- Возьмите свою работу, - сказал учитель.
- Вам не нравится?
- Не знаю. Ничего я не знаю.
У него были странные, старые и усталые глаза.
- Я переделаю, если вы скажете...
- Нет! Ничего не переделывай, если сама не видишь такой необходимости. Не слушай больше никого, в том числе и меня. Я мог бы поспорить с тобой о форме рассказа...но я не спорю, потому что в нем есть Главное. Не знаю, - сказал он взволнованно, - может, я стал стар, выжил из ума, но мне это кажется литературой.Я помню твои первые подражания, переводы, рассказики - там не было почти ничего, но ведь я не напрасно заставлял тебя писать их?
- Не напрасно, - сказала Женя. Из-под капюшона было видно ее лицо, на котором отражалось каждое слово учителя.Это лицо с детства было замкнутым, неправильным и настороженным, и только за два-три последних года на нем стали проявляться черты тонкой, пепельной, европейской красоты.
- Ты правильно сделала, что порвала с Москвой... Такие вещи не пишутся в общежитии, под музыку, хохот. Ты не бездарна, ты самостоятельна. Мне остается пожелать тебе еще большей самостоятельности. Ты выросла...
- В каком смысле?
- Стала задавать меньше глупых вопросов.- отрезал учитель,- и я не знаю, что еще я мог бы тебе дать. Знания? Ты их имеешь. Советы? Может быть. Но их я могу давать и со стороны, по рублю за штуку, не оставаясь при этом твоим учителем.
Я хочу стать твоим...читателем.
Женя была смущена.
Раньше учитель - бывало - отказывался заниматься с ней так, как короли отказываются от престола;чтобы заставить себя слушаться, повысить свой престиж.
Но сейчас не было такой необходимости: ведь она хорошо работала, выполняла его задания и была предана делу, как никогда. К тому же голос его был спокоен. Такой спокойно-торжествующий голос, возможно, будет у Сизифа, когда наконец он дотащит свой камень до указанной Зевсом вершины.
- Все, что я мог, я сделал. Пусть твои родители больше не передают мне 35 рублей помесячно
- Кстати, я принесла за ноябрь, - вспомнила ученица. Но разговор происходил на улице - домой он ее не пригласил, и неудобно было доставать деньги из сумки, к тому же учитель повторил:
- Оставь их себе! Прибавь к своей зарплате и купи хорошую пишущую машинку.
- Но я хотела бы продолжать занятия! - неуверенно произнесла Женя.
- О своих желаниях сообщай не мне. У тебя есть Гек, вот ему можешь сообщать о своих желаниях. Каков герой, - шагая дальше, ворчливо произнес Вартарес Григорьевич, - не могла ты себе русского найти? Обязательно было найти какого-то колумбийца?
(Он, учитель, сам был не русский, - массивный квадратный в плечах человек с тяжелыми персидскими чертами лица и седой львиной гривой).
- Зато он, кстати, похож чем-то на вас! - парировала Женя. (Если он ревнует, то ему будет все же приятно, что нашла какие-то черточки от него, тот же по сути семитский облик).
- Ну хватит.- наступила пауза. Нахохлившиеся тополя стройно вели по аллее между хрущевскими домами два силуэта - учителя и выросшую ученицу. Девять лет вместе: начало занятий, когда ей было 9 лет, окончание - когда ей 18. (Но почему, зачем он подводит итоги и прощается со мной как будто бы? - Женя не понимала, и ей было тягостно и неуютно. Она не справится с жизнью без этого руководства, без четкого планирования. Он к чему-то готовит ее сейчас. Он все говорит неспроста. но я...не хочу воспринимать! Я отрицаю! Расставанию не быть!)
-------
- Я даже не знаю, о чем писать!!! - запальчиво сказала Женя.- Мне не с чем идти в писатели! Ну, прохожу я педпрактику, ну, училась в Москве, ну веду часы в школе, ну любят меня детишки, - о чем писать-то тут? О том, как вчера Забелин на парту запрыгнул? Или как я им Гамлета пересказывала? Или про школьные обеды в столовке? Я же не знаю ЖИЗНИ!!!
