Записал В.Н. Роганов-Крымский
Воспоминания
участника Великой Отечественной войны 1941 – 1945 гг. медсестры прифронтового госпиталя № 3440, полевая почта № 01393
Рогановой Марии Максимовны, прожившей от 14.04.1919 до 09 03 2013 года, украинки, родилась на Украине в селе Петровка Лозовского района Харьковской области.
Мария Максимовна Роганова (девичья фамилия Бровченко) родилась 14 апреля 1919 года в Лозовском районе, Харьковской области, село Петровка. В июне 1941 года была призвана на фронт Краматорским РВК. Воевала: Белоцерковское направление, Московское направление, Калининградское направление, Белорусский, Украинский фронт, медсестра. Домой вернулась в декабре 1945 года. Имеет награду «Орден Отечественной войны». С 1961 года проживает в селе Коноково, Успенского района, Краснодарского края. До пенсии работала в Коноковской амбулатории медицинской сестрой. Почётный гражданин села Коноково.
Начало войны застало меня в городе Краматорске, Сталинской ( Донецкой) области. Я работала в больнице медицинской сестрой. Весь медперсонал в первые же дни войны был мобилизован в действующую Красную Армию. Наш госпиталь попал на Белоцерковское направление, откуда поступали раненые с июля по октябрь 1941 года.
Город Краматорск уже тогда был крупным индустриальным центром. Здесь находилось много предприятий станкостроения и машиностроения. Все предприятия сразу перешли на ремонт и выпуск вооружения . Немцы очень быстро это ощутили. Над городом постоянно кружилась карусель фашистских самолётов. Они круглосуточно беспрерывно бомбили и обстреливали город. Пушки, танки, уходящие с заводов и проходившие испытания контроля качества, тут же попадали под обстрел. Но сложнее всего было на железной дороге. Её невозможно было затемнить и ночью её бомбили больше всех.
Город Краматорск стал прифронтовым. Предприятия, войска, госпиталь, технику немедленно нужно было эвакуировать. Отовсюду поступали неутешительные слухи. Кругом отступали и отступали наши войска.
Немцы наступали решительно и жёстко. Госпиталь необходимо было срочно вывозить, а вагонов не давали. Раненых поступало всё больше и больше. Требовалось более десятка вагонов. Наконец, в октябре выделили всего три вагона. В них с трудом разместили раненых; медперсонал, самое необходимое оборудование и медикаменты. Вся утварь, кровати, матрасы, бельё, были оставлены. Предприятия тоже не успели всё вывезти, и много станков и оборудования досталось врагу. Город находился в полукольце
Фронтов. Поезд был совершенно незащищён с воздуха и сразу попал под бомбёжку. Погибло много раненых и несколько человек медицинского персонала. Немцы не жалели никого: ни детей, ни женщин, ни стариков, ни санитарные поезда. Люди выскакивали из вагонов, бежали в поле. Самолёты охотились даже за отдельно бегущими людьми.
У переправы на Волге творилось нечто невообразимое. Тысячи беженцев, войска, техника под непрерывными бомбёжками переправлялись на левый берег Волги. Это было настоящее столпотворение. Нашему госпиталю не пришлось переправляться. Наш путь лежал к Москве.
Прибыли мы в столицу нашей Родины, Москву. Здесь среди населения царила паника. Фронт приближался. Никто не знал, чем это всё закончится. Правительственные учреждения эвакуировались в город Горький, который немцы тоже бомбили. Сам Сталин ещё не решил, уезжать из города или остаться. Только правительственные сообщения, информируя о неудачах на фронте, бодро рассказывали об отдельных успешных операциях и сообщали об огромных потерях фашистов.
В октябре И. Сталин принял решение остаться в Москве, провести парад. В городе было введено военное положение, обстановка в городе стабилизировалась.
Наш госпиталь разместили в казарме бывшего военного учебного заведения. В октябре уже начались морозы. Здание не отапливалось. Раненых расположили на соломе в одежде прямо на холодном полу. Не было не только кроватей и матрасов, но даже и посуды. Только солдатские котелки, да ложки. С текстильных фабрик Иванова привезли чехлы для матрасов, наволочки, вату, и весь медперсонал с утра до ночи, и с ночи до утра набивал этой ватой наволочки и матрасы, и тут же раскладывал на них больных и тяжелораненых.
