Анютина корова

Иван Никульшин
1
Утром по Ручьевке разнеслась весть: у Дубовиной Анютки ночью корову со двора увели.
С этой новостью спозаранку весь порядок обежа-ла Зинаида Федулова, крепкая, плотно сбитая жен-щина, большая любительница посудачить.

Зинаида жила в двух дворах от Анюты, постоянно ходила к ней на беседы. Дубовина, хотя и не горазда на разговоры и годами старше, однако охотно при-нимала Зинаиду, в последнее время даже сама тяну-лась к ней. Что сблизило их, обе не понимали да и понимать не хотели. Были живы мужья, как-то обхо-дились одна без другой, а схоронила Федулина сво-его Дмитрия, сразу и сошлись.

И сегодня Зинаида ещё и скотину не отвела в лу-га, а уже подумала, надо к Анюте сходить. И причи-ну придумала подходящую: ручную тележку взять, чтобы навоз на огород возить.
И стряпаться не стала. Поставила корову с  тел-ком на прикол и понеслась к Дубовиной. Потом и рассказывала бабам:

— Прихожу, милушки мои, а она всё ещё  дрых-нет. Еле достучалась. Да что же это, говорю, вытяги-ваешься до сих пор? Чай, корова язык себе отъела, а ты дрыхнешь!.. Выгонять пора. Вон солнышко-то ку-да поднялось!

А она мне:

— Успеится. С вечера бессонница одолела, глаз сомкнуть не могла. Всё по избе ходила. Моего ша-лопая три дня уже нет... Я и телевизор смотрела, и в окна заглядывала, аж  голова разболелась. Таб-летку приняла, брякнулась, не раздеваясь, и усну-ла, как убитая.
Бабы слушали с таким вниманием, что даже их лица вытянулись. Зинаида, польщённая их вни-манием, продолжала, подпирая сухим кулачком острый подбородок и выворачивая белки глаз:

— Да-а... Вышли мы эдак из дома Анюта, доёнку взяла и пошла под сарай. Я только было ухватилась за тележку, слышу, голосит!..

Господи, что такое,  думаю, про себя? Бросила тележку, побежала к ней. Гляжу, Анютка уткнулась в дверной косяк и ревёт белугой. Ты что, ты что, Христос с тобой?.. Смотрю, а дверь-то, милушки, на зады распахнута и коровы не видать. Анютка плачет и причитает:
— Увели мою Милку... Увели красавицу!.. — И ещё сильнее реветь.

Я, конечно, успокаиваю её. Да-а... Говорю, мож, ничего и не случилось. Мож, сама вышла...

Выглянули мы с ней на зады, а там следы по тра-ве. Роса-то, сами видели, как море! Трава, словно инеем подёрнута. А на траве — следы темнеют. Один коровий и один человечий в обувке. Тут и га-дать нечего. Точно, увели!..

Пошли мы, значит, с Анютой по росному следу. Вывел он нас на полевую дорогу, а за селом на ас-фальт свернул. Тут и и следы пропало. Больше и искать нечего...

Зинаида перевела дыхание, и решительно объя-вила печально притихшим бабам:

— Это, милушки, ко мне метили залезть. Мою хотели скотину порешить.

При этих словах Зинаида высоко подняла голову и  выставила грудь, словно бы хотела сказать: вот, мол, какая я бедовая! У меня корову собирались увести, а я даже не охнула!
— Это мой Трезорка их спугнул. Я слышала, как он рвался  и на зады лаял.

—А чего же не вышла, раз слышала? — заметила Ленка Серединина.

Она была глуховатой и во время Зинаидиного рассказа всё время держала ладонь лодочкой возле уха.
— Легко сказать — выйти. А может, они с авто-матами? — поддержала Зинаиду Маринка Довыдина, самая фигуристая из всех, очень даже ладная и большая модница.

Было ей около сорока, но она всё ещё представ-ляла себя восторженной девочкой и всем своим ви-дом подчёркивала, что не чета деревенским бабам, что в отличие от них, она очень даже культурная: как-никак целых три года прожила в городе.

Работала Марина на чистой работе. Разойдясь  с мужем и вернувшись к матери в Ручьёвку, пришла на ферму: сначала учётчицей, а затем техником-осеменатором. Она и слова-то произносила как-то по-особенному, якобы на городской манер: «чиво», «фу, какая гадость!».

К ней сватались холостующие вдовцы, но Мари-нина разборчивость так и не позволила больше ни с кем связать свою судьбу.

И сейчас, держась от женщин, в основном, свер-стниц её матери, несколько в стороне слушала Зи-наиду с долей некоторого превосходства, легонько усмехалась, как будто знала наперёд всё речи, ка-кие могут здесь сказать.

Настя Копылова, обычно молчаливая, головастая женщина, пенсионерка, как и большинство в деревне, тоже спросила:
— А где же охламон-то её? Шурка-то?

— А кто его знает, — ответила за всх Зинаида.— Его уж скока дней не видать! Чать, тоже где-нибудь промышляет с дружками. У него этих дружков по де-ревням, как поганых грибов в лесу,!..

— Как хотите, а в милицию всё равно нужно,— твёрдо сказала Марина.— Пусть участковому заявит.

—Участ-ко-вый! — не без досады передразнила её Серединина.— Они нынче, милиционеры-то, сами глядят, где бы чего упереть!

— Ну, это сами,— насмешливо вставила Настя Копылова. — Сами с усами, а это мы...

Маринка повела на неё ясными голубыми глаза-ми, промолчала и  первой отправилась домой. Сле-дом  ушла и Зинаида.

Женщины, сошедшиеся на эту раннюю беседу, за исключением Марины Довыдиной, были в возрасте и очень схожи в своей житейской доле. Все они вдовы, досыта наломались в колхозе и, будучи ещё молоды-ми, сполна  хлебнули военного лиха.

Были у них не только дети, но и взрослые внуки, все они обретались в городе. По этой причине и Ручьёвка пришла в разорение. Она и прежде-то была небольшой, на шестьдесят семь дворов, а старики поумирали, и вовсе скукожилась. Нынче коренных жителей в ней почти не осталось. Больше дачники. Правда, среди этих дачников были и свои, приехав-шие из города в родительских запустевших гнёздах доживать свой пенсионный век.

Но было немало и сторонних, чисто городских. Особенно много застройщиков появилось после то-го, как газ подвели и дорогу замостили асфальтом.

