их заду пидозному. Но ты о нашем деле колись. А ты, Володя, иди спать и молчи. Тебе ещё рано слишком много знать.
“Днями они отсыпались по хатам,- напряженно вслушивался я сквозь тряпочную кулису под шурующий гул паровоза, скрипа и визга вагонных сочлений.- А ночью воны с топорами рыскали по селам, губили тих, кто прятал у себе росіян. Цим займалися чоловіки. А баби перебирали одяг з погублених людей, худобу різали, все переробляли і складали в бочки”.
-Та ни божешь ти мій!– по ходу дела только и восклицал мой отец Иван.
Слегка успокоившись, дядя Сеня перешёл на язык ближе к русскому и его эмоциональный прежде рассказ стал походить на горькую исповедь.
“Баби-бандерівки берегли своїх мужиків-работников. Те днём отоспятся, а ночью – в другое село. Были, конечно, люди, кто успевал - те прятались. Але як що чоловік ховався, то воны приймалися за жінок ...
Били женщин по всякому: «Скажи, где муж, и мы тебя не тронем». Вот, на Верховке так було. Жена Ковальчука Тилимона долго не признавалась, где он, и открывать не хотела, но под боем призналась, что в стоге соломы. Его вытащили, били, били, пока не забили насмерть... А двое детей, Степа и Оля, хорошие были детки, 14 и 12 років… Младшую разодрали на две части, а мать Юнька сама умерла – сердце не выдержало.”
-Та ни за боже шь ти мій! Та як же шь такое мабуть?
-Як це відбувався, скажеш? Так слухай сюды.- Дядя Сеня пошуровал в печке зачерневший по верху уголь.
“За одну ночь в селе Романове они замордовалы восемьдесят четыре человека! Взрослых и стариков они по-разному убивали, а младенцев за ножки и – раз! - головкой об дверь.
В отряд Гірняка, як і в други воны брали молодих здорових хлопців, щоб могли убиваты людей. Из Верховки два брата Левчукив, Николай и Степан, не захотели, убежали домой. Их приговорили к казни. Когда приехали за ними, отец говорит: «Берете сыновей – и я иду». Калина, жена, тоже говорит: «Берете мужа – и я иду». Колю убили. Надю убили, отца убили, а Степана живым забрали. Две недели водили воны его по снегу в его хату в одном белье — рубашка и штаны, били шомполами железными, чтобы признался, где свою семью заховал. Но Степан не признался и даже смог убежать от душегубов через нужник из соломы”...
Дядя Сеня горестно примолк и как бы итожа что-то закончил:
"А всі данные поставляли бандерам земляки з Верховки - Петро Римарчук, Жабский и Пучь. Они никуда не смогли свинтить.
…В Новоселках Ривненской области была одна комсомолка Мотря. Воны забрали её на Верховку к старому Жабскому и доставали у живой сердце. Старый Саливон в одной руке часы держал, а в другой сердце комсомолки, чтобы проверить, сколько будет биться сердце в руке? А когда пришли русские, то сыновья хотели поставить своему папаньке памятник, дескать, боролся за Украину.
Так жеть шла одна еврейка с ребенком, только что убежала из гетто, остановили ее, забили и в лесу закопали.
Одному бандере дали приказ двух девушек-полячек убрать… Он сбросил девчушек в ручей. Их мать прибежала, плачет, спрашивает у всех, не видел ли кто? Бабка Гирнячиха, говорит, что нет, идём, мол, поищем. Идут над тем ручьем, а бабка хрясь её ножом и тоже - в реку.
Євреїв, поляків, росіян полонених, хто ховался у їх, всіх бандеры душили без пощади.
Задушили семью Северинов, а дочка была замужем в другом селе. Приехала в Романове, а родителей нет, она плакать начала и давай вещи откапывать. Бандеры пришли, одежду забрали, а дочку живьем в тот же ящик закрыли и закопали. И осталось двое маленьких детей. А если б детки приехали с матерью, то и они были б в том ящике. Был еще такой Кублюк. Его направили в Котов, Киверцовский район, на работу. Поработал неделю и что же? Отрубили голову Кублюку, а дочку взял соседний парень. Бандеры приказали убить дочку Соню, и Василий сказал: «Идем в лес за дровами». Поехали, привез Василий Соню мертвой, а людям сказал, что дерево убило.
Жил ото ж у селі Ойцюсь Тимофій. Старый-старый дед, что он предсказал, так оно и будет, был то пророк от Бога. Когда пришли немцы, им сразу донесли, что есть такой в селе, и немцы сразу же поехали к старому, чтобы тот сказал, что с ними будет… А он им говорит: «Ничего я вам не скажу, потому что вы меня убьете». Переговорщик пообещал, что пальцем не тронут. Тогда дед им и говорит: «До Москвы вы дойдете, но оттуда будете убегать, как сможете». Немцы его не тронули, но когда старый пророк сказал бандерам, что удушением людей Украины они ничего не сделают, то пришли бандеры, били его до тех пор, пока не забили.”