Привезли лесоматериал и стали из него делать раскладушки, натягивая брезент. Раскладушки получались непрочные, ткань рвалась. Раненые были беспокойные, метались, бредили. Раскладушки под ними рассыпались. В палатах можно было увидеть как раненые падали, кто вниз головой, кто ногами, кто боком. Всё это сопровождалось стонами, криками и конечно, отборным трёхэтажным русским матом, невзирая на лица. Много бойцов умирало прямо в госпитале.
Заготовленными дровами пытались прогреть огромное здание, ранее имевшее центральное отопление.
В госпиталь поступала американская гуманитарная помощь: продукты питания, провизия, в том числе тушёнка. Из пустых банок научились мастерить чайники, чашки. миски, даже светильники. Все выздоравливающие и свободный от дежурств медперсонал организовали целую кустарную артель по производству бытовых изделий…
В ноябре состоялся парад войск, после которого были сформированы воздушно-десантные полки, которые, как говорили люди, с малой высоты на самых малых скоростях без парашютов (по причине их нехватки) с оружием выпрыгивали в глубокий снег при тридцатиградусном морозе прямо на головы фашистов, находившихся в окопах… В результате неожиданного наступления немцы были отброшены от Москвы почти на 200 километров.
В Москве наш госпиталь лечил раненых до ноября 1943 года. Были спасены тысячи молодых и сильных парней, зрелых и крепких мужчин. Все они, меченные ранами, или без рук и ног, возвращались, кто снова на фронт, кто в народное хозяйство…
В Москве у одной нашей медработницы родилась дочурка, которая жила с нами при госпитале, как «дочь полка», за которой ухаживали всем Миром, все кто был свободен от дежурства. Её фамилия была Пинк. После войны она жила в городе герое Севастополе. Её все любили и отдавали ей нерастраченную любовь и нежность…
В ноябре 1943 года нас доукомплектовали, обеспечили по полному списку, и направили на обслуживание Калининградского направления. К тому времени был освобождён Ржев, разбита немецкая армия под Сталинградом, готовился прорыв блокады Ленинграда.
При подготовке генерального прорыва на центральном направлении маршалу Рокоссовскому было поручено обеспечить мощное наступление. С этой целью было сформировано много штрафных батальонов и полков из заключённых. Тюрьмы опустели. На фронт были отправлены даже отпетые головорезы, уголовники, бандиты со сроками заключения по двадцать лет и выше. Это воинство плевало на всё, и вся. Им терять было нечего, Они не боялись никого и ничего. Вели себя безбашенно, нагло, по-хамски, агрессивно. Дисциплины не было никакой. В свободные минуты эти бандформирования занимались грабежом, воровством, нередко и убийствами. Для обмена на спирт и водку они воровали в госпитале матрасы, подушки, всё, что попадало под руку. Медсёстры, несущие материальную ответственность за имущество, сторожили его день и ночь, и, несмотря на это поделать ничего не могли. За утрату имущества и недостачу их наказывали, сажали в карцер, отдавали под суд.
Но, ради справедливости надо сказать, что эта, выпущенная на свободу банда, которой нечего было терять, много проблем доставила не только своим, но и врагу... Их боялись все…
В последующем госпиталь был направлен на Первый Белорусский фронт. Для нас было настоящим счастьем, когда освобождались наши города: Тула, Донбасс, город Краматорск и другие.
Сообщение об освобождении города Краматорска застало нас на железнодорожной станции, забитой военными эшелонами. Составы стояли в шесть-восемь рядов, и для того, чтобы набрать воды и сварить кашу, нужно было пролезть под составами. Когда мы вернулись с котелками, наполненными горячей кашей, наш состав неожиданно ушёл. Но это не уменьшило нашей радости по поводу освобождения родного Краматорска. Мы стали раздавать кашу всем желающим. Это так понравилась солдатам, которым молодые девушки не готовили каши уже несколько лет… Нам потом помогли на попутном паровозе догнать своих, а там мы сварили новую кашу и достойно отметили освобождение нашего города.
Наш госпиталь стоял некоторое время в городе Плавске.
23 февраля 1944 года мы были в городе Сурож, затем в Бобруйске.
Под Бобруйском произошло событие малоизвестное и никогда не освещавшееся в открытой прессе. Об этом я опасаюсь даже говорить. А, ведь, и при нашем успешном в целом наступлении были досадные просчёты командования и отдельные успехи у гитлеровцев.
