1.
Детская сказка поздней осенью
(из цикла "Клоуны остались")
А. Рахмановой
По улице шла табуретка. В тапочках. Два тапочка были зелёными, а два - красными. Табуретка шла и улыбалась встречным прохожим. И напевала что-то грустное и осеннее. А сверху падали жёлтые листья вперемешку со снегом. И жёлто светились окна в начинающихся сумерках. А где-то вдалеке шумела электричка, ни удаляясь, ни приближаясь. Или это казалось...
А табуретка шла, аккуратно обходя лужи. Наверно, ей было холодно в тапочках: ведь шёл снег, хотя и вперемешку с листьями...
А мимо проехал троллейбус, такой деловитый и спешащий... И люди тоже куда-то спешили. Спешили мимо жёлтых окон...
А по улице шла табуретка. В тапочках. А никто не удивился. Никто даже не заметил...
1987
2.
...Хочешь, я подарю тебе свой город...
(из цикла "Круг одиночества")
...Гороскопы, гороскопы... Людям снова захотелось смотреть на звёзды... А звёзды стали больше, и их свет отражается колючими лучиками от тёмных окон...
Гороскопы, гороскопы... Я пробираюсь сквозь толпу запрокинутых лиц... Удивлённо покачивает штангами застрявший в толпе троллейбус и тоже косится вверх, где медленно поворачивается кверху дном ковш Большой Медведицы и со скрежетом задевает чей-то балкон...
Гороскопы, гороскопы... Шелест страниц... Всем хочется узнать, что же будет там, впереди... А на последнем этаже слышно, как стучат по крыше падающие звёзды, и будильник на столе считает их шёпотом...
Что же просить у тебя, упавшая звезда?.. Предскажи судьбу, нагадай мне что-нибудь по линиям улиц... Нагадай дорогу, дальнюю ли, ближнюю... И я вновь убегу в Кривоарбатский, оставив дома серьёзный будильник, да ещё - длинные гудки в телефонной трубке. Длинные гудки, будто шум приближающейся электрички, что заглушает слова...
Хочешь, я подарю тебе свой мир, свой город, где фонари светятся синим, где так по-доброму звенят трамваи, укачивая поздних пассажиров... Город, где так одиноко среди спешащей толпы... Город, где есть памятник счастью, и он светится шестиугольными окнами в Кривоарбатском... И я стою в шестиугольнике тёплого света под замёрзшим деревом...
Хочешь, я подарю тебе свой город, где на вокзалах - шумная суета на перронах и горький привкус чьих-то разлук...
Гороскопы, гороскопы... И мне опять приснится улица, где за домами стучит электричка и не даёт забыть о том, что есть, есть где-то другие города, и там живут по-другому, и там не надо кого-то искать, бежать вслед, почти теряя надежду... Иногда я верю в эти сны... И тогда так хочется просто взять и уехать, бросив всё. Но как же ты будешь тут без меня, ненайденный мой?.. И снова - странный свет арбатских фонарей, суета, неумолкающий городской шум; и снова длинные гудки в телефонной трубке... И снова я иду по вечернему городу...
А над Остоженкой - так близко над головой шепчутся звёзды... Хочешь, я подарю тебе свой город... А ещё - вон ту звезду, что повисла на замёрзшей ветке дерева...
А на последнем этаже - шелест страниц... Гороскопы, гороскопы...
1988
3.
* * *
(из цикла "Клоуны остались")
Лёше
- Ты - моя звезда...
- Я - звезда?! - и рассмеялся чёрный холодный камень, и смех - низкий, хрипловатый, мерзкий, сучий, женский, бездушный - и смех летел вдогонку за тем, кто бежал прочь, по слякоти, по зимним лужам, под дождём, под небом, по земле, по Земле, не оглядываясь, боясь оглянуться, ибо не оглядывайся - станешь соляным столбом, и не пей из луж - козлёночком станешь; да куда уж больше, и так, как козёл, испугался бабы, а может, сам себя; и на упавшую тишину - не оглядывайся - оглянулся. И не было никого, ничего, тьма, пустота, тоска - чёрной дырой - норой - кролики - кошки - глаза - руки - следы - в пустоте - в темноте - в тишине - в ночи - в пять утра - тик-так - отражение в часах - время есть отражение дождя - которого нет - кого нет? - нет? - есть? - будет? - будет. - когда?