-Ой, да як жеть так? Рази так можно?! – Закричал отец Иван.-Та ублюдки! И мать ихова ****ся с собаками!
-Цэ так,..- согласился дядя Сеня.- Мужик у старухи Гирнячихи был завзятый бандеровец и старуха не отставала от него. Ходила везде с ими, хотя и бандюк этот, наш главный инженер Олег Александрович, уже был.
Как пришли русские, мужа её Олександра сразу расстреляли – он, будь він проклятый, командиром у них был. Явных бандеровцев и подозреваемых вывозили. Даже не в наказанье, а, скорее, чтобы спасти от гнева народного. Бачиш, Иван, сподівалися на их трудове перевиховання, ха! Неее,.. в народе всегда правильно говорили: яблоко от яблони недалеко падает.
-Да… На поселении старуха наотрез отказалась працювати на Россию. Начальство предложило ей секретарем. Но старуха прямо заявила, что советского пера в руках держать не будет. А сынка-то, этого, Олега в институт отправила за государственный счёт будучи на поселении.”
-Звідки ти, Сеня, все це знаєш? - встрял неожиданно отец.
-Та я ж сам и чэкистом, и коммунистом был! Так як жешь мни не знатуваты?! Всё сам слышал. Перед войной институт закончил, инженером был. Минёрил в войну. А в сорок четвёртом, когда бандеровцев начали ловить, переводчиком у “Смерша” бував… В одном лагере потом с бендеровцами сидел.
- Как це ж тако?
-Да бабу свою убил.
-Как убив?!
-Как, как… С немцами она спала. Как узнал – убил…
-А Тамара?
-Так это ж другая женщина!
-И шо?
- И в каторгу! Тут я со старухой и встретился. Оказалось, земели мы с ней, на поселении она главаркой была!
-И шо?
-“Шо, шо”. Ти краще слухай сюди! Начальство снова пошло старухе навстречу: "Если ты не хочешь ничего делать, то распишись, что будешь выдавать бандеров, и мы тебя домой отпустим”. Знали, та могла продать любого человека и та, не долго не думая, расписалась, и ее отпустили.
“ А у них там все схвачено, перекуплені, запуганы. Да, они все приспособились, народными депутатами стали, председателями колхозов, сельсоветов да райсоветов, до министров добрались. Внешнее рвение у них к коммунизму объявилось непреодолимое. Не успела старуха приихати домой как ее уже бандеры ждали, собрали собрание парней и девушек и судят её: смотрите, мол, кто поднимет на нас руку, со всеми так будет.
Ну, стара там повоювала, хватка у неї була железная, відбилася, только глаз потеряла. Зато в такое доверие к начальству вошла. Прямо героиня и только! Виновных и участников обнаруженного подполья свозили в Салехард, на Дальний Восток, на Камчатку, на Сахалин и они теперь не хотят возвращаться на тую бандеровщину. Да, видно, не всё промеж бандеры кончилось”...
-Та як же шь так?! А ты чё ж, ты всё знаешь, а не скажешь никому ничего?..
-Да как, Ваня, скажешь-то? Они же и меня хотели впутать. На квартире у Олега Александровича пытали: зрелый я вукраинец, чи ни? Я сказав, что “ни”. Но теперь понятно, что посылочка – её рук дело! И что сказать? За старое старуха отсидела - взятки гладки! Она теперь в КэГэБэ вхожа, доверенное лицо и стукачит теперь на хороших людей. Помалкивать нам надо, Ваня.
-Как?! Как помалкивать? Вот жешь взрыв, диверсия!
-Ото ж!- Сплюнул с силой на раскаленный бок буржуйки дядя Сеня и слюна угрожающе зашипела.- И начальство, наверное, кто-то предупредил. Вот и две смены кондукторов поставили на одного “пассажира”. Да ты, мабудь, Библию читал?
-Мабуть нет, я коммунист.
-Да знаю я, який ты коммунист и отчего от закона здесь скрываешься, поцилуй мэнэ в сраку! Слухай сюды. Там записано: "В далёкие библейские времена Ёся был любимым сыном иудейского праотца Якова. Старшие братья завидовали Ёсику, и бросили его в пустыне в песчаной яме без всякой пищи. Но Ёсю обнаружили бедуины и продали его в Египет. Им-то что! В Египте Ёся прижился, стал помощником какого-то Потифара и тут к нему приблатнилась жена этого самого Потифара, всё настаивала “разделить ложе” с нашим Ёсиком. Что тут делать? Как ни кинь – везде клин. Спать с женой начальника ему совесть не позволила, а скажи мужу её, Потифару, – не поверит. Тогда жена Потифара, возненавидев Ёсика за то, что тот пренебрёг ею, пожаловалась мужу, что, мол, Есик приставал к ней.
-Ну?
-Что ну? Кинули нашего мальца в темницу, и неважно, что потом Ёсик стал правителем у самого Фараона всего Египта и даже смог пригласить всех иудеев на переселение в Египет. Как нас с тобой на Сахалин.
-Ну?