В результате успешного наступления наши войска вышли на рубежи рек Днепра и впадающего в него притока. Немцы предприняли контратаку и им удалось отрезать двадцатипятитысячную группировку наших войск, зажатых между речками. Наш фронт остановился, готовясь к новому наступлению и стоял почти шесть месяцев. В это время гитлеровцы уничтожали окружённую группировку из всех видов своего оружия. Часть бойцов была пленена и размещена в бывших царских казармах на возвышенности. Этот участок немцы окружили пятью рядами колючей проволоки, на вышках дежурили фашистские охранники. Уничтожение военнопленных немцы методически продолжали до самого нового наступления. Тогда оставшиеся в живых были, наконец, освобождены. Согласно приказа И. В. Сталина всех военнопленных считали предателями, и тщательно просеяв через сита НКВД, отправляли, кого на фронт в штрафбаты, кого в тюрьму, кого на расстрел.
Вместо них в опустевшие казармы поместили захваченных в плен фашистов примерно в таком же количестве. Взяли под охрану, оставили им своих немецких врачей, а медсёстрам нашего госпиталя поручили курировать, шествовать над врачами, помогать медикаментами, перевязочными материалами. Пленных немцев никто не хотел кормить и медсёстрам госпиталя поручали собирать продукты питания по окружающим сёлам. Но, после оккупации мало что удавалось найти, да ещё и для немцев.
Вообще, медсёстрам пришлось очень нелегко… Они в госпитале делали всё: и лечили, и дежурили, и ухаживали, и грузили, и носили, и стирали, и варили, и кормили, и охраняли, и снабжали, при этом несли материальную ответственность за оборудование и имущество госпиталя… В общем это был полный набор обязательств, которые выдвигали жизнь и быт…
Наконец, пришёл приказ всех здоровых военнопленных отправить на работы по восстановлению народного хозяйства, а инвалидов без всякой помощи и поддержки отпустили добираться домой самостоятельно, кто как может. Надо сказать, что ещё шли бои, в Германии у власти были фашисты, и эти инвалиды в полной мере ощутили на себе гнев местного населения, только что освобождённого от оккупации. Этим инвалидам очень несладко пришлось среди враждебного им окружения. Домой добрались не все…
Немецкие военнопленные говорили, что им приказывали добивать своих раненых, чтобы они не попадали в плен…
Вообще до войны происходило много непонятного. В народе говорили, что Западную Украину освободили, защищая Польшу, которую в это время громил Гитлер. Но, потом были слухи, что в Германию был отправлен целый эшелон с зерном из Советского Союза.
Это никак не вязалось с заявлениями о защите Польши… Мы ничего не понимали… Нас успокаивала вера в мудрость нашего руководства…
Наконец вслед за фронтом вышли к Брест-Литовску. Отсюда в сорок первом начиналась война…
В результате нового решительного наступления наши войска вошли в Польшу. Госпиталь остановился в двадцати пяти километрах от границы в польском городе Белоподляске и находился там почти шесть месяцев, пока не освободили Варшаву.
При подготовке к отправке через границу на территорию Польши была произведена чистка личного состава госпиталя, часть медперсонала перевели в другие госпиталя. Дочку нашей подруги-медсестры тоже не разрешили переправлять через границу и рекомендовали оставить в каком-нибудь детском саду в России. Мы были очень расстроены этим решением… Мы так к ней привыкли… Она стала нам всем, как родная… Посовещавшись между собой, мы решили нарушить приказ командования на свой страх и риск. Мы ведь были, всё-таки, на войне. И рисковать нам приходилось каждый день своими жизнями. При пересечении границы Польши в госпитальном вагоне наша девочка, которой в ту пору было уже три годика, долго, молча и терпеливо сидела между матрасами, куда её спрятали, и благополучно пересекал границу… С нами она пробыла до самого конца войны.