Вернуть бы всё это лет на двадцать! Глядишь, и не разорилась бы Ручьёвка! А теперь о чем гово-рить? Горожане да, строятся. Прошлым летом сразу три каменных дома поставили с кирпичными гара-жами и кладовками, но это перелетные птицы. Стро-ятся те, у кого нынче деньги! В соседнем  Раздоль-ном даже двухэтажки проставили с блестящими крышами, с башенками да теремками...

За этими невеслыми думами Зинаиде легче было работать. И даже досада на тех, кто строит себе двор-цы, личную охрану держит, не отвлекли от привыч-ного дела и от мысли: у бедной бабы, можно сказать, у нищей последнюю корову уводят со двора. Что же это за люди такеие?..

Руки работали сами по себе, как хорошо отлажен-ные автоматы, а голова была занята мыслями, Имыс-ли е вертелись разные и сходились опять же на Анютиной корове. На горбу её, матушку, не уне-сёшь. Своим ходом тоже далеко с ней не уйдёшь. Тут нужна машина. На чужой, казённой, пожалуй, красть не стали бы. Начальство, пожалуй, быстро засечёт эти ночные выезды. Хозяин — тем более. Значит, была личная техника. А она не каждому по карма-ну! Чтобы купить машину, надо не одну и не две ко-ровы извести.

Привычно орудуя вилами, она раскосматилась, ловко поддевая  из слежавшейся кучи перепревший навоз, кидала его на тележку и увозила на огород за дворы. При этом нет-нет да и поглядывала на свою корову с тёлочкой, которые рядом на луговине с треском хватали, густо наросшую, мокрую от росы отаву. Завидев хозяйку, они всякий раз вытягивали морды и призывно мычали.

День обещал быть солнечным и тёплым. И вооб-ще первая декада сентября выдалась погожей. И по-тому в деревне, кто даже спешить не хотел, успели убраться с огородами, управился с сеном и обмазкой изб. Оставалось лишь сами готовиться к холодам и  готовить землю под весенние посевы.

Здешний фермер Васька Плужков, три года назад вышедший из колхоза, допахивал своё поле. Все ждали, когда Васька, наконец, развяжется со своим клином и начнёт пахать хозяйские огороды. Потому Зинаида  и спешила унавозить свой участок.

О цене за пахоту Зинаида не держала с Васькой ряд. И теперь с беспокойством думала, сколько же он запросит с неё?..

Мысли от Васьки, от огорода опять поворачивали на Анютку, на пропажу коровы. И она в который раз думала: «А если бы мою корову?..». При этом даже чувствовала, как холодеет под ложечкой и мурашки побегают по телу. Без коровы совсем плохо. Тогда и городским девкам нечем будет помочь. Нынче худо-бедно, соберёт за недельку и сметанки, и масла, и творожку; приедут дочери с внуками, им и накрячит полные сумки. А что делать? Как не помочь? Они в городе тоже перебиваются: по три да по четыре ме-сяца без получки сидят. А ребятишек-то, что у Лид-ки, что у Зойки, что у Тоськи по двое да по трое. Им не скажешь про получку, им еду подавай да раза по четыре на день!.. Вот беда-то какая! Не будь у неё коровы, что стали бы делать? Ну, картошки, мор-кошки запасут, капусты тоже, соленья есть, а без мо-лока да мяса, пожалуй, и каша покажется горькой. Говорят же: сухая ложка рот дерёт.

И  Зинаида впервые про асфальт плохо подумала. Уж больно рисковая жизнь с ним стала. Это ведь, милушки, столько за день проедет разного люда! И чего рыскают? И куда катаются?..

И она окончательно решила для себя: вот покон-чит с навозом и отправится в Берёзовку якобы к се-стре Антонине, а на самом деле заглянет с жалобой к старосте Ваське Сидорину. А то Анютка сама-то те-перь и не догадается. У неё и духу не хватит пойти. Она и милицию-то боится пуще воров. Своего Шу-рика всё оберегает. У этого Шурика мотня седая, а он всё шаболдыжничает! Вот опять пропал из дерев-ни. Зимой дачников чистит, а теперь, гляди, на сто-роне стрижёт. Вот время пришло, никому и дела нет до их беды. Бывало, участковый зимой пролетит в возке на своём иноходце, все так и затрепещут, так и притихнут. Без греха и тогда не жили.

А теперь, милушки, и вывороченной шубой нико-го не испугаешь. Народ весь потерял - вот распоя-сались! А пуще всех — детки! Никак не хотят рабо-тать. Взять того же Анютина Шурика. Ему бы лишь водку хлестать да с ружьём по лесу шастать. Вон какую ряху отъел! Гладкая да краснющая, впору па-пироску и прикуривать. И никаких забот ему. У са-мого дети уже женихи, а он на материной шее сидит.

И Зинаида подумала: хорошо хоть, что у неё дев-ки! С девками-то проще, хотя растить их, ой, как не сладко было! Парню купишь одни штаны на сезон — и ладно. А эти, как невеститься стали: одной шубу подай, другой — сапоги французские, третьей купи дошку — царскую кошку! Одной помады, посчитай, рублей на сто извели. А это тогда деньги были...

Слава Богу, вырастила и определила всех. Пусть своими семьями живут. Мужья, вроде бы, ничего по-пались. На водку воздержанные, не пьют, как другие. У младшей, Тоськи, правда, немного ералашный её Андрей. Всё к кому-то ревнует. Ну, это ничего. Раз ревнует, значит, любит...

Господи, Господи, и о чём только за день не пе-редумаешь! И каких только грешных мыслей на ду-шу ни возьмёшь! Чужим всего не расскажешь, только с собой и поделишься. Это вот её Митеньке теперь хорошо: убрался на погост, полёживает себе — и ни-каких забот ему! А тут крутись одна день-деньской: ни сна, ни роздыху...

Зинаида отвезла на огород последнюю тележку навоза, напоила скотину, посмотрела на солнце и удивилась: высоко поднялось.

Вымыла руки и стала собираться в Берёзовку, ко-торая стояла неподалёку от Ручьёвки, за старинной берёзовой рощей, изреженной самовольными поруб-ками.
                2
Анюта ходила по двору и не знала, за что взяться. Всё у неё валилось из рук. И мысли были об одном: о корове, о её Милке. Представлялось, как её уводят, как она оглядывается на свой двор, как мучается, принимая смертушку свою, и сердце Анюты от жа-лости сжималось до боли. Слёзы сами текли по ще-кам тёмного, задубевшего от солнца лица; она разма-зывала их, смахивала, они опять набегали.

