Прапорщик Иван
Я познакомился с ним то ли в 87, то ли в 88 году, когда работал на небольшой полулегальной обувной фабричке. В те времена владельцев таких фабричек в Баку называли цеховиками. А я, согласно штатному расписанию и занимаемой должности, назывался сторожем. В общем, по ночам я спал в конторе этой фабрички, делая вид, что охраняю её от посягательств лихого люда, коего в советские времена в советском Азербайджане водилось в недостаточном количестве для того, чтобы они мешали моему сну.
Владения Ивана располагались по ту сторону забора, где находился батальонный свинарник и плохонький вагончик с проживающими в нём вечно грязными солдатиками. Однако ни грязь, ни вонь, ни мухи солдатиков не огорчали, поскольку здесь они были вдали от муштры, учений, политзанятий и прочей воинской субординации. Служивые кормили свиней, иногда их резали для нужд батальона, а единственным командиром и отцом родным на период всей их доблестной службы был прапорщик Иван.
Однажды днём – по выходным я охранял фабричку круглосуточно – меня отвлёк от чтения любимого Лескова характерный шум. Я слез с раскладушки, вышел во двор и, подойдя к забору, поднялся на штабель горбыля, чтобы кинуть заинтересованный взор на сопредельную территорию. По ней бегали два бойца погрязней – старослужащие - с кусками труб внушительной длины и диаметра, один солдатик почище – новобранец – со специальным ножиком, и перепуганная насмерть свинья. При этом хвост у неё от страха утратил форму затейливого кренделька, а был зажат между задними ногами. Старослужащие норовили огреть свинью почувствительней, а новобранец ждал, когда она потеряет сознание, чтобы затем без помех её зарезать. Новобранец бегал вместе со всеми, иногда останавливался, разводил руками и говорил: «Да хто ж так забивае?»
По этой фразе можно было легко догадаться, что бойца призвали на службу из Украины, а не из Армении, Таджикистана или Эстонии. Ещё эта фраза выдавала в нём знатока своего, касательно забивания свиней, дела. Когда свинью всё-таки зарезали, молодой позвал меня, чтобы я помог оттащить свинью к специальному столу, куда была подведена вода и где разделывали тушу. Я помог и, пока свинью палили, скоблили, мыли и так далее, я перезнакомился с бойцами. Один из старослужащих по кличке Манька сбегал за вином и на червонец, каковой я ему выдал, притаранил пять бутылок «Агдама». И пока свинья доходила до кондиции свинины, три бутылки мы уговорили под свиное ухо. Вот тут и появился Иван. Он вывалился из кабины бортового ЗИЛа и подошёл к нам.
- Па-ач-чему п-пас-сторо-о, ик, на тер-р час-си?
Иван был готов, дальше некуда. Фуражка сидела на голове косо, но не лихо, на плаще виднелись меловые пятна, а на мятых погонах из шести звёздочек не было ни одной одинаковой. Тут к прапору подскочил Манька и что-то доложил ему на ухо.
- Му? – радостно удивился Иван и посмотрел на меня. Затем гостеприимно указал на вагончик.
- Пшли…
Оставшиеся две бутылки мы усидели с Иваном. При этом он как-то протрезвел и тотчас занялся коммерцией. Но начал, как истый восточный купец, издалека. Он и речь свою коверкал на восточный манер, хотя был чистокровным кацапом.
- Ты настоящий киши! – заявил он. – Но что я могу? Я маленький человек. А свинья такой вещь: сейчас он есть, а потом его уже нет. Потому что всем мясо надо… Замполиту дай? Дай. Зампотылу дай? Дай. А командир батальон? А командир штаб? Вай-вай-вай, они тоже свинья хотят. И солдатам-чатлахам тоже кое-что кушать надо. Поэтому мне остаётся совсем маленький кусочек… Тебе донгуз нужен? – неожиданно спросил он.
- Зачем мне твой донгуз, - пожал плечами я.
- Э, ты настоящий киши, я тебе свой кусок отдам, - великодушно возразил Иван.
- Давай, - усмехнулся я.
Иван посмотрел на меня пустыми глазами профессионального мазурика и сказал:
- Он манат бир кило.
Я чуть не подавился сигаретой, которую хотел закурить. Самая дорогая свинина была у армян на Баксоли по шесть рублей за кило.
- Вы что, своих свиней паюсной икрой кормите? – спросил я.