В Польше отношение к русским было значительно лучше, чем на Западной Украине. Здесь война практически не была заметна. Бои шли в основном, только в окрестностях Варшавы и за Варшаву. На самой территории по всей Польше мы видели очень аккуратные, как игрушечные, небольшие ухоженные поля, среди которых уютно росли одинокие небольшие рощицы, с домом невдалеке, и оградами. Поля были одинаковые, как по стандарту. Была весна, всё цвело, росло, поля покрылись тучной, яркой, свежей зеленью. Интересно, что сады цветут в Польше и в Крыму одновременно, хотя Польша находится значительно севернее Крыма…
В Польше оказалось много переселенцев, которые в двадцать пятых годах эмигрировали из России. Там они осели, обустроились, завели хозяйства и зажили зажиточно…
И.В. Сталин приказал вернуть их обратно в Россию. Им сказали, что Россия уже не та, что всё изменилось, что им помогут, и на родине они устроятся не хуже…
Для возвращения был выделен целый эшелон, каждой семье по целому вагону, что было в те времена неслыханной щедростью. Разрешили взять с собой всё. Что пожелают и смогут увезти в этих вагонах. Брали самое разное: кто утварь; кто мебель; кто живность. Всё это стояло на железнодорожных путях. Паровоза долго не давали. Живность начала «кричать» с голоду… Переселенцы ходили к своим домам, горюя и переживая. К тому же в их добротных домах уже побывали мародёры, желающие «похозяйничать». Забегая немного вперёд, следует отметить, что в Советском Союзе им действительно выделили место для поселения, они старались обустроиться, но никто им не помогал, шла война. Они обнищали, стали жить значительно хуже и очень жалели о былых временах…
Однажды в госпитале проводилась сложная операция. У тяжелораненого удаляли осколки. Хирург и весь обслуживающий персонал ассистентов были в сборе. В это время начался авиационный налёт. Немцы, как известно, не щадили никого и бомбили даже палатки с медицинскими крестами. Начали рядом рваться бомбы и строчить пулемёты. Мгновенно было принято решение продолжать операцию. Прерывание её однозначно грозило смертью раненому. Никто не ушёл со своего поста… Напряжение возросло до предела… И, вдруг, совсем рядом с палаткой грохнул мощный взрыв. Палатка колыхнулась от удара взрывной волны и одна стенка её оказалась изрешеченной осколками. Через несколько секунд оправились от потрясения, убедились, что никто не пострадал и вернулись к операции… Но тут ожидал сюрприз... Оперировать было уже некого ... Самый большой осколок, пролетев в сантиметрах между оперирующими, попал в раненого, который находился под наркозом, и убил его. Не приходя в сознание, тот умер прямо на операционном столе… Это было ужасно…
Иногда не хватало наркоза. Приходилось делать операции при сознании раненого. Его и держали, и привязывали, и в зубы ему давали ложку, чтобы стиснул и терпел, и уговаривали… Некоторые страшно кричали и впадали в болевой шок, из которого их нелегко было потом вывести. Было страшно, но наградой за такие мучения было чудесное выздоровление многих смертельно раненых бойцов. Основным наркотиком был медицинский спирт…
Иногда снабжение отставало… Случалось, что медперсонал посылали по близлежащим деревням за дровами и провиантом, собирали на неубранных полях мёрзлую картошку, мыли окоченевшими руками клубни, очищали от примёрзшей грязи, размораживали, варили. И такой картошкой иногда приходилось кормить раненых... При этом мало кто роптал... На войне могло случиться всякое... Война есть война...
В госпитале поддерживалась строгая дисциплина. Бывали очень беспокойные и капризные раненые. Например, стоило тяжелораненному попросить воды, и не получить её сразу, он начинал ругаться отборным матом, а иногда и жаловаться. Они требовали к себе полнейшего внимания. А, ведь, медсестёр не хватало... Стоило задержаться около какого-нибудь раненого, как сразу возникало недовольство у других...
Особенно молоденьким медсёстрам досаждали молодые выздоравливающие бойцы. У них, как положено Природой, бурлила и играла кровь, они старались побольше пообщаться, остановить, задержать возле себя медсестёр... Это вызывало своеобразную ревность, недовольство, иногда и желание отомстить у других. И тогда начинались жалобы...
За жалобы на невнимание и недостаточное обслуживание медсестёр строго наказывали: сажали в карцер, выгоняли из госпиталя, и отправляли в тыл. Там они попадали в цепкие руки НКВД, где после всевозможных тщательных проверок и разборок решалась их судьба. Часть из них куда-то бесследно исчезала, но большинство попадало в тыловые госпитали, в том числе и в Москву.
Передвижные госпитали были плохо обустроены. Не было никакой сигнализации, никакой канализации... Кухни, комнаты врачей и медсестёр, места для прогулок, прачечных, пропитания, всё приходилось размещать на ходу, подыскивать помещения, организовывать, обустраивать, решать проблемы с освещением и отоплением. Но все трудности в напряжённом ритме и в срочном порядке преодолевались. Наш госпиталь слыл образцовым и неизменно занимал первые места среди госпиталей...
Нередко между обозлёнными войной ранеными позникали жестокие потасовки... Из-за нехватки места кровати раненых располагались в два яруса. На первом нижнем ярусе размещались тяжелораненные; на втором верхнем – легкораненные.