И работу делала невпопад; вымыла подойник, повесила сушиться на кол. А зачем, и сама не знает. И железный стержень — коровий прикол — вместе с вожжами зачем-то вынесла из сеней, бестолково по-топталась и опять занесла. Нет больше её Милки, не-кого привязывать на лугу! И эта мысль надрывала душу.

Корова у неё была ещё нестарой: весной разреши-лась третьим телком. А уж умница какая! Кажется, каждое слово, каждое движение и каждый Анютин вздох понимала. Бывало, задумается Анюта, запеча-лится о своей жизни, о своей горькой судьбе. Милка посмотрит на неё своими большими умными глаза-ми, шумно вздохнёт и зачнёт руки лизать шершавым коровьим языком, как бы говоря: «Ну, чего ты за-кручинилась? И не думай, проживём...».

Выпадали и такие минуты, когда Анюта сама шла к своей Милке за утешением. Придёт к ней в сарай, обнимет за шею, уткнётся лицом в шёлко-вую мягкую шерсть и давай жалобиться, а то и плакать.

А плакать было о чём. Шурка всю её жизнь сокрушал. Все жилы вытянул, всю душеньку из-мотал. И в кого такой?.. Всё здоровье положили на него с отцом. Десятилетку заканчивал на сто-роне, в Раздольном. Бывалоча, по два раза на неделе ездила, стряпню и сладости возила то на лошади, то на велосипеде. А это двадцать пять верст, если туда и обратно. Думали, вырастим, будет на кого в старосте опереться. И вырастили на свою шею!..

Ребенком он был поздним. Ей самой-то ко за тридцать пять перевалило, когда родила. Про-изошло это ровно через год после возвращения Николая с воркутинских лагерных шахт. Там он срок отбывал за измену Родине, хотя никаким изменником и не был. Просто такая карта выпа-ла! Такое стечение обстоятельств,  как сам го-ваорил.

Войну он встретил в армии генерала Власова. Вот и стал власовцем. Был старшиной роты. С остатками этой самой роты и угодил в плен. Сначала их загнали в лагерь под Луцком, потом вывезли в Германию на трудовые работы. Опре-делили в богатое имение швабского владельца где-то километрах в двадцати от Фрейбурга за свиньями ухаживать. Его и содержали-то вместе со свиньями, запирая на ночь. Какая же тут из-мена?..
 
Освободили американцы. Вместе с группой таких же, как и сам, бывших военнопленных со-юзники передали их советской комендатуре в местечке под Магдебургом.

Отсюда  отправили в фильтрационный ла-герь. Там за них и взялись смершевцы. Как толь-ко назвал армию, услышали фамилию Власов, тут же отделяют от остальных. А вскоре ему за-читали и приговор: десять лет лагерей за измену без права переписки.

Так и потерялся он для Анюты на целых три-надцать лет, если брать вместе с войной. Вер-нулся летом пятьдесят четвёртого. Уходил на фронт, можно сказать,  молодым, цветущим че-ловеком, а вернулся жёлтым облысевшим стари-ком, хотя было-то ему тридцать шесть лет от ро-ду. И стал он каким-то затравленным, робким: всё чего-то боялся. И умер до срока, сгорев от чахотки.

А ведь каким парнем был! Весёлым и драчли-вым — настоящим забиякой! Никому не уступал в деревне, никого не боялся. Даром, что чужим считался в Ручьёвке.

Приехал он с Тамбовщины, устроился воль-нонаёмным в подсобное хозяйство ОГПУ. Оно находилось километрах в двух от деревни, в ле-су. Там Николай и поселился в новом рубленом бараке, приспособленном под общежитие. Рабо-тал пилорамщиком.

Вечерами, едва смеркнётся, приходил в де-ревню к их весёлому корогоду в белой рубашке с вышитым воротом, в чёрном пиджаке внакидку, на голове — военная фуражка с лаковым ко-зырьком, а под мышкой — балалайка. У него бы-ла и своя любимая частушка-нескладушка:
Воробей сидит на ветке,
Он сидит, чиликает.
Парень девушку целует,
Уговара-а-ривает.
Вначале она как-то даже несерьёзно отне-слась к нему, но провожать себя позволяла. А он так и увивался вокруг, не догадываясь, что на-прасны его ухаживания. Во-первых, чужой чело-век в их деревне, а значит, тёмный. Здесь-то все друг друга до седьмого колена знают.

Во-вторых, беспризорник, шатун. Сегодня он здесь, а завтра поднялся, ищи-свищи его.

И в-третьих, хозяйства никакого. Один пиджак суконный да балалайка — вот и всё богатство. Правда, купил ещё ружьё себе. Охотником стал. А это, известное дело, мотовство да пустодейст-во. Возьмут ли родители в зятья такого? Отец Григорий Данилович, пожалуй, и её вместе с та-ким женихом  со двора погонит.

Всё и обернулось, в конце концов,  настоящей мукой для сердца; и насмешки её, и его прово-жания. Анюта почувствовала, что влюблена и что любит без памяти; что уже не сможет без не-го, без его пиджака и его балалайки. И сама не знала, что с ней происхдит, какое безумное за-тмение нашло, только однажды под Троицын день ушла с ним в их лесной барак и домой больше не вернулась... В селе тогда только и го-вору было об её неслыханном поступке. Отец передал, чтобы больше на глаза не показыва-лась.

Жили нерасписанными, но, когда немец начал войну и объявили общую мобилизацию, Николай повёл её в сельсовет, и они зарегистрировали свой брак.

Той же неделей его взяли на фронт. В под-собное хозяйство тогда приехали начальники из области, отобрали нескольких вольнонаёмных работников, записали добровольцами и увезли в город на машине-полуторке. Анюта долго бежа-ла за этой машиной по лесной тенистой дороге, кричала в голос и махала рукой. Он стоял в пол-ный рост посреди кузова с бледным застывшим лицом, качался и подпрыгивал от толчков на ка-ждой колдобине, молча глядя на неё каким-то оцепеневшим взглядом. Этот взгляд и запомнил-ся ей навсегда.

Вскоре грузовик совсем исчез за дальним по-воротом, оставив после себя в жарком сухом воздухе лишь клубы щекочущей пыли да лёгкую выхлопную гарь бензина. А она, на что-то наде-ясь, всё бежала и бежала, пока не достигла лес-ного большака. И только здесь упала на обочину, долго каталась по траве, корчась от внутренней жаркой боли и спазмов в груди.