- Маневич, безмен! – рявкнул Иван, не обращая на мою реплику ровно никакого внимания. И, не успел я оглянуться, как мне втюхали шесть кило сала по червонцу за килограмм. Впрочем, деньги у меня водились, поэтому я особенно не сопротивлялся. Ну и, к тому же, был не очень трезв. Иван, по идее, был пьянее меня, но свою коммерцию провёл почище любого биржевого спекулянта.
- Ара, какой кусок почти даром! – разорялся Иван, заворачивая жирный шмат свинины в дополнительную бумагу. – Ара, такой удача обмыть надо!
Что касается моей платёжеспособности, то я, помимо чисто сторожевой деятельности, писал курсовые работы, дипломы, составлял для прорабов из соседней с фабричкой стройконторы отчёты на списание стройматериалов, занимался у цеховиков чёрной бухгалтерией и, в общем, шестьдесят рублей, без двадцати рублей оклад сторожа, меня по карману не ударили. Тем не менее, проснувшись поутру и унюхав подозрительный запах, а также вспомнив о хитрожопом прапоре, я сильно разозлился. Ведь он меня не только элементарно надул, но и стряс дополнительный червонец на водку, которой мы обмыли сделку. Я навёл об Иване справки и узнал, что с ним остерегаются иметь дело даже армяне с Баксоли. Смешно сказать, но именно эти не очень правдоподобные (насчёт остерегающихся и так далее армян) сведения подтолкнули меня к продолжению знакомства с уникальным прапором. Я встретился с ним через день после своего с ним знакомства, и он повёл себя так, как будто облагодетельствовал меня и всю мою семью, которая до моего знакомства с прапором влачила самое жалкое постное существование.
- Хорошо покушали, ара? – начал спрашивать меня прапор, как только вылез из своего ЗИЛа. – Это тебе не в магазин мороженый донгуз покупать. Буженина делал?
- Я твой буженина собакам дал, - невольно коверкая речь вслед за Иваном, сказал я, - только они его есть не стали.
- Сделал? Молодец! – прикинулся глухим Иван. – Эй, Маневич! Возьми у этот настоящий киши он манат и в магазин – жив-ва!
К слову сказать, я мало с кем общался в Баку. Я имею в виду приятельское общение. Поэтому, когда мне приходилось пропивать свои деньги, то делал я это или с солдатиками, которые были младше меня лет на десять, или с Иваном. К тому времени я по чисто человеческому недомыслию образованного человека полагал, что знаю жизнь и людей, но общение даже с такой никчёмной личностью, как заместитель командира хозвзвода, показало, насколько я ошибался.
Тем временем минуло почти два месяца, и на свинарнике произошли заметные перемены. Виновником перемен оказался молодой боец, довольно прыткий хохол из Запорожья. Он быстро подмял под себя старослужащих – Маньку, бывшего родом из какой-то глухой белорусской деревеньки, и Чару – натурального еврея из Ленинграда, невесть каким образом оказавшемся на столь важном военном объекте. К слову сказать, служба на свинарнике имела, помимо отсутствия субординации с дисциплиной, ещё и кое-какие экономические преимущества. То есть, не тревожась понапрасну в любое время суток и года по поводу охраны рубежей необъятной Родины, местные солдатики, торгуя всякой хозяйственной всячиной, могли откладывать кое-какие деньги про запас, расход какового приурочивался к дембелю. Раньше все деньги, добываемые вышеуказанным способом, шли в фонд ближайшего дембеля. Затем следующего и так далее. Но весь этот порядок нарушил Манька, когда в бытность свою салагой стал утаивать часть денег от дембеля. Затем произошла законная ротация кадров, пришёл Чара и стал утаивать деньги от Маньки. При этом Чара умудрялся красть комбикорм в те редкие ночные часы, когда спал Манька, а спал он мало, и загонять свинячью пайку по ночам же армянам с Баксоли. Те обращались к Чаре в случае только крайней нужды, потому что ушлый питерец драл с них втридорога. Ещё Чара приторговывал списанным автомобильным хламом и кирпичом с соседней стройплощадки. И никто не знал, когда он это делает и где прячет деньги.