Однажды раненый в руку лез на второй ярус. Не удержался, сорвался и упал на тяжелораненного без ноги на первом ярусе.. Пострадавший взревел от боли и, что было сил, здоровой ногой с размаху, как заправский футболист, пнул обидчика. Тот отлетел на несколько метров, сильно ударился, рассвирепел и кинулся с кулаками драться. А. ведь, фронтовики это делать умели изрядно... Они тузили друг друга, тот одной рукой, тот обеими, злостно, с каким-то остервенением, по-видимому, вымещая свой нерастраченный гнев, обиду, боль и злость. Смотреть на это побоище было жутко... Они были готовы убить друг друга... Их смогла остановить только медсестра, которая под градом ударов с обеих сторон бросилась между ними и растолкала их. Ей, конечно сильно перепало... Но другого способа остановить эту вспышку ярости и насилия у неё в тот момент не было... Через пару часов раненые помирились и даже потом стали друзями, а медсестра вся в синяках и ссадинах ушла залечивать свои „боевые” раны.
Надо сказать, что во время обстрелов и бомбёжек погибал и медперсонал. Чаще всего были осколочные ранения. Своих девушек мы тут же лечили и они продолжали служить Родине.
Был и такой кошмарный случай... Однажды в госпиталь, стоявший в Белоподляске в Польше, с лёгким ранением попал офицер НКВД. У раненых офицеров оружие не отбирали... Он вёл себя высокомерно, требовал особого внимания, к персоналу относился как к людям низшего сорта, как настояний фашист... Как-то увидел он молоденькую семнадцатилетнюю очень красивую медсестру, которая работала в тот день на кухне. Её звали Оксана. Она ему очень понравилась, и, выздоравливая, он стал преследовать её, не давая проходу, и не считаясь ни с её желаниями, ни с мнением окружающих. Оксана избегала его как могла. Офицер, его фамилия была Быков, наконец вылечился и его отправили на фронт. Перед отъездом он объявил, что без неё не уедет... Вскоре он исчез... Весь госпиталь вздохнул с облегчением... Но, через два дня, вечером, когда медсёстры пошли в прачечную, они увидели этого офицера. Он опять шёл в госпиталь...
Три медсестры, среди которых была и Оксанка, забежали в госпиталь, закрыли дверь и втроём изо всех сил держали её... Быков, как зверь, ломился в помещение, но, поняв, что его не пустят, грязно выматерился, достал пистолет и выстрелил прямо сквозь дверь. Почувствовав, по-видимому, облегчение, он развернулся и ушёл, не оглядываясь... Медсёстры не сразу заметили, как Оксанка, взявшись двумя руками за голову, медленно-медленно молча оседала. Ноги её подкосились, и она упала. Пуля сквозь дверь попала ей прямо в голову и убила наповал...
А тем временем разъяренный Быков, выходя с территории госпиталя, попутно застрелил насмерть выздоравливающего раненого, который дежурил на входе. А потом ходил по городу и расстреливал всех, кто ему попадался на пути и чем –нибудь не нравился. Как потом мы узнали, всё это сошло ему с рук. Не помогли и рапорты начальника госпиталя, которому самому потом пришлось столкнуться по этому поводу с неприятностями.
Оксанку, нашу медцинскую сестричку, хоронили всем госпиталем. Она лежала, как живая, молодая, свежая, красивая, как Невеста, с пушком на верхней губе и спокойствием на прекрасном лице. Даже раненые, повидавшие много смертей и потерявшие много друзей, глядя на неё, не смущаясь смахивали скупую слезу. Всех потрясла эта нелепая смерть не в бою и не от пули врага... Вспоминались слова А.С Пушкина: „Нет того печальней места. В том гробу твоя невеста”..!
До сих пор мучит вопрос: „Кто был тот „И не Друг и не Враг, а так...”, чьи приказы исполняла эта страшная организация под названим НКВД?
В Белоподляске был и такой эпизод... В ходе боёв разгромили боевое соединение Украинских националистов, воевавших на стороне Германии, как они говорили, за независимость Украины. Так им пообещали немцы... Но, у фашистов понятие назависимости Украины было совсем иное. Однако, кто же будет отказываться от дарового пушечного мяса. Ведь, натравить славянские народы друг на друга было голубой мечтой фашистов.
Около трёхсот бендеровцев сдались в плен и их поместили в здание госпиталя на первом этаже. Вели себя они нагло, по-хамски, и разработали план побега из плена, захватив при этом все медикаменты, и часть оборудования госпиталя. В общем, хотели уничтожить госпиталь. Уже тогда, почти сразу после боёв они собирались серьёзно воевать с Советами. У них чувствовалось внешнее руководство.
