В саду ранним утром, с кружкой чая в ладонях,я сидел в плетёном кресле и следил за туманом - он рождался в реке и то полз вверх по склону, то пугался, обжёгшись. И холодная с ночи трава блестела рассветной росой. Засмотрелся, встрепенулся, заметив копошение в осоке. Я подумал, там ёж, или крот. Встал тихонько и подкрался, заглянув. Это был напуганный бес - он крутился, останавливался,но смотрел только в крону яблони... Я тоже поднял голову, но не увидел ничего такого. Только ощущение, что кто-то мне оттуда подмигнул, осталось и провожало меня, пока в задумчивости не спеша я шёл к своему креслу...
Я взял кружку, но чай мой остыл, будто я его вечером пил и оставил до утра. Я поставил кружку на пень, а сам посмотрел туда, где копошился бес, но он уже бежал, продираясь сквозь мокрую траву, бедолага, через луг - туда, где в отдалённости жил в своём домике мой сосед. Он был поэт и мистик, верно от него ночью и сбежал мой бес. Он был странный... не бес, конечно, а поэт. Я думаю, он помнил рыжебородых корабелов, которые плыли на ладьях своих в греки. Даром, что молод на вид. Бродил по берегу в сумерках, спал редко. Если ночью выйти в сад, то можно заметить крылатых валькирий, кружащий над его избушкой. Это если он про битвы писал. А про любовь он не писал. Писал ещё про тайны, без имён, одни намёки... Иногда приходил ко мне набрать корзину яблок. Или просто постоять. Никогда не слышал, как он говорит, и даже не представлял. Конечно, если уснуть за прочтением его поэмы, всю ночь будет дрожать низкая струна его внутреннего голоса.
Но... кого же он ещё потерял, кто в кроне остался и так напугал того беса? Неведомая сущность, и мне ли в это лезть. Пойду, оденусь потеплее, а то не согреет меня вчерашний чай.
Так вот, неправда, что бесы страшны - это если бояться заведомо, или если их много и в настроении, а так... маленькие существа с одинаковым туповатым выражением и редкой порослью тёмных волос по всему телу. Правда, я видел только поэтовых бесов - а они творческие, т.е. рождаются из тех строф стихов, которые не удались или слишком потусторонние, не уживаются с реальностью. И поэт их зачёркивает, либо оставляет до лучших времён. Хуже, если оставляет. Из зачёркнутых строф бес побегает ночь, полдня и всё, растает, а вот если строфу поэт отложил - вот тогда он поселяется на чердаке, под избушкой или поблизости, может под лодку залезть, которой мой сосед никогда не пользуется и она лежит, перевёрнутая, на берегу.
Из забот у него только пчёлы - я часто вижу, как он ходит меж ульев. И, наверное, травы тоже собирает - пучки сушатся всегда под его крышей. Он иногда мне что-нибудь из них приносит для чая, после которого его стихи, сплетённые из простых слов, обретают некий неочевидный смысл, и каждая строчка - как древняя забытая песня.
Ну и ворон его, мрачнее тучи. Если прилетел и сидит - значит, там всерьёз идёт работа пера и пишется не что-нибудь, а тёмный эпос с размеренным шагом или величественная поэма о сумеречной полосе, которая там, за холмами, что за рекой, где пересечение нашего мира с тем, откуда ворон прилетает. Он ждёт результата, а когда произведение готово, уносит его в клюве домой, видно показать кому-то. Я не спрашивал, бесполезно.
Я тоже иногда стихи пишу, только в голове, не записываю, не хочу тут бесов разводить. У меня и так дел невпроворот - дров наготовить, трав насобирать, чтоб потом зимой пить чай и смотреть в окно на избушку, где мигает в окне свеча и мелькают тени, или читать поэмы, которые приносит иногда мой молчаливый сосед.