Он выдержал паузу.
- Давай посмотрим: что ты хорошо знаешь?
- Знаю...себя.
Он усмехнулся.
- Предмет достойный.
- Знаю станицу Ольгинскую, хутор Махин, вечернюю школу, работу машинистки на Ростсельмаше, работу кадровика, журналиста, редакцию...
- Фотолабораторию,- живо напомнил учитель.
- ...Фотолабораторию,- согласилась Женя, чувствуя, что при этом слове лицо ее неудержимо запылало. Она опустила голову. Озябшие руки спрятались в карманах дождевика. Учитель сделал бы замечание - он находил это некрасивым, когда девушка держит руки в карманах - но сейчас он шел рядом и не смотрел в ее сторону.
- Знаю отчасти Москву, ее холодный прием, абитуриентов, вузы, общежитие, знаю, что такое - мать жениха-москвича...Знаю свою семью, знаю, что такое пьющий брат и гневливый отец, отставной военный. Знаю дедушкину дачу, озеро. Знаю желтуху, аппендицит. Знаю скучных бабулек в церкви, и баптистку еще знаю.
- Все? И не мало для восемнадцати лет. Достаточно для книги?
Женя стала думать, но не по существу, а просто - что бы такое поумнее ответить. Она не очень-то и хотела писать книгу: это не особо приятное дело. Но ответила так, как ожидал учитель:
- Достаточно.
- Теперь - слушай мои условия.
- Да, я конечно согласна, только...- обрадовалась она:главное,что он не бросает их общее дело, не бросает ее на произвол судьбы!
- Помолчи. Ты будешь делать шесть страниц в день.
- Печатных, чистовых?
- Если расчитываешь на мое руководство.
- И черновик еще?
- А ты хотела без черновика?
- Художник не может творить регулярно, как конторский мальчик смахивает пыль с бумаг, - осторожно возразила Женя, - это Бальзак сказал.
- Мне очень жаль, но ты будешь творить именно регулярно, по плану и с процентами. Будь конторским мальчиком, прежде чем стать Бальзаком.Это лучше, чем возмнить себя Бальзаком сейчас и оказаться конторским мальчиком впоследствии.
Туман сгустился, вечерело, в деревьях затрепетал дождь. Окна в домах были завешены тюлевыми занавесками, сквозь которые виднелся перелив хрустальных отсветов и бликов.
- Начни со своего отрочества, с первой любви,- предложил учитель.
- С первой? Но у меня не было первой. У меня были две репетиции любви и потом - сразу третья, но уже точно любовь.
- Это интересно. Вот об этом и пиши!
- Только не смейтесь, ладно?
- А плакать можно?
Женя не ответила, вынула из сумки дневник и просто записала задание и дату следующего урока. Они расстались. Он еще, правда, попросил ее передать для мамы папку с рукописями, она перепечатывала для него тексты, там была Драма об Иосифе Аргутинском, архиепископе армянском, жившем в Эчмиадзине. Все последние годы учитель трудился над этой темой.
Женя начала вспоминать свою жизнь, как он велел, и записывать сильные моменты.
Результатом ее работы были следующие записи:
"Когда мы с мамой жили в донской станице, я весь тот год любила Маршала. Он получил такую кличку из-за своей фамилии - Чуйков, но, может, и из-за какой-то присущей ему лихости. На меня он не обращал ни малейшего внимания, для него девчонки были вообще не люди.