Для осуществления своих планов, они нашли среди врачей сочувствующего им гинеколога и пытались отравить весь госпиталь. С отравлением у них не получилось, а убежать, прихватив кое-что, удалось...
Националисты ненавидели наших хуже фашистов. В Белоподляске, расположенной возле польской границы, их было очень много. Вечером и ночью выходить в город было опасно. Всех неосторожных выслеживали и убивали... Днём это были простые мирные жители, а ночью они брались за оружие, которого тогда было у населения очень много...
Перепадало от украинских националистов и местным жителям... Но тогда была неразбериха и трудно было точно определить, кто и за что на тебя напал...
Город был до предела насыщен войсками всех родов и было очень много погибших от рук украинских националистов уже после боёв. Но во время войны погибших никто не считал, было не до националистов, и у них было раздолье. Им всё легко удавалось, это им понравилось, и они думали, что так будет всегда...
Войска стояли при полной боевой готовности, обозлённые, хотя фронт был далеко. Даже в тылу нельзя было расслабляться. Немцы, как враги воспринимались более естественно, чем украиноговорящие братья-славяне из УПА. Так продолжалось почти семь месяцев...
После освобождения столицы Польши Варшавы госпиталь передислоцировался в польский город Лодзи. Здесь обстановка была уже совсем другая. Население относилось доброжелательно, как к освободителям. Стало спокойнее, чем на границе. Со всех направлений поступали раненые. Мы ставили их на ноги и с грустью расставались. Какие это были ребята!!! Они лечились от ран от двух недель до месяца и больше. Мы к ним привыкали как к родным. Они влюблялись в нас, мы влюблялись в них, и очень густили при расставаниях. Среди врага, оружия, боёв, окопной грязи, крови и потерь лучших фронтовых друзей в течение годов сражений мужчинам так не хватало женского тепла, внимания, красоты, ухода, ласки и нежности. Случались с разрешения командования и редкие свадьбы. Создавались семьи, многим из которых не суждено было долго существовать. Всем этим уютом и женской заботой бойцы стремились насладиться в редкие моменты госпитального лечения. Ведь счастливчиков-воинов, всю войну не получивших ни одного ранения, были считанные единицы. В госпиталях перебывали почти все, а некоторые и по нескольку раз.
Были случаи дикой ревности, собственничества, жестоких пьяных драк. Ведь солдаты с фронта – это были в психологическом отношении совсем иные люди, чем в гражданской жизни. Да и спирт на фронте , особенно в медицине, не был дефицитом. Пресловутые наркомовские сто грамм даром не проходили. К ним привыкали, они становились почти наркотиками, после войны было очень много алкоголиков, хотя их всегда хватало и в мирной жизни. Спирт был практически единственным антистрессовым средством. Для сравнения, у немцев тоже были таблетки от стресса, от которых они становились настоящими наркоманами и у них потом в плену происходила настоящая ломка. Немцы спирт во внутрь не уважали...
После Лодзи был город Познань. Он находится в трёхстах километрах от Германии. Здесь стали поступать раненые с Берлинского направления. Наш госпиталь имел номер № 3440 и полевую почту номер 01393, Хотя мне сейчас девяносто три года, но номер госпиталя и полевой почты запомнились на всю жизнь.
Случалось, что мы первыми прибывали к местам, освобождённым в ходе боёв, и нам приходилось вместе с санитарными подразделениями из боевых частей искать и собирать по полям и окопам раненых и военнопленных. Среди немцев, сдавшихся в плен тоже много было раненых. Их сразу отделяли от наших и отправляли в свои госпиталя для военнопленных.
У военнопленных судьба часто складывалась счастливее, чем у наших, особенно освобождённых из фашистского плена…
В нашем госпитале был врач-невропатолог из Краматорска, который обслуживал и другие госпитали. Он считал, что выздоровление лучше происходит в окружении земляков и организовывал перевод их в наш госпиталь. Так что, много раненых у нас было из земляков. Землячество во время войны играло особенную, какую-то мистическую роль. Земляки вместе дружнее жили и лучше воевали. У людей из своих мест всегда было много общих воспоминаний, общих знакомых, находились давно забытые родственники, коллеги по работе, соседи и так далее…
У нашего замполита было другое «хобби». Он очень любил художественную самодеятельность, которая бередила и раскрывала в Душе самые потаённые уголки и воспоминания. Это укрепляло боевой Дух. Самодеятельность на фронте поощрялась командованием. Ведь как известно «кто сказал, что надо бросить песни на войне?...После боя сердце просит музыку вдвойне». Было известно, и каждый это ощущал на себе, малообъяснимое свойство музыки и песен воздействовать на людей. Песней можно было вызвать и грусть, и радость , поднять боевой Дух, сплотить людей. Всех до глубины Души потрясала песня, родившаяся буквально на третий день войны.