P.S. При взрыве чувств подключайтесь к понижающему трансформатору, не пережигайте лампочки накаливания в местах для курения, соблюдайте технику безопасности...
1993
4.
* * *
(из цикла "Клоуны остались")
...Под потолком, хлопая ушами и урча, как голодная инфузория, медленно телепалась чья-то левая мысль. Вот. А ещё бывает, что мысли приходят стаями, перепутавшись хвостами, как облезлые коты после многомесячной драки, и тогда бывает, что их некуда складывать на полочках, которые подразумеваются в шкафу, именуемом в народе "голова"... О чём это я? Ах, да... Вот, и тогда приходится уминать мысли, прыгая на них, как на пухлом чемодане. Ну, чемодан, погоди!.. А когда за окном идут автобус, дождь и пьяный мужик, а я смотрю на них через окно, которое настолько пыльное, что и противным быть уже перестало, а время ходит в шлёпанцах по спирали ухода, куря мои сигареты и завёрнуто матерясь, а есть не хочется, потому что спать уже рано, а может, поздно, а может, время вообще стоит и чешет задницу, глядя в меня и отражаясь во мне, как в зеркале - вот тогда мысли серые и одинаковые, как совковые презервативы, и хочется отыметь кого-нибудь в извращённой форме, именуемой в народе "в уши", в смысле поговорить бы с кем!.. Таракан, не убегай, давай поболтаем...
1994
5.
* * *
(из цикла "Клоуны остались")
Шуре
Дни уходят... Ты здесь, я здесь, мы... - все в этом мире серых стен и серого льда. Лета нет. Есть только плачущий снег, серый, как последняя тоска этого мира. Если бы мир молчал, было бы проще. Но он скрипит подошвами, разрывая день, и день умирает, в следы от подошв просачивается темнота, и наступает вечер. И в темноте уже не видно, что мир серый, как снег - он становится весь одинаково тёмным, и какая теперь разница, по снегу ты идёшь или по небу... И в следы от подошв просачивается свет дня, что будет потом, и получаются звёзды. А мир и в темноте не замолкает, плачет серый снег, и шуршат по нему шаги... И найдёшь ли ты дорогу обратно, если ты ушёл и не знаешь, что будет дальше, если мир застыл в холоде, и времени нет, и лета нет, лишь два зеркала смотрят друг на друга - одно сверху, другое снизу, а между ними только холод и звуки шагов, и дни проходят мимо по диагонали... А когда придёт ещё один день, мы будем с надеждой смотреть на солнце и ждать лета, не зная о том, что солнца нет, и лета нет, а просто кто-то рядом включил настольную лампу, и она отражается в верхнем зеркале...
1994
6.
* * *
(из цикла "Клоуны остались")
Шуре
Я знаю, куда ты придёшь, когда наступит ночь... Потому что небо становится ниже только зимой, и тогда летящим видно, что делается внизу. И тогда летящие спускаются вниз, потому что крыльям тяжело от снега, и тяжело плечам от низкого неба... И тогда наступает ночь... И тогда кто-то ставит чайник, и зажигает лампу у самого окна, и пишет на двери "Вытирайте ноги и отряхивайте крылья"... И горят свечи на столе, и тают, как мороженое летом, которое обязательно придёт - ведь нельзя же вечно сидеть вокруг стола и слушать пение чайника, надо же лететь дальше, чтобы в конце пути узнать, куда же ты всё-таки летел... Да, зима не вечна, но так долго не тают снежинки на холодных ладонях, когда смотришь в небо, заслонясь рукой от метели - не шумят ли крылья, не ставить ли опять чайник?.. Да и ночь совсем не страшна, если кто-то подходит к тебе, когда ты спишь, и убирает волосы с лица, чтобы не мешали смотреть сны о лете... Потому что зимой всегда снится лето и небо, высокое, как чей-то голос, что слышался - или казался - в свисте метели... Ну и что, что ещё день, и совсем светло, и далеко до ночи - я просто знаю, куда ты придёшь... И ставлю чайник...