А я на каждой перемене вертела головой - где же он, где его синяя куртка. Едва он проходил мимо, я замирала, как суслик. Взгляда его, кажется, никогда не удостаивалась, однажды только в шутку зажал меня на лестнице и тут же отпустил, это была забава такая у мальчишек - не дать никому пройти на третий этаж. Так что nothing personal, ничего личного не было в этом полуобъятии с зажимом.На задворках школы компания старшеклассников зависали с сигаретами и "взрослыми" разговорами, с ухмылками, используя матерные слова для выражения мужественности и деловитости...Так вот, если я проходила по двору мимо той компании, то Маршал особенно независимо сплевывал и особенно громко говорил какие-то ужасные непонятные слова. Можно было понять, где глагол, а где существительное, но не понятно было, что за смысл.
А я говорила себе, что он же казак, сильный и грубый и гордый, и благоговела перед его самоуверенностью.
Вторая репетиция была более серьезной. Я прочитала тогда еще книжку про все эти отношения - такая самострельная распечатка - Медикал Пресс, США, доктор Уаргинсон, и была в шоке: невероятно! об этом - пишут? не усложняя языка, не выкручиваясь из неловких положений, не боятся ставить под публикацией свое имя? Я узнала многое о технике и гигиене совместных действий, и мне сразу так полегчало!
Чертеж под интригующим нзванием "Шкив и втулка" с уроков черчения оброс замечательными подробностями.
Теперь я была вооружена и готова к превратностям судьбы!
Мне было 15 лет, и я хотела во что бы то ни стало повзрослеть. Я попала в опытные руки, они пахли фотохимикатами, как и вся та комната, оклеенная снимками. Что же это был за человек? Не знаю. К душе его я не пробилась. Ядовитые химикаты окружали ее защитной оболочкой.
Мне показалось, что этот человек был обижен или предан женщиной когда-то и с тех пор запрятался сознательно в спокойный профессионализм, в непробиваемую корректную деловитость.
Он дал мне знание некоторых вещей, но предупредил, чтобы я не давала воли чувствам. Инерция нежности, которую он пресек, еще долго возобновлялась во мне после разрыва.
В Москве на первом курсе я влюбилась в изумительно красивого мальчика одних лет со мной, с очень суровой мамой и далеким латиноамериканским отцом. Он был так хорошо воспитан, что даже не воспринимал девушек как враждебно-притягательную силу, а простодушно с ними дружил. Со мной он как бы тоже попытался просто дружить, но я изобретала тысячу предлогов, чтобы заставить его съесть плод познания.
Он помимо своей воли дал мне смертельную дозу счастья, когда перед самых призывом в армию уступил моему разнузданному любопытству. Счастье вознесло меня на какую-то моральную высоту. Я отказывалась искать уже новых впечатлений, с меня хватило этого: опьяняющая трезвость свежего горного воздуха, готовность умереть за Гека..."
- Так это и есть Гек? - сказал учитель, завершив чтение,- Ладно, я понял тебя. Но это еще не любовь и ты вовсе не собираешься за него умирать, поверь мне. Тебя еще накроет по-настоящему!
---------
- В том, что ты тут написала, есть лишь перечисление. Здесь нет живого эффекта прозы, присутствия внутри того, что происходит. Я требую маленьких сцен, в которых была бы минимальная информация, но глубокое погружение. Ты понимаешь меня? Скажи то, что я сейчас сказал, на трех языках.
(Собственно, эти их занятия и начались 9 лет назад с иностранных языков.)
...Женя приступила к работе. В учителя вторгся поток беспомощных, написанных торопливо, но с претензией печатных страниц. Что ему виделось в них? Он не делал никаких замечаний, требовал только количества страниц. Казалось, что ему было важно только количество. Женя ожидала в некотором смущении. когда же он обратит внимание на саму суть написанного? Учитель молчал об этом, полагая, вероятно, что говорить не о чем.
Через месяц он сказал, что Маршал становится теплокровных существом, отметил живость некоторых сцен станичной и хуторской жизни. С этого момента Женя и сама почувствовала, как ее прошлое материализуется в диалогах и событиях, которые имели отношение к прошлому, но в реальности происходили совсем не так , и как после творческой переработки этот пласт жизни отделяется от нее, обрывает болезненную пуповину родства.