С этого ли, а может, с чего другого, только случился у неё выкидыш.

Отца к тому времени тоже забрали на фронт, а её вскоре угнали за Саратов рыть окопы. Вер-нулась только зимой и поселилась у матери. Вместе и тянули колхозную бурлацкую лямку. Отца убило той же осенью, от Николая не было писем, и она не знала, как теперь ей называться: вдовой или солдаткой?..

Рождение сына для неё стало второй, самой большой радостью после возвращения мужа. Позднее дитя— всегда и баловень, и родитель-ская утеха. Бывало, мать её, покойница, Ульяна Захаровна посмотрит на их с Николаем щебета-нье вокруг детской кроватки да потихоньку и уко-рит:
— Балуйте, балуйте. Набалуете на свою го-лову! Вот он вырастет и будет вас охаживать окаянным кулаком по родительской шее.

Эти слова казались Анюте кощунственными и она обижалась на мать.

А Шурка рос капризным, упрямым и слезли-вым. Как-то Ленка Копылова принесла яблоки из своего сада. Шурик, как всегда, капризничал и куксился.

—Дай яблоко!;— хныкал он.

Она вымыла и подала.

— Отклой подпол, — приказал Шурик.

Она исполнила.

— Блось яблоко в подпол,— опять приказал Шурик и даже повелительнопритопнул ножкой.

И она бросила.

— Достань яблоко.

В конце концов, не выдержав капризов сына, она отшлёпала его, но тут же принялась цело-вать и просить прощения…

А тут полшла череда похорон. Вслед за му-жем и мать её Ульяну Захаровну отнесли на де-ревенский погост. Так и осталась одна хозяйни-чать в родительском доме. Шурику уже двена-дцатый годик шел, он, кажется, стал ещё каприз-нее. Постоянно требовал денег на конфеты, а ко-гда отказывала, убегал из дома, прятался и на-долго пропадал. Бывало, целыми днями искала его, обходя ближние пустыри, переулки и пере-лески. Отыскав, опять плакала, целовала и про-сила прощения. Иногда он прощал её...

В армию Анюта проводила его с облегчением, решив, что послужит, возмужает, наберётся ума-разуму и вернётся домой совершенно другим. А там женится и окончательно остепенится.

Но этим надеждам не суждено было сбыться. Жениться Шурка женился и довольно удачно на миловидной блондиночке, бухгалтерше из рай-потребсоюза. Переехал к ней жить в районный городок Крутоярск, сам устроился санитаром в местную ветлечебницу. Однако женитьба не ос-тепенила его. Жизнь он вёл вольную и беззабот-ную, бывало, о целым ночам где-то гулял с друж-ками, а ещё пропадал на охоте.

Жена Людмила тоже надеялась, вот нарожает детей и посадит его на семейный кутан. Но и де-ти, двое ребят, появившиеся, как две горошины, один за другим, тоже не остепенили и  останови-ли.
— Это что за человек? — жаловалась свекро-ви сноха.— Идиот какой-то! Форменный идиот, не человек!.. Всё только для себя, для собствен-ного пуза. Дети для него вроде бы и не сущест-вуют. Ему охотничий щенок дороже, чем сыно-вья... Работать не хочет, тащит из дома да с дружками в ресторане проматывает. И главное, врёт безбожно! И врёт на каждом шагу.

Анюта уговаривала сноху:

— Ладно, Люда, потерпи, будь поласковей с ним. Мож, исправится... Мож, одумается. Потер-пи, дочка. Жить-то как-то надо...

И она терпела, пока однажды не пропил её шубу. Тут Людмила не выдержала, выгнала его из квартиры и подала заявление на алименты.

К тому времени из ветлечебницы Шурика то-же изгнали. Начал наркотические препараты из лаборатории приворовывать, за них и выперли. С тех пор так и ходил не у дел. Вначале переби-вался тем, что малевал вывески для горторгов-ских магазинов, а ещё оформлял наглядную аги-тацию к праздникам для разных учреждений. Все заработки были разовые, по договору, алименты с них не платил.

Людмила подождала-подождала, побегала за ним да и подала в суд. Припаяли ему и год и два месяца за уклонение от отцовских обязанностей. Сидел сначала в колонии, а затем уже на бес-конвойке в Казани отбывал срок на стройках на-родного хозяйства.

Домой в деревню вернулся в одной фуфаеч-ке, в сбитых ботинках и в рваной рубашке на го-лое тело. И всё хвалялся матери и перед одно-сельчанами:

— Ох, и жил я на зоне! Заваришь котелок чи-фиру и балдеешь целый день. Хозяин придёт: «Ну что, Шурка, выпить хошь?» — «Отчего же,— говорю,— не выпить? Мы не гордые, нам только дай!».

Пошлёт своего попку на хазу, приволокёт бу-тыль спирта, вот и дуем с ним, а он мне: «Эх, хо-роший ты человек, Дубовин! Побольше бы нам в лагерь таких! Мы здесь быстро бы коммунизм учинили! Жалко даже расставаться с тобой. Мо-жет, тебе ещё срок добавить?» — «Нет уж, — го-ворю, — спасибочки! Лучше пойду стенгазету ри-совать».— «Вот это правильно. Печать — первое дело,— говорит.— Без газеты,— говорит, — ни-какого идейного воспитания не будет в воров-ском шалмане. Давай, дуй в том же направле-нии!».

Анюта, приняв сына, сняла деньги с книжки, обула, одела его. Только недолгими оказались её наряды. Как пропал из дома, так и спустил все. Однажды аж под Уральск махнул к дружку! Вернулся в одной рвани и ест, никак не отъестся.

И теперь живёт, не тужит; отоспится, отъе-статся, на охоту зальётся. С этой охотой кто только ни едет к нему! И ведь не скажешь, ка-бацкая заваль, и вполне солидные люди, такие начальственные да осанистые приезжают. Он и потчиет их охотой.

Боялась, что снова посадят: накроют на бра-коньерстве и посадят! Сколько красного зверя поревёл! Сколько пушнины спустил за  бутылку, за две! А она тужилась, алименты за него плати-ла из своего колхозного заработка. Боялась, как бы Людмила снова на суд не подала. Ему же,
как о стенку горох. Шестнадцатый год - на её шее. Пенсию проедает да ещё требует послаще еды.