- Та я ж и говорю. Как и мы, он оказался в нашем положении: что ни скажи, как ни поступи – только себе во вред. Потому что, на словах ничего не докажешь. Ну, пойдём мы в КэГэБэ, ну, заявим на Гирняков. А где улики, доказательства? Ничого немае! Я и авоську иховую вместе с динамитом выбросил. Получается, оговор. И начнут пытать. И будут издеваться на допросах. И пальцы, и яйцы в дверях зажимать... Вывод один – надо ждать. Гирняки рано или поздно в другом деле проявятся.
-Так вот оно что, бля! Так вот почему он запроектированную бетонную стенку против оползня отказался ставить!- Осенённо воскликнул отец Иван.
-Каку-таку стенку?
-Ну, вот строят нам вагонный участок. Ты там будешь начальником, а я мастером. Из-за недостатка места - строят у самой горы, под горой. А там оползень. Ну, пригласили меня на утверждение плана. А в плане, вижу: упорной стенки безопасности и нету. Ну, я спрашиваю: "А стенку потеряли, чи шо?" А этот, бэндера мучнистый, как гаркнет на меня:
-Не ваше дело! Вы технически безграмотны! Оползень может быть, а может и не быть. Мы рационализировали наш проект. Таким образом, мы планируем получить огромную экономию для нашего производства, для нашего государства! Только вдумайтесь, сколько тысяч тонн одного цемента на бетон сбережем?! А денег! Особенно если учесть в какие трудные послевоенные времена мы живём!
-И покосился этот кат на меня, как на врага!- Психанул отец.- Тьфу ты, мать перемать!
-Хитрые они, изворотливы як аспиды, эти гады, эти поганцы… А меня-то как специально в поездку отправили, никто и не пригласил на совещание, ни хрена не знаю.
- Так я и говорю, тебе об этом, Сеня, по-товарищески,- надо подождать. Оползень тот не сегодня-завтра будет!
-Так жалко же людей, завалит всех.
-Пусть сначала примут в эксплуатацию - тогда и спор можно будет заводить.
...Место, о котором трындели взрослые, я хорошо знал. Это как раз там, на откосе сопки, где зиждился дощатый помост городской танцплощадки “Над морем” с романтичным видом на акваторию пролива Лаперуза и Татарского пролива. А под горой - крыши нового производства.
По осени на вагонно-ремонтном участке появилась высокая, приёмная государственная комиссия во главе с главным инженером и народным депутатом Олегом Александровичем Гирняком.
Шёл мерзкий, глаз не поднять, холодный дождь; члены комиссии путались, шага не ступить, в долгополых брезентовых плащах. Вдруг, откуда ни возьмись, грянул гром, засверкали молнии и ничем не удерживаемый тяжело тонный глиняный оползень стремительно рванул вниз. Трудно было выскользнуть из-под такой беды, но все члены как-то, по божьей милости, увернулись. И лишь главного строителя и главного инженера Гирняка-бэндеру безжалостно ухайдакала мёртвенная глинная масса, затопив цеха вплоть до самых подьездных путей.
На следующий год, в середине поющего от засухи лета, я уходил в Красную Армию. Справляли призыв и одновременно мой день рождения (с пятого июля на восьмое), народу было видимо-невидимо, гужевали всю неделю, но Андрюху я не пригласил, отношения между нами были натянутыми. А ещё через полтора года я в звании старшего сержанта, в парадном кителе, прибыл в “солдатский отпуск” и в первый же вечер встретил бывшего другаря-товарища на вновь отстроенной танцплощадке “Над морем". Гирняк было потянулся ко мне, но встретил холодное неприятие.
-Как живёшь? – Вопросил я строго.- Я думал, ты в армии.
-Нет, нет! Я – белобилетник, меня комиссовали.
-И что так?
- У меня порок сердца.
Я посмотрел на бывшего другана со сдержанным любопытством.
-Как это может быть?! Мы ведь наперегонки на лыжах шпарили!
-Да вот так…
-Чем живёшь?
-Ну, с отцом ты знаешь, что случилось. Бабушка умерла. Я в Хабаровске на железнодорожного инженера учусь. Вот, на каникулы приехал.- И закончил не без ехидства:- Так что, “служите, мы вас подождём”.
Андрей так и не стал по моему примеру пижоном или “стилягой”. Немало раздобревший телом красавчег был обряжен в чёрный шевиотовый костюм, белую нейлоновую сорочку с муаровым галстуком и в пиджак с английскими лацканами. На церемонном калаче его руки висела какая-то молодая костистая баба, кривоногая до невозможности.
...Заканчивая эти свои некондиционные воспоминания и завершая свой жизненный путь, я мучаюсь одним и тем же вопросом: знал ли мой школьный друг о содержимом посылки для “дяди Васи”? И ещё: на хрена, какого бису им, бэндеровцам всё это надо? Ведь всё есть: дома, квартиры, дачи, миллионные и миллиардные деньги, бабы, сладости, выпивка, власть. На хрена?!
23.04.2014.
*****
(Окончание. Начало: http://www.proza.ru/2014/04/19/71 - №1
http://www.proza.ru/2014/04/19/71 - №2 )