Как размятый пластилин, стали легче поддаваться и гибче строиться пластичные фразы произведения.
Мозг разгонялся и работал, даже когда ей хотелось спать.Она испытывала постоянно растущее недовольство собой. Она знала, что может ясно выражать свои мысли. Но это было ничтожно мало в сравнении с настоящими книгами настоящих писателей:там имелось что-то, что ей не давалось.
Днем еще работа в школе отбирала много времени и сил, но без этого ей не засчитали бы практику и не платили бы зарплату, когда просили замещать штатных педагогов. В пединституте она уже сдавала последние экзамены, быстро двигалась к красному диплому, после Москвы здесь было учиться совсем легко. Обещали оставить потом на кафедре, хотели уже дать ей часы преподавания на рабфаке. Мама и папа были довольны: деточка преуспела во всем!
Но деточке приходилось сражаться, ее рвали на части совершенно разные профессии и призвания.
Школа требовала дисциплины, строгого внешнего вида, участия в собраниях педколлектива, составления занудных планов воспитательной работы. Собственно с ребятишками было прекрасно! Только бюрократия, бумажки, официоз школьного мирка - убивали на корню желание трудиться. Тяжелодумные собрания и комсмольская показуха еще существовали тогда, в восьмидесятых годах, а она любила со всем справляться быстро.
По пути на работу вынимала от Гека свеженькое письмо, начинавшееся с "Querida chica", из Читинского военного округа, читала его вдумчиво, сидя в учительской. До чего ж основательное, длинное, описывавшее его армейские будни с основательностью такой, будто это нужно было на века. Про чувства к ней там ничего не было, и она справедливо полагала, что он точно такие же письма пишет и своей матери в Москву.Не выходило ощутить, что это письмо от жениха или возлюбленного.Ее это смутно беспокоило. Но она понимала, что на большее рассчитывать не может. Он ее не завоевывал. Добивалась его она сама. Нельзя сказать, что в этой любви инициатором был юноша. Он был эдаким патрицием, а она - гетерой. И вот теперь - Читинский военный округ еще вписался некстати.
Однажды ей приснился черт в короне и сказал:
- Ах ты, милая, все пишешь? Глазки не испортишь?
- Ничего, не жаль.
- Хочешь, я буду тебе подсказывать, и у тебя все получаться будет?
- Не хочу!
- А я бы тебе помог!
- Вот тебе кольцо мое единственное, только отвяжись.
- А я вообщем-то предпочитаю брать души,- ответил черт.- Душу дашь?
- Без души писать нельзя! - возразила Женя во сне.
Черт сидел на троне, а у ног его сидели два милиционера и делали ему педикюр.
----------
Женя побежала к учителю показывать новую главу рукописи. Был хрусткий прелестный декабрьский денек. Она сделала чуть меньше положенного, но была неожиданно довольна собой. Забыла про обед, выскочила из дому.
В подъезде дома, где жил учитель, было тихо и сонно, на этаже пахло вкусным ванильным печеньем. Загремела цепочка. Из-за двери выглянула Вера, дочь учителя, и вышла за порог, не впуская гостью. Она посмотрела на Женю юридическим взглядом. Она не любила Женю.
- Папа умер, - сказала Вера.
- Умер? - спросила Женя непонимающе, почти легкомысленно.
- Умер, - повторила Вера.
- Как? - нетерпеливо сказала Женя, испытывая желание отстранить эту странную помеху, пройти в комнату и заниматься с учителем...поздороваться и сесть напротив него, как обычно.
Но тут Вера отвернула лицо и заплакала.
- Он поехал в город за продуктами...и нет и нет...мы позвонили всем знакомым...потом нам сообдищи..Просто он упал! Сердце...
- Где?
- Там, на Сельмаше.
Вера снова стала строгой. "Завтра в десять похороны".
Женя не уходила.
- Он болел?
- А ты не знаешь? Весь август пролежал в больнице!
