Этот день ничем не отличался от вчерашнего. И от позавчерашнего тоже, и от всей вереницы предыдущих будней: такой-же серый, холодный, суетливый февральский день, такой-же, как и каждый день жизни.
Простояв минут двадцать на остановке, я наконец-то дождался своей маршрутки и сел на сиденье, что находилось прямо позади водительского, спиной к нему. Я передал деньги за проезд, вставил наушники в уши и уставился в окно.
Маршрутка ехала очень медленно из-за привычной вечерней пробки. Удивительно, подумал я, что в нашей маршрутке еще есть свободные места, и оглядел пассажиров беглым взглядом. Пустых сидений было порядка четырех, отметил я, и вновь уперся взглядом в окно, разглядывая людей, от скуки.
Плавно прорываясь сквозь пробку маршрутка приблизилась к очередной остановке. Дверь открылась и в салон вошла толстая, неухоженная женщина лет сорока и маленький мальчик, лет десяти. Я окинул их равнодушным взглядом и отвел его к окну, но через мгновение вновь посмотрел на них. Мое внимание привлек крик женщины:
- И чё ты сюда сел?! Давай к окну, как я от туда вылазить буду?!
Мальчик послушно встал и прошел с заднего углового сиденья к двойным, что расположены возле двери, и сел к окну.
- И шапку поправь! На платок, весь в соплях, сморкайся, блин! – продолжала вопить на всю маршрутку мамаша.
Какая-то бабушка попыталась сделать ей замечание по поводу ее отношения к ребенку, на что та нагло огрызнулась своим мерзким, визгливым голосом:
- Вы своих детей уже воспитали, вот и мне не мешайте воспитывать! Мой ребенок, как хочу, так с ним и говорю! А то учителей, смотрю, до хрена развелось!
Я, прослушав все это, посмотрел на мальчика и искренне ему посочувствовал, а затем вновь вернулся к унылым пейзажам, что так медленно плыли за окном. Но что-то неумолимо тянуло меня вновь повернуть голову. Я поддался желанию и принялся рассматривать мальчика, стараясь разглядеть что-нибудь необычное, но тщетно: светлые волосы, торчащие из-под шапки, зеленые глаза с сероватым отливом, белая с румянцем кожа на худеньком лице, худые бескровные губы – ничего, что бы могло привлечь особое внимание. Вдруг мальчик поймал на себе мой взгляд и посмотрел мне в глаза, и тогда я наконец-то заметил: прекрасная детская наивность, доброта и грусть текли из его красивых зеленых глаз. Он добрый, этот мальчик, понял вдруг я. Необычно добрый. И, судя по одежде, нет у него ни компьютера, ни планшета, ни крутого телефона и дорогих игрушек, зато есть доброта и наивность, искренность, надежда.
Я думал, смотря на него, о том, что с такой мамашей он вряд ли сохранит в себе все эти качества. Дети – они же, как кусочки пластилина разных цветов, из которых родители, родственники, друзья, общество лепит людей. Кого-то сразу начинают лепить на свой лад, так, как нужно, и он поддается, мягчает и становится таким же членом общества, куском одноцветного пластилина в форме человека. Кого-то не трогают, а лишь помогают, предлагают иные цвета, помогают с формой, и тогда вырастают достойные, незаурядные члены общества, может и не совсем нормальные, но все же достойные люди. А бывают такие, которым и форму и набор цветов пытаются слепить на свой лад, не спрашивая. Но они сопротивляются, сами хотят себя лепить и в итоге целые куски от себя отрывают и в мусор, форму заданную сломать пытаются. И получаются потом люди непонятной формы и непонятного цвета, как бракованные, не нужные, лишние.
Я смотрел на него и думал: «не дай себя изуродовать, останься собой, пронеси себя через всю эту грязную жизнь, но не дай ей к тебе прилипнуть, не запачкайся». Вид этого мальчика внушал мне какую-то смутную надежду, был каким-то символом, знаком из другого, светлого мира. Знаком от тех, кто еще борется.
Я смотрел ему в глаза и будто спрашивал:
- могу ли я помочь тебе? Только скажи, и я помогу. Только скажи, как…- и мольба сквозила в этом немом крике.
Мальчик все это время тоже не отрывал от меня взгляда. Он все знает, казалось мне, он все видит, но не подает виду, потому что он еще не отчаялся, он верит, и в сердце его живет еще надежда. Я произнес в мыслях:
- Если ты меня слышишь, то пожалуйста, оставайся таким-же, ты даришь надежду, ты вселяешь ее в сердца. Держись, не тони в этом болоте, не дай им вылепить из тебя манекен, будь собой, оставайся собой. Слышишь? Оставайся собой!
Маршрутка уже давно миновала пробку и мы вовсю мчались по улицам вечернего промышленного сектора, сквозь здания заводов, заправок и общественных столовых. Ход нашего странного контакта с мальчиком нарушил крик его матери:
- На следующей!
Я оторопел: Как? Так быстро? Я отчего то разозлился и на эту женщину, за то что кричит, и на водителя, за то, что так быстро едет, на всех. Но, поймав вновь этот добрый взгляд успокоился, и заговорил про себя опять:
- Удачи тебе, слышишь? Будет трудно, но ты не сдавайся, и я не сдамся. Ты даришь надежду, и это прекрасно. Удачи тебе, друг, удачи!
Маршрутка замедлила ход, и до остановки остались считанные минуты, и тогда я продолжил:
- Пожалуйста, если слышишь меня, скажи, я уверен, ты знаешь ответ: я смогу стать счастливым? У меня получится? Я смогу?
Но, видимо, он меня не услышал, я просто помешался. Маршрутка остановилась, мама, взяв его за руку, начала выходить из машины. Я провожал их взглядом, грустным, отчаявшимся. Надежда меня покидала.
Мальчик спрыгнул на землю, повернулся и хватаясь за ручку двери посмотрел мне в глаза, затем улыбнулся уголками губ и слегка полу-кивнул головой, после чего дверь захлопнулась и он исчез в бесконечных буднях. Но я все понял.