Затем пришёл хохол и, слегка обвыкнув, заявил, что все «зарабатываемые» деньги будут пропиваться и что он не потерпит никакого ****ства, вроде увольнения в запас в турецких джинсах и итальянских кроссовках. Манька, было, возроптал, но хохол быстро начистил ему фейс, после чего бравый воин смирился с перспективой уволиться как все нормальные солдаты. То есть, в казённой паре зелёного сукна и червонцем в кармане. Чара перечить не стал, пил со всеми наравне, на службе не горел и думу про себя думал крепкую.
Но больше всех пострадал прапор. Раньше он получал две трети всей «левой» прибыли и при этом имел дело с одним дембелем. Теперь же его доходы резко упали, и о них ему теперь приходилось хлопотать лично.
А тем временем способный хохол наладил экскурсии в ближайшую пивную, чего прежние бойцы известного подразделения себе не позволяли, даже имея гражданскую одежду. Но хохол наплевал на срочнослужащие предрассудки, и началась весёлая жизнь. Свиней перевели на двухразовое питание, рацион им был урезан, а сэкономленные корма продавались в такое время суток, когда на свинарнике не ожидался ни прапор, ни прочие отцы-командиры. Днём солдатики кое-как кормили свиней, чистили «терминал», а вечером по двое бегали в пивную. Один оставался на объекте и, в случае «наезда» Ивана, должен был доложить ему о какой-нибудь коммерции, разрешённой рачительным прапором.
Однажды вечером, когда я дежурил на фабричке, на свинарнике случился первый крупный скандал, закономерный при попустительстве солдатиками их служебных обязанностей. В тот день хохол ходил в пивнуху один. И торчал он там с четырёх пополудни до восьми вечера. Вернувшись в расположение части, он решил пройти через терминал, заодно проверить наличный корм и… В общем, когда я проник на территорию военного объекта, чтобы пообщаться с солдатиками, те бегали по вверенной им территории и издавали разные звуки. Сначала я подумал, что поступил неурочный заказ на свинью, но вскоре выяснилось, что это не солдатики бегают за свиньёй, а хохол за старослужащими.
- Поубиваю! – орал он, норовя огреть трубой, кого придётся. – Вчера вечером полтонны комбикорма было… Манька, сучий потрох, твоя работа?!!
- Й-й-й-ей б-б-б-огу, не м-м-мой-я-а! – визжал трусливый Манька почище любой свиньи.
- Чара, ты?
Чара, не тратя зря лишних слов и придерживая очки, старательно перебирал ногами.
- Полтонны, сука! Когда ты успел? – надрывался хохол, тщетно пытаясь догнать сослуживца.
- Откуда я знаю? – заорал в ответ Чара, отрываясь на безопасную дистанцию. – Мыши, наверно, съели…
- Я те дам – мыши!
В это время Чара споткнулся и грохнулся рядом со мной. Хохол подбежал к нам и, когда Чара, найдя оброненные очки и нацепив их на нос, стал выпрямляться, бросил трубу и гвозданул Чару по очкам. Чара горестно взвыл и схватился за разбитые очки. Мне стало его жаль, и я схватил хохла за руки. И, пока хохол вырывался, а я старался удержать его на месте, Чара, как следует, прицелился, и треснул хохла в ухо. Удар оказался столь неожиданным, что мы с хохлом повалились на землю. Я, разумеется, выпустил хохла и тот в пять минут запинал Чару под вагончик. В это время прибыл Иван. Как говорится: прямой и непосредственный. Он же – отец родной. Был он, как всегда, навеселе, но не очень.
- Почему свиньи орут? – заорал он, вываливаясь из кабины грузовика.
- Комбикорм кончился, - доложил хохол, оказавшийся к прапору ближе своих сослуживцев.
-Ч-ч… К-к… К-к-как кончился? Две недели назад три тонны привезли! Ах, ты, чатлах!
Тогда хохол вытащил из кармана деньги, которые не успел пропить, и молча сунул их прапору.
- К-к… Ч-ч… Что ты мне суёшь, чатлах?! Ты что, думаешь, я считать не умею? Здесь только за двести килограммов!
- Остальные скормили, - сказал хохол.
- Ара, ты кому мозги пудришь, э!? – завизжал прапор. – Если бы вы так кормили свиней, они были бы похожи на бегемотов! А они у вас как гончие собаки, э!
- Значит, мыши, - пожал плечами хохол.
- Какие мыши?!! – хуже прежнего завизжал прапор. – Покажи мне этих мышей, которые сожрали две тонны комбикорма!
В это время Чара стал выползать из-под вагончика.