. «Вставай, страна огромная!
Вставай на смертный бой,
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой…
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна,
Идёт война народная,
Священная война!
От таких песен дрожь пронизывала тело и захватывало Дух. Песни очень точно улавливали настроения бойцов, направление мыслей, скрытую силу стремлений и желаний.
Иногда среди раненых были настоящие артисты и музыканты. Ведь, на фронт отправляли всех без разбору профессии, только по признаку наличия здоровья. Мы ставили артистов на ноги, а потом с разрешения командования оставляли при госпитале. Формировали из них художественные агитбригады. Таким образом, наш госпиталь стал поющим, мы давали концерты и в других госпиталях, и в воинских частях на передовой. О нас знали на фронте и на нас было много заявок. Из частей прибывали грузовики, которые отвозили нас иногда за 50 – 100 километров, где мы давали концерты. В концертах участвовали медработники и военнослужащие, не задействованные на дежурствах. Участие в концертах увеличило и без того огромную нагрузку на нас. Возвращались с концертов поздно, на отдых оставалось мало времени, приходилось ходить на репетиции, не отдохнув, заступать на дежурство. Фашисты старались сорвать наши концерты, если слышали их. Но, иногда, нечасто, сами прислушивались. Простому немецкому солдату наши песни не были неприятны.
Но сколько было благодарности и радости в глазах бойцов! Песни напоминали им о родном доме, о семье, о любимых, о детях, о той жизни, за которую они сейчас проливают кровь и жертвуют жизнью. Их чувствам и эмоциям не было предела. Наверно сейчас так не встречают и не слушают популярных артистов, как тогда, на фронте простых самодеятельных артистов. Эти песни могли стать в любой момент последними в жизни. После концертов долго не отпускали, просили повторить снова и снова, не давали уехать, цеплялись за отъезжающие машины… Говорили бесконечные слова благодарности и восторга… Брали адреса…
Песни помогали лечить раненых и содействовали их скорейшему выздоровлению. Очень многих людей песня ставила на ноги и вела в смертный бой через грязь, огонь и воду к заветной Победе. Госпитали возвращали в строй чуть ли не до девяносто раненых из ста. Если воин доехал живым до госпиталя, то он был уже уверен, что его вылечат.
Ещё в древности было замечено необычное свойство музыки действовать на людей. Не случайно у всех народов, даже диких и отсталых рождались военные ритуальные танцы. Помнится, на фронте русские танцевали зажигательную «Цыганочку», «Барыню», «Комаринскую» и весёлые кадрили, украинцы – польки, коломыйки и казацкие военные гопаки, была в почёте и «Лезгинка»… Танцевали, ну кто во что горазд… При всей необычности движений, каждый вкладывал в танец свой неведомый смысл. У самых усталых поднималось настроение и приходила бодрость. Среди многочисленных смертей очень ценилось бесшабашное, разудалое веселье.
После войны очень запала в душу песня:
Поклонимся великим тем годам,
Тем славным командирам и бойцам,
И Маршалам страны и рядовым,
Поклонимся и мёртвым и живым,
Всем тем, которых забывать нельзя,
Поклонимся, поклонимся, друзья.
Всем миром, всем народом, всей Землёй ,
Поклонимся за тот Великий бой!!!
В мае 1945 года кончилась война, наступило мирное время. В госпиталь продолжали поступать раненые из отдалённых мест, плохо обеспеченных транспортом. Мы стояли на месте ещё долгих семь месяцев до самого декабря, пока не выздоровел и не выписался последний раненый. Расставание было одновременно и грустным и радостным, со смешанными чувствами. Жизнь продолжалась... За эти семь месяцев произошло много событий…
Как-то, в госпиталь привезли трофейное тонкое зелёное немецкое сукно. В условиях дефицита, нехватки всего, это было настоящее богатство. В медсёстрах проснулись рукодельницы, модницы. Они пошили из этого материала всем красивые самые модные юбки. Все приоделись, щеголяя друг перед другом своей красотой, грацией, стилем. Женственность и молодость брала своё… У военных достали трофейной чёрной краски, выкрасили юбки, нарядились. Этого показалось недостаточно. Хотя мы были молоденькими, а серебряные ниточки седины просматривались в волосах почти у всех. Дружно решили покраситься, и все стали, как по команде, чёрноволосыми. Долго вертелись перед зеркалами, привыкая к себе новой, непривычной.