А уж врать-то, прости Господи, и грех матери говорить: ведь сын родной, но бревно не спря-чешь в глазу. Иной раз слушаешь, уши от стыда в пелемешек сворачиваются. По всей округе с того и звать стали  — Шурка Троцкий.

Как-то весной сидели с Мариной Довыдиной возле двора на лавочке. Марина рассказывала, как её подруга уколола палец крыжовником, он нарвал и не заживает. Так и пришлось его ампу-тировать.

Подошёл Шурка. Услышал, о чём говор, и брякнул:

— Подумаешь, палец! Мне вот, когда я на бо-рону наступил, ногу ампутировали.

Маринка так и вытаращила глаза.

— Это какую ногу-то? Левую или правую?

Он постоял, подумал, взялся сначала за одну, потом за другую, да и говорит:

— Обе, кажется...

И ни тени смущения на лице.

— Неслыханно!— смеялась Марина, — выхо-дит, ты на протезах, как Маресьев, теперь? Вы-ходит, совсем безногий?

—Почему безногий? — удивился он.

—Ну, как же,— объяснила Марина, глядя с  привычным кокетливым прищуром. — Ампутиро-вать — это значит отрезать.

—Э-э, нет, — сразу нашелся он. — Тогда у меня не ампутировали, а амбулатировали ноги. Точно, амбулатировали!..

И пошагал с таким важным видом, что Мари-на уже не улыбалась, а откровенно хохотала.

До Анюты доходили слухи, будто бы её сынок по дачам шастает, мелкими кражами промышля-ет. Верила и не верила. Хотя, как не верить? Дыма без огня не бывает. Значит, видели где-то. В деревне все на виду: знают, кто, чем живёт и промышляет. А что поделаешь? Свою голову не наставишь. Вот где он теперо он, подлец, болта-ется? Был бы дома, может, и корова была бы цела. Не всякий полезет во двор, зная, что в до-ме мужик и ружьё имеется.

Приедет милиция с коровой разбираться, спросит: где сынок? Что ответить?..

И от этих мыслей в голове у Анюты станови-лось шумно.
                3
Старосту Ваську Сидорина, по прозвищу Жи-ла, каждая собака знала в округе. Жил он посре-ди Берёзовки неподалёку от младшей Зинаиди-ной сестры Антонины, выданной замуж сюда за их бывшего бригадира Степана Инютина

Двор у Васьки просторный, обнесён  тесовым забором, окрашенным в зеленый цвет. И сам дом с палисадником перед окнами тоже зеле-ный, обшит шпунтованными досками.

Зинаида решила не идти к сестре. После смерти матери они с Антониной, разругавшись из-за имения, перестали ладить, хотя время от времени всё-таки встречались, но уже без всяко-го родственного тепла. Она направилась прямо к Ваське и застала его во дворе. Он ходил с сеткой на голове, окуривал улья дымарём, выставлял лишние рамки и утеплял пчелиные гнёзда мхом, готовя их к зимовке.

Сидорин был мужиком ещё молодым, гладким и жилистым. Но главными у него были глаза — серые, весёлые, прыгающие и шельмоватые. Про него знали, что мужик он, хотя и добычли-вый, но страшно не любит, когда у самого что-то крадут. Любую мельчайшую пропажу из своего хозяйства воспринимал как страшное бедствие.

Как-то с межи его огорода пропали грабли. Всю деревню перевернул, отыскал у свояка Паш-ки Кулика. Тот, оказывается, сено сгребал за Васькиным огородом, сломал свои грабли. По-шёл к свояку попросить. Увидел на меже и поза-имствовал. Вот из-за этих граблей потом и под-нялся переполох.
 
Сам он одно время работал путевым обход-чиком где-то под Бузулуком; приглядел машину шпал и продал их в город случайному человеку, а тот человек оказался родственником самого начальника дистанции пути. Он возьми да попе-няй сородичу: так, мол, и так, не мог гнилых шпал выписать, а вот путевой обходчик с третье-го околотка, пожалуйста, оказал такую милость и совсем недорого.

После этого Ваську, конечно, выгнали с рабо-ты. И он вернулся в свою Берёзовку, устроился заготовителем от районной потребительской конторы. В этой должности так и работает до сих пор. По деревням кожи закупает, шерсть, лук, мёд, пушнину, грибы и даже лесные ягоды. Гово-рят, на экспорт будто бы гонят, в долларах рас-чёт получает.
 
И в Ручьёвке, и в самой Берёзовке, разумеет-ся, цену Ваське знали, однако на общей сходке взяли да единогласно избрали своим старостой. Тут расчёт простой. Прежде всего, Васька самый пронырливый мужик изо всей округе и не очень загружен работой. К Тому же у него своя маши-на, есть телефон; в любое время может и с во-лостью, и с районом связать. А что на руку слаб — это дело денсятое. Если сам ворует - другим не даст.
В этом мнении  Зинаида была полностью со-гласна с односельчанами. И потому надеялась,  что Сидорин способен как украсть, так и любое воровство раскрутить. За этим  и шла к нему.

Васька увидел её и отложил дымарь в сторо-ну. Снял с головы сетку и закричал с весёлым притворством, поблёскивая серыми плутоватыми глазами:

—Михайловна, каким это ветром надуло?

— Да всё тем же, берёзовским самоходным!— попробовала шутить и она.— А ты всё в мёде ка-таешься? Вон какой гладкий стал! Словно кот на поварне.

— Какое там, гладкий!— опять же притворно пожалобился Васька.— Лето сухое, с сеном за-мучился. Еле набрал на зиму. И пчёлы вот мёда ни черта не дали! Придётся закрывать пасеку... Ну, ладно, это дело десятое, — перешёл он на серьёзный тон. — У тебя-то что? Какие заботы пригнали?

Зинаида повертела головой, сложила на жи-воте руки и, придав лицу печальное выражение, пожаловалась:

— Я ведь, Вася, с бедой е тебе!.. Дело-то ка-кое... У моей товарки Анютки Дубовиной нынче ночью корову со двора увели. Вот ведь каке горе.

— Это кто же? — удивился Васька, выкатив на Зиноиду свои плутоватые глаза, и понёс: — Ах, подлюки! На моей территории... Да я им...

—Тут думаю так,— перебила его Зинаида.— Надо бы участкового вызвать. А то ведь дай по-вадку, сегодня — у Нюрки, а завтра и до нас дой-дёт черёд.

—Участкового?— засмеялся Васька. — Да его берёзовой вагой не вдруг раскачаешь. Он и мух перестал ловить. Сгоняет в Москву, накупит вся-кого копеечного тряпья, а потом на рынок в Эн-гельс прёт, чтобы тут своим не мозолить глаза.