1994
7.
* * *
(из цикла "Клоуны остались")
Если ловишь динозавров, нужно быть очень осторожным, потому что они и так уже все вымерли, и если их пугать почём зря, то они возьмут и вымрут по второму разу.
А динозавров, когда их ловишь, видно издалека, потому что они шипят, как чайники, и плюются всякой гадостью, будто кипят. И если догнать стадо этих чайников, то надо сразу делать страшную рожу, но не очень, чтобы не насмерть, и изображать птицу-выпь на закате. И, пока динозавр думает, кто из вас двоих еда, разводишь под ним костёр, и он успеет пожариться, потому что думает он долго. А можно ещё исполнить вокруг отдельно взятого чайника какой-нибудь гнусно-негритянский прикол типа "танец", чтобы у динозавра закружилась голова, и он сам свернул бы себе шею. А ещё можно много чего придумать, когда жуёшь чёрный хлеб ни с чем, потому что не с чем, и медитируешь на мусорное ведро...
1994
8.
ОСЕБЕМЫСЛИ
(из цикла "Клоуны остались")
Любовь - внемировое понятие, поскольку имеет только прошедшее время. А потеря - это невежество, потому что терять нельзя научиться. Попробовать научиться - можно, и вот ты молча сидишь и слушаешь, как что-то истерично всхлюпывает в тебе, выламываясь в конвульсиях, в агонии потери, судорожно дёргается и бьётся об стену, построенную тобой внутри себя. ОБСТЕНЕНЦИЯ. Ломка самого себя. Пусть колотится изнутри, пересчитывает рёбра, скребётся в горле - я буду молчать, потому что ничего не докажу своей кровью. Оно умрёт, перестанет хлюпать и высохнет, оставив после себя пустоту. "Ниже горла высасывает ключицы..." Самовампиризм. ВНУТРИСЕБЯВАМПИРИЗМ. И очень отчётливое желание напороться с размаху на острую осиновую ветку... И очень конкретный ответ на вопрос "какого чёрта?"...
1994
9.
Трактат о пятницах
(из цикла "Клоуны остались")
Говорят, что вышеназванное существо под названием "пятница" - просто-напросто обыкновенный день недели. В числе доводов, опровергающих это бессовестное умозаключение, надо заметить, что если пятница и день недели, то уж совсем не обыкновенный, хотя бы потому, что нет ничего обыкновенного, а уж тем более дней недели. Личность пятницы сложилась в борьбе с обстоятельствами, окружающей средой, а также окружающим четвергом, понедельником, вторником и другими выходными. И пятница победила в борьбе и вышла из окружения. И теперь никого (за редким в лице меня исключением) не удивляет, что вышеозначенная пятница следует за понедельником или, к примеру, средой; следует, прямо-таки бежит по пятам, настигает и обрушивается, как зимний атмосферный осадок, на головы ничего не подозревающих людей, которые, в свою очередь, выпадают в осадок сами и уходят, солнцем палимы, усыпав свой путь вставными челюстями. Но некоторые, произнеся, видимо, магические заклинания типа: "...ну... дык... опять... а вчера.. а уже... ни хрена ж...", остаются в странном и непредсказуемом мире господства пятницы над окружающим рельефом местности и головного мозга; и тогда уходящим в им же самим неизвестном направлении встречаются странные люди, обитающие по обыкновению в подводных лодках одного из основных цветов спектра, неизвестным им же самим способом уживающиеся с плавающим (от двух до семи, больше редко) количеством пятниц на неделе; и проходящие мимо часто спрашивают у лодочных жителей: "Какой сегодня день недели?", и ответ неизвестен заранее ни тем, ни другим; и они вместе долго смотрят на небо, где заходит одна пятница и восходит другая, и лица уходящих становятся подобны друг другу и вечному Ниоткуда; и они идут, просветлённые...
1994
10.