На нашу радость, недалеко от госпиталя расположилось авиационное соединение. Молодые летчики с удовольствием помогали во всём: и грубой рабочей силой, и транспортом, и по хозяйству…
Вечерами были увольнения, а летчики устраивали танцы. Мы были резвыми, весёлыми. Время танцев проходило быстро, вечер наступал незаметно.
Начальник госпиталя у нас был строгим, и мы продолжали жить по строгому режиму, и в одиннадцать часов все должны были быть на месте, на вечерней поверке. Польша – страна северная, там дни длиннее, а в мае , тем более. Было ещё светло и мы, конечно, иногда опаздывали. Военное время было жестокое, под внимательным надзором недремлющего всевидящего ока НКВД и от начальников требовалось безукоснительное выполнение всех Уставов, приказов т.д. После войны такого порядка никто не отменял…
Как- то, не обнаружив нас во время отбоя в госпитале, начальник пошёл с охранником нас искать. Нашёл на танцах, с которых мы уже уходили, и начал разносить. Возражавших распорядился посадить в карцер. Тем временем начался дождь…
Летчики, которые увязались нас проводить, пытались убедить его, что война кончилась, что настало мирное время, и что можно не требовать так жёстко дисциплины. Он не согласился… Началась драка… Нашему начальнику крепко досталось. Пришлось оказывать ему самому медицинскую помощь. С одной стороны, его было жалко, а с другой мы в глубине души со злорадством и удовлетворением восприняли эту потасовку. Уж очень многих он обижал своей бесчеловечностью. Мы чувствовали, что, наконец, и у нас нашлись защитники…
А тем временем, дождь потёк по волосам, щекам, шее и чёрная краска стала смываться. Наши красавицы вмиг превратились в безобразных уродин… Вечер сразу кончился… Долго потом тщательно отмывались, оттирались и удивлялись, как мало надо, чтобы стать некрасивой…
Наконец, был выписан последний раненый, и нас всех демобилизовали. Госпиталь был расформирован, и я вернулась в Краматорск. Мне удалось устроиться на работу в детскую больницу. Но и здесь война не давала себя забыть…
Началась мирная жизнь… Первые годы после войны был неурожай. Страна едва сводила концы с концами по продовольствию… Голодали. Всё лучшее отдавали детям. Мужчин было мало. Во многих семьях без отцов было по два ребёнка.
Однажды в больницу привезли двух братиков шесть и три года…
При наступлении немцев над Краматорском был сбит немецкий самолёт. Лётчик катапультировался. Был ранен. Его нашла мама этих детей и сдала в НКВД. Папа был на фронте. Когда пришли немцы, то «добрые люди» навели немцев на эту женщину… Те жестоко отомстили за своего лётчика. На глазах у детей женщину пытали, издевались до тех пор, пока не замучили… Дети при этом дико ревели от страха. Когда всё закончилось, детей забрали соседи. Братья прожили у соседей до освобождения Краматорска. У старшего начались нервные припадки. Когда кончилась война, выяснилось, что отец тоже погиб. У старшего братика начались сердечные приступы. Его повезли в больницу, при этом младший безутешно плакал и цеплялся ручонками, как будто что-то понимал. Без братика он не хотел оставаться, поэтому их привезли и оставили в больнице обоих. Дети были очень слабенькими. Их лечением занялись лучшие врачи, имевшие огромный боевой опыт. Старшего привели в чувство. Казалось, что дело пойдёт на поправку. Ожил и младшенький. Он всё время находился около старшего и ухаживал за ним как мог, и обнимал, и гладил, и целовал родную кровиночку… Но, однажды, через три дня у старшенького снова случился тяжёлый приступ. Что только врачи ни делали, что только не предпринимали, спасти ребёнка не удалось. Он умер от разрыва сердца… Умирал очень тяжко… Детский организм, имеющий огромные жизненные резервы, боролся до конца, но был так истощён, что не выдержал,.. Плакала вся больница, в который раз проклиная фашистов… Младшего сиротинушку отдали в интернат. А мы, насмотревшиеся на смерть взрослых, были потрясены этой смертью маленького мальчика, настигшей его уже после войны. Война ещё долго пожинала свои плоды …
Не дай Бог повториться всему этому кошмару!
Участник Великой Отечественной войны, медсестра полевого госпиталя Мария Максимовна Роганова
9 Мая 2012 года.