- Я думала, вы были на море. Он сказал, что был на море.
- Вот видишь, как он тебе доверял!
Женя пошла вниз, вышла из подъезда на улицу.
Все утратило смысл.
В горле было тесно.
Она бродила по улице, потом пришла домой и записала в дневник "Занятий не было, потому что Вы умерли".
-------
Учитель говорил, что чистых тем в искусстве мало, не больше семи, как и чистых нот в музыке,не считая полу- и четвертьтонов. Он не сказал Жене, какие это темы, и, возможно, сам точно не знал. Но в те дни они осознала, что смерть - это наверняка Тема. Одна из тех самых семи.
Потом она попыталась нащупать остальные.
Днем, пока работаешь или учишься или еду готовишь, это все казалось не важным. Жизнь распадалась надвое, день был пресным, мелочным, но глубина приходила ночью. Загадка учителя требовала ответа, как требует оплаты старый долг.
----------
... Женя еще что-то говорила, но учитель перестал слушать. К его ногам положили гвоздики. Через несколько минут мерзлая декабрьская почва за маленькой оградкой в Султан-Салах вместила в себя того, кто вмещал в себе столько воли, замыслов и сил.
По дороге в Нахичевань женщины переговаривались между собою такими теплыми, проникновенными голосами, стараясь воскресить его облик и заодно подчеркнуть, что только ей, говорящей, был Вартарес Григорьевич истинно близок, только она одна его понимала.
На квартире учителя были устроены поминки, и там без суеты подавали водку, русские и армянские закуски, черные маслины. Женя сначала думала, что не сможет заставить себя есть, однако ж попробовала одно, другое, и уже в следующую скорбную минуту, прислушавшись к своим ощущениям, не совсем разобралась, чего ей больше хочется: уйти вслед за учителем в чарующую вечность или все же подкрепиться еще чем-нибудь вкусным.
При жизни его она успешно выполняла его задания, но кое-что осталось незавершенным. Отличные аттестаты из двух школ, затем поступление в два столичных вуза. Работа в прессе. Собственная незначительная писанина "в стол". Одна-две влюбленности с несмертельным исходом. Педагогическая практика в младших классах. Во всем этом сквозило диктуемое, внушаемое учителем недовольство собой и сознание, что создали и воспитали человека для другого, для высшего чего-то. Поиск внутренней тишины выразился в том, что перевелась на заочное отделение тех вузов, в которых была зачислена сначала очно, и в общежитиях больше жить не приходилось. Разве что во время сессий... После смерти учителя - поход по так называемым "местам отправления религиозного культа".
(Реплика отца:"Да не ходи ты туда, там они мракобесием занимаются!" Ответ дочери:" Как интересно. Я никогда еще не видела мракобесия.")
Какие же это семь тем, на которые намекал Вартарес Григорьевич?? - не переставала размышлять Женя.
Тема первая - Смерть. Хорошо и бессмертно сказал Эпикур о смерти: там , где есть она, нет нас, а там, где есть мы, нет ее.
Женя ни разу не испытывала страха собственной смерти. Ведь и Пастернак сказал о своем аресте подобное: "...это вы будете там на воле за меня волноваться, а мне-то чего за самого себя волноваться."
Но за других - за маму! - она хотела молиться, чтобы жизнь была вечной.
"Пусть мои близкие живут долго, долго, долго",- ей думалось, что, чем больше она скажет "долго", тем дольше все дорогие ей люди будут жить. Если бы каждое повторение давало, например, один год, то ее близкие уже точно жили бы по нескольку веков! Даже противная Лерка, жена брата? Да, даже Лерка.
А собственной смерти она вообще не воспринимала всерьез. Собственная смерть действительно представлялась ей просто точкой, ну чем-то чуть бОльшим, чем знак препинания. Ведь там, где есть смерть, Жени уже не будет.
Вторая Тема - наверное, Война.
Тема войны всегда привязана к понятию Родины либо Религии.