* * *
(из цикла "Клоуны остались")
Аэглору
...И было утро... И был дом. И боль, что лилась из глаз, смотрящих пристально, будто насквозь - и боль, крича чайкой, билась о стены, раздиралась в кровь об углы, вся перемазалась потолочной извёсткой, и упала, слепая, на пол, и скулила побитой памятью... А он сказал: "Ну, ладно..." - и растворился. "Если кого-то не стало, значит, он умер," - подумала боль, оставшаяся в живых, и вышла через отсутствие стен. И мир, нарисованный снаружи, принял в себя боль и стал другим. А те, кто остался в живых, никогда не спрашивают, что это за мир - они просто идут по дороге, и за ними плетётся чужая усталость, спотыкаясь и вздыхая, и нет конца пути, потому что конец уже был, и не было у пути начала, потому что начало ещё будет... И тогда оставшийся в живых откроет дверь в доме, где его ждут, чтобы снова пройти от начала к концу, всю жизнь пытаясь остановиться на середине дороги...
1994
11.
Фуга
(из цикла "Клоуны остались")
Потому что когда - а полёт между небом и губами продолжается бесконечно, если я о нём помню - нет больше веры осознавшему смерть как Исход - больно - ещё раз больно - а в дверь звонят, а огонь изогнулся дугой, и лижет пальцы, и мягок, как воспоминание - в дверь снова звонят - а одиночество курит в углу - к чёрту! - чайник закипел некстати, потому что его ещё никто не ставил - "Я не зараза," - говорит одиночество и пьёт кровь из-под крана - кривится: "Горько!" и швыряет меня в сегодня - а мы опять целуемся - а оно говорит: "Счастливо оставаться!" и никуда не уходит - оставаться - быть - или аналогично, но наоборот - скажи мне, кто я - сам ты человек - был, но ушёл, потому что - кричу: "Неправда!", а одиночество ведёт меня к зеркалу, и я вижу, что я - это я (потому что больше некому, разве что великий русский поэт забредёт помыть посуду) - пивка бы! - на стол в лужу чая падает бутылка - опять "Клинское"! - гнусаво из-за плиты: "Со здоровьицем!" - катись в сумерки, рыжий чёрт! - "Не поминай!" - обдав гнилью, ввинчивается в розетку - в окно щерится новолуние - в дверь звонят - по ком звоните? - сгущается в пыльном углу и опускается мимо табуретки - лужа чая на полу - а хороший был, однако, костюмчик! - розетка ржёт - вырос тенью на стене, подходит, задевает люстру - "Что ты делаешь?" - глупый вопрос. Курю. - "Перед смертью не накуришься." - что есть смерть? - кривится - Что есть Смерть? Что есть Истина? Есть ли Смерть высший Закон? Да? Обломись, я третий срок вне закона (как вор в законе. Каламбур.). Моё проклятье - это я, как твоё проклятье - это ты, ибо это, видимо, и есть Знание. А знание в чём-то есть бездействие. Вот сейчас докурю и буду ни при чём, если упадёт рюмка. - поднимает с пола рюмку, хмыкает - Ты пришёл убить - можешь приступать, а потом попьём пивка (чёрт, опять "Клинское"!) и в сто сорок девятый раз разойдёмся. Не искри пальцами, зажигалка у тебя под носом. Так в чём же Истина? Тогда слушай. Истина - это способность отрицать, способность творить свой мир из обломков своего "я" и чужих "ты", "ё-моё" и "ни хрена себе". Поэтому, пока вы грызлись, я плюнула на вас - и живу, а ты, бедный, преодолеваешь сопротивление среды - пардон, уже четверга - и думаешь обо мне всякую гадость - а я-то живу! Сейчас ты меня убьёшь, потому что ведьмы дохнут в новолуние - а завтра я обниму его и буду целовать сладкие губы, а моя кровь исчезнет с твоего клинка. Так что есть Истина? Где есть Истина? Кто есть Истина, и есть ли она, и с чем её едят? - ушёл. - в вентиляцию. - облом ломки в новолуние - смотрю в стену - Истина?..