- Ты что там делал, чатлах? – обратил на него командирское внимание прапор.
- Очки искал, - прикинулся партизаном Чара.
- Товарищ прапорщик, вы этого козла отсюда уберите, - не оценил великодушия Чары хохол, - он… ни хрена работать не хочет.
- А куда я его? Кому он нужен? Эй, ты, иди сюда.
Чара понурился перед прапором. На его носу криво сидели разбитые очки.
- Почему воротничок не подшит? Ара, на кого ты похож? Почему сапоги разные? Почему очки разбиты?
- Упал я, – промямлил Чара.
- Денег нет, да? Починить не можешь, да?
- Откуда деньги, товарищ прапорщик. Вы же жалованье нам не привозите…
- Ах, ты чатлах, ах, ты крохобор! Жалованье захотел! – завопил прапор. - А кто цистерну от бензовоза Бенику продал? Мне Беник жаловался, что ты его без штанов оставил, ара!
- Да не я это…
- А кто, чатлах? Здесь в очках ты один!
- Да не я это…
- У, шакал, бедный, да?! На, возьми, сколько надо!
И Иван вытащил из кармана галифе пухлый пресс. Чара, не мудрствуя лукаво, бестрепетно потянулся к пачке. Но Иван вовремя отдёрнул руку и продолжил разоряться:
- Бери сколько надо, ара! Бери, кровные отдаю!
В прессе, судя по толщине и достоинству купюр, присутствовали не менее шести жалований старшего прапора, помноженные на коэффициент за боевые действия. В это время появился Манька, которого я мудро послал за бухлом. Прапор правильно оценил несколько «деформированного» бойца, запакованного двумя литрами «Агдама», и резко подобрел.
- Ладно, давай твои очки и рецепт, завтра отдам в ремонт…
Когда всё было выпито, прапор, способный употребить внутрь невероятное количество крепких напитков, вопросительно посмотрел на меня:
- У меня больше нет, - пожал плечами я. – А добавить не мешало бы?
Я тоже был выпить не дурак, и в пору своей молодости литр вина и пол-литра водки (в раздельном, разумеется, употреблении) усиживал без ущерба для остойчивости собственного организма.
- Ара, у меня денег тоже нет, - пожаловался Иван.
- Как нет? – удивился я. – А те, что ты предлагал Лакшину?
- Не мои, ара…
- Что значит – не твои? А визжал: кровные!
- Нет, эти отдать надо. Долг, ара…
- Бедный ты человек, Иван.
- Бедный, ара…
- Дачи у тебя нет.
- Нету, ара…
- Тачки у тебя нет.
- Нету, ара…
- У тебя даже зубов нет.
- Какие зубы, ара?
- И любовницу ты не содержишь.
- Какой любовница, ара?
- И пьёшь ты на чужой счёт.
- Пью, да, а что делать?
- Куда же тогда все свои деньги уходят? Значит, у твоей жены завёлся какой-нибудь паразит. Какой-нибудь молодой армянин с большим… кошельком для твоих денег.
- Может быть, может быть…
Ивана мало печалили возможные любовники его жены. Тем более, что своих денег он ей не отдавал.
Я не знаю, как солдатики рассчитались с Иваном, но одно знаю железно: комбикорма он им не простил. То ли кому-то из них пришлось отработать на мельнице, что находилась по соседству со свинарником, куда Иван время от времени сдавал в аренду своих подчинённых. На мельнице арендованный пахал грузчиком полторы смены, а Иван получал за это зарплату и отходы муки, которую продавал известным армянам с Баксоли.
Ещё я знаю другое: Чара так и не раскололся. Хохол чистил ему фёйс по три раза на дню, но Чара молчал, как партизан на допросе и с тем дело рассосалось.
Однажды Иван, будучи под хорошим газом, а также привлекаемый моей безалаберной платёжеспособностью, пригласил меня на батальонный огород, где имелась приличная банька. Я купил литр «Столичной» и мы покатили. По пути мы пару раз останавливались освежиться и, наконец, добрались до огорода. Прапорщик Савельев, сослуживец Ивана, подсуетился на счёт закуски и застолье, традиционное после бани, удалось на славу.
- Я следующий контракт заключать не буду, - бубнил Савельев, проглотив дозу и пригорюнившись. – У меня этот юг уже в печёнке сидит. Поменяю хату в Баку на Томск и…
- Дурак, э, чего в Томске забыл? – удивился Иван, не забывая плотно закусывать.