Человек, говорящий "Давайте не будем тратиться на вооружение!" и другой, который скажет: "Я жить хочу!" - в сущности декларируют одно и то же. Но всегда найдется третий, который погрозит пальцем и скажет им:
- Вы не любите Родину!
(вариант: Бога)
Тема третья - вероятно, Природа.
Солнечной улыбкой
Живо все вокруг,
И жемчужной ниткой
Блещет влажный луг!
На кустах росистых
Зелень проросла
Детям голосистым
Птица корм несла.
И восторг и радость
Наполняют грудь.
О Земля, о солнце!
Счастье, вечным будь!
Это стихотворение Гете ей довелось переводить по заданию учителя в детстве, а сейчас оно снова попалось ей на глаза. Конечно же, тема природы не может быть
самоценной. Она только обрамляет действие. Внутри любого произведения искусства есть свой воздух, земля, небо или - если там вакуум - то это опять же подчинено какой-то идее.
Но в истории человечества бывали периоды, когда вспомогательная тема становилась единственно свободным вариантом самовыражения, поскольку, кроме травки и неба, ни о чем нельзя было писать или рассказывать...Гений же не идет на компромиссы. Если нельзя изображать жизнь как она есть или как ему она видится. то он сходит с ума - гонит черных коней своей фантазии так далеко, в такую мрачную чарующую вечность, в такие бездны магического сюра, что рецидивы его отчаяния могут сравниться лишь с его посмертным величием. И таким был Булгаков.
Тема четвертая - Работа.
О то, как человек производит различные ценности, написано немало книг, а о том, как он производит ценности материальные, написана только одна. И это - "Робинзон Крузо".
Это лучший производственный роман всех времен и народов. Почему он волнует? Потому что главный герой изолирован от общества. Ведь именно для творческой работы человеку свойственно уединяться. И вот благодаря этому уединению труд Робинзона воспринимается как творческий, а потому и волнует.
Творчество - это одиночество. Проявляться талант будет, естественно на людях и для людей. Но это проявления. А суть в том, что сначала творческий человек думает, и это думанье приходит к нему в состоянии одиночества. Любовь либо отнимает одиночество, либо усугубляет его; Первое означало бы конец творчества, второе - конец любви. Писатель или художник должен следать выбор.
Работа его такова, что обществом он тяготится: но в то же время делает для развития этого общества больше, чем что-либо другой.
Тема пятая - Вера
Вера - разумеется, важнейшая тема в творчестве. Вера - твое кредо - твое стремление не уронить в себе того, что ощущается как святое. Счастье усваивается лишь при чистой совести, как пища - при нормально работающем желудке, а чистая совесть будет при соответствии веры и поступков твоих.
Тема Шестая - Любовь
Любовь как текущее и преходящее явление - часто обманывает. Как итог - она и есть последняя правда. По итогам жизни, к концу ее сможет человек сказать, любил ли кого истинно. "Любовь предполагает ответное чувство, уверенность в неизменном счастье и настолько постоянные взаимные наслаждения, настолько полное слияние душ, что возможность ревности исключена. Обладание становится средством, а не целью; неверность заставляет страдать, но не отчуждает" (О. де Бальзак)
Какая седьмая тема, Женя не знала.
На армянском кладбище в Султан-Салах она спросила об этом учителя. Ответа не было. Мама сказала, что весной посадит здесь сирень. В мае будет самое время.
- Время!
Боже мой, время. Конечно же, время и есть та самая, седьмая, тема, которая важнее всех остальных. Самый бег жизни, самое течение ее. Это и есть тема всех тем, смысл всех смыслов.
Учитель умер, а она осталась, и она не должна быть ни беспамятной, ни неблагодарной,и она не должна терять времени, если хочет навсегда в нем остаться. В пространстве навсегда не останешься, но во времени можно. Надо заполнять время любимым трудом, верой, правдой, любовью. Она все поняла. Неужели, наконец, все?
1987 г