—Ну и как же теперь быть?— растерялась Зинаида, и крылья её хрящеватого носа легонько затрепетали.

Васька увидел это и стал успокаивать.

— Я съездию! Я свой долг выполню! — гово-рил он, вертя головой.— Вот покончу ещё с од-ним ульем и поеду... Мне даже самому интерес-но, как этот, коновал, будет реагировать! При случае районному начальству потом будет что сказать. Я ведь в кулак шептать не стану, всё, как есть, вылеплю в глаза! Ты подожди. Ты не торопишься?.. Я тебя до самого  двора подбро-шу.

Зинаида потихоньку успокоилась, решила: и правда, чего на своих двоих пёхать? Это по мо-лодости в девках, бывало, за ночь-то раза по два с компанией из Ручьёвки в Берёзовку сходишь. Да с песнями. Вот и трудное было время, а всё равно пелось. А теперь ни песен, ни басен. Ука-тала жизнь. А многих и в живых не осталось...

О-хо-хо, ничего-то они не видели за свою жизнь! Как в тёмной дыре прогнили. Всё с наво-зом да с землёй. Сами стали земляными. Вот себя она и помнит-то всего единственный раз прибранной в нарядах. Это когда от района на областной слёт передовых животноводов езди-ли. Она телятницей была и у неё лучшие по об-ласти показатели вышли. Ей тогда ещё павлов-ский платок подарили, чтобы старательней ра-ботала. А она за этот платок и без того нахлеба-лась дерьма в их тесном убогом телятнике. Од-ной вони перенюхала, наверное, столько, сколь-ко германец за всю войну газов не пускал...

За этими думами Зинаида и не заметила, как Сидорин покончил с пчёлами, громко отфырки-ваясьая, умылся под рукомойником, прибитым к стволу старой берёзы, вымахавшей во дворе; от-крыл гараж, выгнал «Москвич», усадил Зинаиду рядышком ссрбрй, и помчали они, поднимая пыль, по серенькой пустой улице с порыжевшей травой по обочинам дороги.

—Ты возле меня Анютки ссади,;— попроси-ла Зинаида.— Теперь, поди, изревелась баба. Вот горе-то!

—Ладно, как скажешь,— ответил Васька, не сводя глаз с быстро набегающей полосы ас-фальта.

Зинаида втайне завидовала ему. Вот что зна-чит мужик - вон какой ухоженный двор! Оно и у неё прежде-то, когда жив был Дмитрий, тоже во всем порядок был. А т умер хозяин — и всё по-шатнулось: началось одно за другим валиться да рушиться.
Нет, одинокой бабе в деревне никак нельзя. А на зятьев какая теперь  надёжа? Зять, он любит взять... Приедут на выходной, заставишь, что сделать, всё ширком да пырком. Поскорее да как-нибудь. Выпьют водки, накрячат сумки и—  на автобус! Оставайся  лавка со своим товаром...

Был бы сын, может, оно и по-другому было. Хотя нынче и на сыновей мало надежды. У Анют-ки вон и сын есть. Но чем такого сына иметь, лучше самой умереть.
4
Васька обернулся быстро: не прошло и часа, как возвратился назад. Зинаида с Анютой сидели на крыльце у Дубовиных, нетерпеливо поджидая его, обе горю о случившимся. Анюта говорила о корове, какой умницей была, и тихонько всхли-пывала.

Увидев калитки Ваську, она насторожилась и с надеждой вскинула голову, глядя на него мок-рыми, краснымит от слёз глазами.

—Ну, что там, Василий Васильевич?;— встретила его ослабшим  скорбным голосом.

—А ничего!— с бодрой досадой ответил Ва-ська.— Не застал его. Говорят, вроде бы в посё-лок к нефтяникам уехал... И чего мечется? Не сидится ему на своём участке? Чать, шмотки по-вёз нефтяникам загонять... Они возьмут! Они де-нежные!..

— Ой! — вдруг спохватилась Зинаида и лок-тем тихонько тронула Анюту. — Подруга, а это, случаем, не его машина утром вдоль леса про-шла?.. У него ведь тоже кофейная с двумя крас-ными полосами на боку. Прямо вылитая кана-рейка!.. Я ещё подумала: не участковый ли со своих бахчей арбузы прёт?.. Хотела тебе ска-зать, да разве тебе до этого?.. Все глаза залила слезами.

—Э-э, хватились! — замахал руками Васька. — Скажешь тоже, бахчи. Да он их уже с  неделю, как обобрал!..

—Мало ли тут кофейных машин шастает,— слабым голосом проговорила Анюта.

—Ну и как же теперь ей  быть?— спросила Зинаида Ваську.

— А тут как хошь, так и будь, — ответил на это Сидорин и отправился под сарай смотреть, где стояла корова.

Вернулся, задумчиво почёсывая затылок, и спросил Анюту:

— А что, тётка Анна, задняя дверь изнутри была заперта?
—Изнутри, сынок, изнутри,— жалостливо про-говорила Анюта и заворочалась, пристанывая:— Ох-хо-хо, горюшко-то моё!..
—Странно,— пожимая плечами, озадаченно проговорил Сидорин.

И тут не совсем кстати подъехал на своей «девятке» серебристого цвета Анютин городской сосед-дачник Евгений Александрович. Узнал, в чём дело, и тоже включился в разговор. Сидорин и ему выложил историю во всех подробностях: с Евгением Александровичем говорил он с почти-тельной предупредительностью, как обычно го-ворят с лицом, которое много значит и от которо-го что-то зависит.
— Надо бы главу волостной администрации предупредить,— тихо подсказал Евгений Алек-сандрович.

— Его тоже нет. А вот машину участкового, бабы вон говорят, будто видели утром возле ле-са. А в Раздольном сказали, что он к нефтяникам уехал. Вот и думай тут... Может, сам пособствен-ной инициативе что надыбал? — предположил Васька, но сразу  же отказался от своей догад-ки.— Да нет, навряд ли.— И тихонько засмеял-ся.— Насчёт работы он тугой. Ему под задницу кипяток лей, не вскочит. Коновал, он и есть коно-вал...
И Евгений Александрович усмехнулся с ехид-цей. Это воодушевило Сидорина, и он принялся наговаривать на участкового, как он ленив для народа и как активен для собственного кармана. Говорил и снизу заглядывал в лицо Евгения Александровича, который был на две головы выше Васьки и, словно гора, нависал над ним.