- Тайга там, - печально молвил Савельев и посмотрел на меня.
- Тайга! – фыркнул Иван. – Помидор не растёт, огурец не растёт. Нет, мне тайга не нужна. Кому я там шпалы продавать буду?
- Какие шпалы? – удивился я.
- У них на свинарнике есть железнодорожный тупик, - объяснил Савельев. – Иногда Иван поручает солдатам выдернуть пару шпал, а потом толкает их по четвертному. Вот тебе и на водку…
- Ничего себе! – удивился я трижды. Во-первых, я не мог даже представить себе дурака, который отвалил бы за шпалу б/у целых двадцать пять рублей. Пусть даже в условиях Азербайджана, где с любой древесиной ощущалась логичная напряжёнка. Во-вторых, я думал, что знаю всё о коммерческих предприятиях моих соседей. В-третьих я озвучил:
- Что-то я не припомню его расходов на водку…
Я с непреходящим интересом посмотрел на Ивана.
- Как? – возмутился он и стал страшно мне подмигивать. – А сегодня? Один пол-литра ты взял, другой – я! Э!?
- Он мне за помидоры должен, - вяло доложил Савельев.
- А, ну да, - понял я. Если бы Савельеву стало известно, что всю выпивку купил я, принципиальный прапор из Томска оставил бы долг за Иваном ещё на неопределённый срок. А так…
- В расчёте, да? – обрадовался Иван.
Когда мы ехали обратно, Иван, что крайне на него не было похоже, стал задабриваться.
- Ты не сердись, ара? Мы ведь друзья, э? Сегодня ты мне хорошо сделал, завтра – я тебе. А хочешь, сейчас угощенье за свой счёт сделаю?
- Хочу, конечно.
Мне стало интересно.
Иван на минуту задумался, потом велел водиле ехать к известной им обоим кебабхане.
Кебабхана оказалась самой обыкновенной. Я сел в углу за столик так, чтобы видеть Ивана и телевизор. А Иван молодцевато подканал к буфетчику и они приятельски заулыбались друг другу. Буфетчик показал два ряда золотых зубов высшей пробы, Иван разинул щербатый рот.
- Салам, джан!
- Салам, кардаш!
- Как здоровье?
- Хорошо, да. Ты как живёшь?
- Какой это жизнь, э?
Тут Иван перешёл на полутон, и я уже ничего не мог услышать. Можно было только видеть, как Иван выражает оскорблённое достоинство, подчёркивая сие прискорбное явление характерной жестикуляцией с помощью оттопыренных большого и указательного пальца. Буфетчик в ответ виновато щерился, разводил руками и, наверно, извинялся за свою бедность, в силу какового нелицеприятного явления был вынужден отказать дорогому другу в угощении за счёт заведения. Тогда Иван вообще перешёл на шёпот, а буфетчик сделал стойку. Спустя минуту он полез в холодильник, а спустя ещё одну ставил на мой столик бутылку водки и блюдо с закуской. Иван плюхнулся рядом со мной и победно ощерился.
- Угощайся, э!
Буфетчик, подойдя к нашему столику вторично с хлебом, ослепил меня своей улыбкой и спросил:
- Мне Иван сказал, что ты был в Афганистане?
- Ну, был…
Я начал догадываться, откуда дует добрый ветер, и стал прикидывать, сколько у меня осталось денег.
- Герой Советского Союза, сказал.
Буфетчик ласково заглядывал мне в глаза.
- Врёт, - кратко возразил я и выпил водки.
- Но ты ведь говорил, что у тебя есть орден?! – поперхнулся сыром Иван.
- Орден есть…
- Ты ещё говорил, что можешь машину получить без очереди, - напомнил мне Иван. - Даже «волгу» и всего за полгода? Говорил?
- Ну, говорил.
- Ай, саул! – обрадовался буфетчик. – Ай, Эюп, два кебаб из осетрины!
- Два двойной кебаб из осетрины! – подкорректировал Иван.
- Не треснешь? – спросил я, накатил ещё водки и полез из-за стола.
- Туалет надо, да? – засуетился буфетчик. – Сейчас открою служебный.
- Не суетись, - успокоил я буфетчика. – Мне надо домой. А тачку я уже обещал брату.