Истина. Можно закрутиться волчком на волне прилива и прыгнуть в прошлое - потом, когда рухнет пылью под ноги неизбежность - и, в сотый раз придя к началу - понять, почему - хор закончился фразой: "Нет смысла!" - и мир вошёл в виток. Тебе холодно со мной - потому что у меня нет души - в дырку сквозит синим - а я живу! Будущая боль - как искупление твоего Сегодня - не бойся, мы умрём не сейчас - тень от ресниц на усталых глазах - Истина - к чёрту! - новолуние молча - спишь, запрокинув голову - не уйду - потому что искренне - Истина?..
Истина. В дверь звонят - значит, надо вернуться. Новолуние выплюнуло четверг и пошло на запад - топая ботинками - заглядывая в окна - мокро - ненавижу дождь - никто не умер - утром - скажи мне сам - потому что когда...
1994
12.
* * *
(из цикла "Анубис, серая собака")
...Я всё ещё умею летать...
Помнишь, как они смеялись, тыча пальцами в костёр, где - молча - умирала песня... Тогда никто ещё не знал, что глупо надеяться на лёгкую смерть. Надеяться на смерть... Тот, кто, смеясь, убивает надежду, больше не может надеяться ни на что. Как ярко горят костры... Это жизни обрываются наудачу - а вы клянёте смерть... Чьего взгляда ты боишься до сих пор, черноглазый палач? Я помню - умирая, ты просил в бреду: "Уведите собак..." Мы отпели тебя, виноватый - тонким, тоскливым воем, запрокинутым к зелёной луне. След оборвался - стая растворилась в сумерках, и таял снег. Только никто не уйдёт из мира просто так, не окончив пути... Растопи снег руками - и в лужице талой воды отразится прежняя жизнь; а в звёздах, как в зеркале, отражается жизнь, что будет потом - сколько их там, в зазеркалье? Словно мотыльки вьются вокруг костра... Огонь мечется на холодной ладони зимней земли - ветер вокруг... Последнее слово песни, последний шаг сумасшедшего танца, что будит лес, последняя ступенька - костёр... Говорят - умирать не страшно. Неправда, страшно - когда в первый раз. Потом - привычно. В последние минуты пытаешься угадать своё будущее имя - всегда промахиваясь... Впрочем, пустое...
...В темноте, в одинокой дороге огонь ласково лижет пальцы - словно вспоминая... В дороге хочется молчать - песни давно допеты, их уже давно, ниточка по ниточке, разобрали другие губы, и слова, что остро болели в твоей душе, стали чужой легендой... Не рассказывай мне о вестнике горестей, смеющийся светлый попутчик - когда упадут туманные сумерки, ты вскрикнешь испуганно и закроешь лицо руками, увидев, как с кожистым шелестом распахнутся чёрные крылья. Я всё ещё умею летать... Там, в начале, мир неродившимся комочком уютно сопел в ладонях, и каждый, как в зеркале, видел в нём себя - и моим отражением был каменный идол с пустыми глазницами и головой собаки... At Dane hatta kanie Anubis... Теперь в пыли расколотых идолов, среди угловатых камней, сидит, сложив чёрные крылья, проклятье смертного мира - и переливается сиянием в руках хрустальный шарик - и меркнет понемногу... Уходить больше некуда, и нечего ждать - и лишь покоя ищешь в пустой дороге, ловишь дождь горячими руками. В полночь будет видно звёзды... Поздно просить прощения у ставших тенями; и рванётся эхом в безлунную ночь имя, произнесённое навзрыд, в голос - помню, знаю, жива. Я ещё умею летать, я приду. Не гони пса от порога...
1996
13.
* * *
(из цикла "Правило имён")
...Пока горели костры, они помнили имя. Они чертили буквы на ладонях острием клинка, и пальцы были липкими от крови, и они танцевали молча - лишь дыхание рвалось, как ветер. А потом посветлел край неба, и они бежали без оглядки, боялись слепого света, и тени их съела синяя ночь - только имя осталось истекать кровью на обветренной земле...
Она шла под шатром рассвета, и её лицо было чужим - но, услышав боль, она прижала имя к груди, и стала им, и села петь у костра чёрные тёплые слова, заклинать мир от ночных теней...
Он не был богом, но пришёл зажечь угли её песни, и имя заснуло в тепле сцепившихся рук...
А потом было всё остальное...
1997