Об этом Евгении Александровиче мало что знали в деревне, однако чувствовали, что чело-век он непростой и что за ним есть какая-то сила. Вон и волостной голова Ишутин время от време-ни заглядывает к нему. А к кому попадя Ишутин заглядывать не станет.

И вообще к Евгению Александровичу по вы-ходным наезжает много разного люда, порой до-вольно шумного и весёлого, хотя сам он живёт тихо и даже неприметно.

—Ну, что ж, бабоньки, я, пожалуй, поеду! Де-ла у меня,— извинительным тоном произнёс Си-дорин, поглядывая то на женщин, то на Евгения Александровича.

Все дружно промолчали, Сидорин расценил это как одобрительный знак и поспешил за ка-литку.

Евгений Александрович как-то пристально по-смотрел ему вслед и недовольно хмыкнул.

—Тоже мне староста! — медленно прогово-рил он.— У него ЧП на территории, а он и под-суетиться не желает.

—Нынче кому до нас дело!— морща лицо, безнадёжно отмахнулась Зинаида.

—Приезжал к моему участковый, когда шкур-ки на шапку были нужны,— слабым голосом под-держала её Анюта. — И на рыбалку аж в Елша-ново с ним заливался! А теперь вот...

Скорбно подперевшись, она сидела на сту-пеньке крыльца и тяжело вздыхала.

Евгений Александрович счёл неловким для себя топтаться возле  пригорюнившихся женщин и попросил у Анюты ключи от своего дачного до-ма, которые стал оставлятьб у неё с тех пор, как потерял от прежнего замка.

Она принесла и, отдавая, равнодушно спро-сила:

— Чего-то в будни ноне?..

—Хочу на ваши грибы посмотреть,— весело ответил Евгений Александрович.— Вчера на рынке было полно рыжиков и осенних опят. Вот и решил сгонять. На выходные грибников, пожа-луй, будет больше, чем самих  грибов.

—Не знай, есть ли у нас-то? — сказала на это Зинаида и добавила не без намека:— Нам не до грибов. Это городским, кому делать нечего...

Была, была в её словах скрытая досада де-ревенского жителя на горожанина, который, по мнению её, и живёт всегда вольнее, и ест слаще, и работает вполсилы.

После ухода Евгения Александровича она ещё посидела с Анютой, которой, кажется,  уже в тягость стало это их пустое и бесплодное сиде-ние: хотелось одной побыть со своей бедой и горькими думами.

Сентябрьское солнце пекло хотя и не люто, но ещё достаточно горячо, и от этого его пекла в голове шумела кровь. Пожаловалась на боль в голове, и Зинаида посоветовала ей отварить глу-хой крапивы, выпить да прилечь.
5
Все эти дни Шурка Троцкий пропадал в лес-ной деревеньке Елшаново, в соседнем районе, у давнего кореша Вовки Кащея в его старом мрач-новатом доме под вётлами на берегу пруда, об-росшего ивняком и осокой.
 Вовка был под стать своему жилищу, тёмный и мрачный. А ещё он был худ, длиннорук, злобен и свою кличку вполне оправдывал.

Одно время они вместе тянули срок: Шурик— за алименты, а Вовка— за хулиганство. В сель-ском клубе на танцах тогда зверски избил негля-нувшегося ему студента, присланного на уборку урожая, получил за это три года колонии общего режима.

Было это давно, но дружба их с Шуркой до сих пор не остывала. Когда Кащей вновь попал-ся, теперь уже на краже со взломом колхозной кассы и ему дали шесть лет строгача, Шурка не оставил его. Возил передачки, когда Вовка сидел до суда в предварилке.

Прошлой весной Кащей в очередной раз ос-вободился и вернулся в своё деревенское лого-во: в родительский дом, который сильно обвет-шал после их смерти без хозяйского призора.

Внутри дома было не только мрачно, но затх-ло и голо: деревянная кровать в углу, стол, три табуретки, осколок зеркала на стене и окна, за-вешанные старыми газетами— вот и всё его уб-ранство.

Местные жители между собой звали Кащея хорьком за его бедокурство, ненавидели его и кое-кто из наиболее отчаянныхмужиков грози-лись сжечь Вовку вместе с избой, но это были лишь угрозы.

Родных у Кащея не осталось: замуж за него никто не шёл. И жил он, как амбарный сыч, су-меречным бобылём.

Шурке это нравилось: никто не стоит промеж их дружбы. И в дни, когда его одолевали тоска иди скука, он целых пятнадцать вёрст лесом от-махивал, чтобы повидать своего лагерного дру-гана и пожить у него вволю.

Места вокруг были живописные, на промысел обильные. Елшаново стояло в окружении липо-вых рощ, чёрных ольховых зарослей. С одной стороны над селом нависала огромная гора, гус-то обросшая тоже чернолесьем, своими форма-ми напоминающая не то гигантскую гориллу, не то мохнатого окаменевшего лешего.
Огородами село спускалось к берегу некази-стой, но вполне резвой и чистой речушки Оль-шанки. А ещё окрест было множество лесных озёр и никогда не пересыхающих стариц. Води-лись в них и рыба, и раки. Была здесь и ондатра, и даже редкостная для наших дней зверушка вы-хухоль.

Все это было как будто для Шурки припасено. В огороде у Кащея стояла полусгнившая рубле-ная в углы баня. Шурка установил в ней большой чан, стал квасить кожу и здесь же добытую им пушнину. Это его скорняжное занятие особого прибытку не давало, но, как и охотничий промы-сел, позволяло ему водить знакомство со многи-ми важными людьми. Стрелок он, надо сказать, был отменный, ещё в армии, служа в автобате, успешно пользовался этим своим даром. Уедут, бывало, с ротным старшиной в степь, Шурка за день столько нащёлкает всякой дичи, что с лих-вой хватало и старшине, и ротному, и их помпо-литу.

Сам он не был человеком жадным и легко ус-тупал добытую им дичь своим наезжающим в ок-рестные леса чиновным компаньонам. С такой охотой водил их по звериным тропам, известным только ему.

В душе Шурка порой потешался над своими азартными знакомцами, видя, как легко они вхо-дят в раж, преследуя добычу. Особенно, когда били косуль из-под фар на колхозных озимях, гоняя их по полю и не щадя казённой техники. Охотники давали и Шурке порулить, и технику, случалось, сообща уродовали до неузнаваемо-сти.