- Э-э, - сказал буфетчик и, пока переваривал услышанное, Иван успел слопать всю водку, сожрать закусь и теперь выползал из-за стола, приговаривая:
- Ай, Эюп, заверни кебаб, я его с собой возьму!
После этого случая я уже не соблазнялся обещаниями Ивана на предмет угощения за его счёт, а в эту грустную историю попал не потому, что… Но обо всём по порядку.
Когда пришла пора увольняться Маньке, а было это весной, произошло два события. Первое: хохол обнаружил Манькины деньги с его дембельским альбомом под бочкой на душевой. Он вынул из тайника двадцать пять рублей, пришёл ко мне и мы отправились в кебабхану. В то время я временно сидел на мели, поэтому, когда Манькин четвертной иссяк, мы с хохлом решили вернуться на свинарник и позаимствовать у рачительного воина столько же. Хохол залез на душевую кабину, пошарил под бочкой и выругался:
- Нет ни хрена! Ни денег, ни альбома! Перепрятал, сучья морда…
Хохол слез с душевой кабинки и попёр в вагончик выяснять отношения с дембелем. А тот сидел за столом и писал письмо на родину, начинающееся словами: «Во первых строках свово письма шлю горячий привет из доблестной гвардейской части…»
- Я кому говорил, чтобы все деньги на пропой? – грозно надвинулся хохол на Маньку. – Куда, сволочь, деньги перепрятал?
- Какие деньги? – перепугался Манька. – Я ничего не перепря-а…
- А под бочкой на душевой? С альбомом?
Манька посерел и, завывая, кинулся к душевой.
- Ой-ё-ёй! Мои грошики-и! Мой альбом, ой-ё-ёй!
Мы вышли из вагончика. Манька на четвереньках лазал вокруг душевой и рыдал натурально, как мать рыдает над безвременно умершим ребёнком. Рядом стоял Чара и безучастно смотрел на убивающегося однополчанина. Мы с хохлом долго не могли ничего понять, потому что были под хорошим газом, а когда поняли, хохол закричал страшным голосом:
- Чара! Гнида! Где деньги?!!
- А я тут причём?
Потомок питерских процентщиков даже не моргнул глазом, лицо его было непроницаемым, взгляд мутным.
- Чара, убью! Ты хоть альбом ему отдай!
- А я тут при чём? Откуда у меня альбом?
И хохол махнул на это безнадёжное дело рукой: он помнил эпопею с комбикормом, после которой убедился, что легче заставить фонтанировать агдамом старые апшеронские скважины, чем вытрясти из Чары то, что попало к нему в руки.
Второе событие произошло непосредственно в день отбытия Маньки на свою историческую родину. Мы с хохлом скинулись на фотографа, я подарил Маньке запасного «парашютиста», фотограф нащёлкал Маньку на фоне разбитой военной техники и новый альбом был готов уже на следующий день. Потом мне обломился гонорар от цеховиков, у которых я вёл чёрную бухгалтерию, и мы организовали шикарные проводы. Затем мы пригнали такси, погрузили в него счастливого и пьяного Маньку, сели сами и покатили на вокзал. Счастливый и пьяный Чара стоял на пороге вагончика и махал нам обеими руками. Когда мы с хохлом вернулись без чего-то шесть вечера в расположение «части», Чара спал в вагончике сном праведника, а задние ворота в свинарнике были выломаны, и там не хватало пяти свиней. В это время прибыл Иван и с ним чуть не случился удар. Затем поднялся закономерный крик. Иван орал на хохла, а хохол норовил дать в морду Чаре, который пожимал плечами и говорил, что откуда он знает?
Честно говоря, мне тогда и в голову не могло прийти, что выломанные ворота и пропавшие свиньи – дело рук Чары. А когда он увольнялся, я вообще стал сомневаться, что у Чары за душой есть какие-нибудь деньги. Дело в том, что за месяц до дембеля он принялся ходить по окружающим организациям, что называется, Христа ради. Культурный питерец одевал мундирчик победнее и давил на сочувствие эмоциональных бакинцев, упирая на тот факт, что проклятый прапор не заплатил бедному Чаре ни рубля из причитающегося денежного довольствия. Эмоциональные бакинцы цокали языками, ругали прапора шакалом и давали Чаре кто пять, кто три рубля. А потом я узнал, что похищение свиней организовал сам Чара. Но это случилось много позже, а тогда… А тогда прапор орал на хохла, хохол норовил прибить Чару, а Чара… Короче говоря, мне снова пришлось раскошелиться. А так как денег у меня осталось совсем ничего, то они кончились раньше, чем у нас с прапором прошла жажда. Я стал подкалывать Ивана на предмет его феноменальной жадности, подкалывал, подкалывал и тот не выдержал.
- Кто жадный, я, да?!! – завопил он. – Поехали сейчас в одно место! Я тебе такой стол сделаю!
- Спасибо. Я ещё осетрину не забыл…
- Ара, поехали, правду говорю! К моим знакомым поехали! Они мне за доски должны!
- Так я тебе поверил, что ты доски кому-то в долг оставил.
- Мамой клянусь!
- Чьей?
Иван убеждал меня долго и горячо. И, наконец, убедил. Мы сели в кабину его ЗИЛа и покатили в Маштаги. Когда прибыли, Иван попросил посидеть меня в кабине, а сам соскочил с подножки и вошёл во двор частного дома. Спустя пять минут он вышел с хозяином, пожилым азербайджанцем. Он грустно посмотрел на меня и пригласил войти во двор. Я вошёл, и мы направились к беседке, внутри которой уже суетилась хозяйка и девочка, наверно, внучка.
- Здравствуй, сынок, - приветливо сказала хозяйка и поманила меня внутрь беседки. Я вошёл, и мне стало не по себе: на опорном столбе беседки висела фотография молоденького безусого бойца в чёрной траурной рамке. По его форме (боец был снят в эксперименталке и тельнике) я определил, что парень погиб в Афганистане.
- Иван сказал, что ты знал нашего Самика, - сказал подошедший азербайджанец.
- Гм! – у меня пересохло в горле. – Да…
Разумеется, я не знал никакого Самика, потому что в нашей отдельной разведывательно-диверсионной роте вообще не было азербайджанцев. Но что я мог сказать родителям погибшего солдата, которым Иван, желая закусить на дармовщину, наврал обратное?
- Садись, сынок, - сказала женщина. – Спасибо Ивану, что он привёз тебя. Иван хороший человек…
Хороший человек, не чинясь, уселся за стол и, не дожидаясь хозяев, принялся пожирать угощение, предварительно хлопнув стакан водки и заполировав его домашним виноградным вином.
- Вай, вай, вай! – разорялся он, тыкая куском баранины в траурную фотографию. – Молодых жалко, э! В Афганистан надо посылать опытных солдат, которые…
«Таких как ты?» - чуть не брякнул я.
Когда мы ехали обратно, было уже темно. Иван сидел между мной и водителем и пел песню. Потом он петь перестал и принялся похваляться:
- Какой стол, э? А ты говоришь – жадный… Ты мне такой стол сделаешь? Нет, э! А я сделал, потому что меня люди уважают…
- Уважают, говоришь? – зло переспросил я, совершенно не чувствуя хмеля, хотя выпил немало. Я с ненавистью посмотрел на Ивана, затем глянул на дорогу и увидел встречный КРАЗ-самосвал, подкатывающий к нам с совокупной скоростью километров 120.
– Сейчас я сделаю так, что тебя больше никто не будет уважать!
Я нагнулся к водителю, схватил баранку и вывернул её влево. ЗИЛ выскочил на встречную и попёр на КРАЗ. Водитель с Иваном навалились на меня и, буквально за мгновение перед столкновением, им удалось поставить ЗИЛ на место. Отпихивая меня от руля, они немного переусердствовали, и ЗИЛ съехал в кювет. Когда машина встала, Иван принялся молча выталкивать меня из кабины. Я спрыгнул на землю и повернулся к Ивану. Я думал, он полезет драться, но он просто согнулся пополам и начал блевать.
P.S. Двенадцать лет спустя, когда я решил написать этот рассказ, я попытался найти с помощью вездесущего Интернета Ивана и Чару, так как знал их подробные реквизиты и годы рождения. Первый оказался главой администрации небольшого сибирского городка, второй – депутатом Леноблдумы от партии «Единая Россия»
2000 год
1 Мужчина; азерб.
2 Чатлах – нехороший человек
3 Свинья, здесь – свинина
4 Десять рублей один килограмм
5 Остойчивость – свойство судна противостоять волнению на море или океане
6 Шашлычная
7 Хороший человек
8 Брат
9 В описываемые времена легковую тачку можно было купить, отстояв лет пять в очереди
10 Спасибо
11 Пригород Баку