Был он не обидчив и не злопамятен. Прияте-ли, уличая его во лжи, нередко в глаза называли Троцким, а он в ответ лишь улыбался какой-то глуповато-застенчивой улыбочкой и, сверкая чистым, незамутнённым взором из-под своих д-линных, по-девичьи пушистых ресниц, откровен-но признавался: «Да, вру маленько...».
Совершенно нетребовательный к себе, он и жил без загляда в завтрашний день. Была бы водка, табак, жратва — всё остальное к черту! И баб — тоже! От них одни неприятности. Вон Ма-ринка Довыдина тоже в своё время подсыпалась к нему: «Чиво не женишься? Я вот холостая, вполне не занятая дама, чем тебе не пара?».

Шурка лишь улыбался и думал про себя: «Па-ра!.. Хрен да гагара! Тебе только дайся, змеёй влепишься. От одного взгляда сдохнешь!..».

Ему было хорошо от чувства быть совершен-но вольным, когда никто ему не указ. Прежде, бывало, побаивался, как бы за тунеядство не упекли. А ныне демократия: хочешь — работай, хочешь — гуляй вволю!

И он гулял. Его охотничий промысел хотя и не давал особюого прибытка, но на водку и порох при желании всегда мог зашибить.

Вот и в тот день, прежде чем отправиться к Кащею, он подкараулил на водопое молодень-кую глупую косулю, подстрелил её, освежевал, в знакомом урочище спрятал обрез и с парной ди-чатиной в рюкзаке двинулся в неблизкий путь.

И у них с Кащеем теперь была жратва: на сто-ле дымилось жаркое, ещё была рыба и раки. Хо-зяин добыл и выпивку к столу. Едва стемнело, он взял фунтовую гирю на резинке, спустился к пруду, добыл двух  домашних гусей, отнёс птиц к Жорке-Ресторану, бывшему летчику, а теперь пенсионеру и торговцу спиртным, приволок от него четверть самогона.

Вот возле этой четверти и тешились они с Кащеем целых три дня. Упившись, с ногами ва-лились на кровать, ещё дедом Кащея срублен-ную из липы, с объеденными крысами четырёх-гранными ножками, со спинкой, обсиженной му-хами и клопами, и дрыхли до очередного воз-лияния.

За выпивкой бестолково спорили и потчевали друг друга героическими историями из своей жизни. Шурка наизнанку выворачивался перед друганом, рассказывая о своих похождениях, умолчал лишь об истории, приключившейся с ним прошлой зимой в лесу, когда у него отобра-ли отцовское ружье. Вспоминать об этом не хо-телось, а говорить — тем более...

На исходе третьего дня, когда четверть была уже пуста, их растолкал раздольевский участко-вый милиционер Константин Михайлович Носов-ский по прозвищу Коновал. Он приехал не пус-той, привёз бутылку водки, и они опохмелились.

Носовский поинтересовался охотой, рыбал-кой, грибами; он и прежде не раз здесь бывал, не раз уезжал с багажником, набитым рыбой и ра-ками. Но этот неожиданный приезд насторожил обоих. Особенно  насторожил Шурку. Он догады-вался и даже знал, зачем приехал Носовский, и поглядывал на него с откровенным недружелю-бием. Оно и не за что было ему любить участко-вого: мент, он и есть мент. Да и сама внешность не вызывала симпатий. Носовский был не просто рыж, а, как говорят, игреневый: с пегими бровями и гривастым жёлто-красным зачесом на голове.

— А я знал, что ты здесь, — сказал Носов-ский, поглядывая на Шурку. — Потому  и нужен мне.

Собираясь отъезжать, он вызвал Шурку за порог на «пару ласковых». Это встревожило Ка-щея. И не успел Шурка вернуться назад, как он насел на него.

—Чего хочет этот пёс? — буравя Шурку ка-ким-то ощетинившимся взглядом своих чёрных раскосых глаз, спросил в упор Кащей.

Чтобы сразу не отвечать, Шурка принялся грызть плохо прожаренный кусок дичатины. Грыз и думал: лучше, наверное, сказать правду. Не то заведётся потом...

Лицо Кащея было жёстким, как это обычно бывало с ним в минуты тревоги и близкой опас-ности.

—Да так... Должок за мной, — глядя в окошко и нарочно громко чавкая, признался Шурка.

— Много?

— Полтора лимона.

— Ого, ништяк! — восхитился Кащей и слкгка расслабился.— Когда залетел-то?

—Зимой ещё,— сказал Шурка. — Я тебе не говорил. Меня тогда в заказнике на прикол взя-ли.

И, помолчав, принялся рассказывать, заново переживая тот неприятный для себя случай.

...В конце января по свежему снегу встал он на отцовские берёзовые лыжи, взял ружьё и от-правился в лес. Долго кружил, пока напал на го-рячий, можно сказать, след лисицы. Лисица во-дила его по всему лесу и вывела в тридцать чет-вёртый квартал, в богатые охотничьи угодья штаба военного округа. Здесь, на прогалине, возле стога овсяной соломы, ещё с лета зало-женной для подкормки лосей и косуль, он и до-был зверя.

Дело было за полдень, ушёл он далеко, и нужно было поторопиться, чтобы засветло по-пасть домой.

Вскинул лисицу за спину и размашисто заша-гал вначале через берёзовую рощу, а затем вы-шел на широкую поляну, покрытую ровной сне-говой шубой. И только здесьг обратил внимание на вертолёт, который кружил низко над деревья-ми, словно бы чего-то выискивая. Вначале ре-шил: нефтяники балуются, лося хотят «зава-лить». И пошёл быстрее, проваливаясь в наносы свежего рыхлого снега.

Вертолёт тем временем, сделав над дальним лесным массивом разворот, вынырнул прямо на край поляны и, зависнув над снежной целиной, стал опускаться.

Шурка нутром почувствовал нежоброе, и те-перь уже не шёл, а бежал во весь опор, намере-ваясь поскорее достичь нахмуренной стены час-того молодого сосняка, в котром можно было ук-рыться.

Вертолёт опустился, подняв вокруг себя це-лую снежную бурю, мотор заглох, но лопасти, со свистом ещё вращались.

Оглянувшись, Шурка увидел, как из вертолёта высыпали люди в камуфляжной форме и приня-лись что-то вытаскивать из грузового отсека ма-шины. Он уже далеко ушёл и теперь чувствовал себя почти в безопасности, когда двое в белых маскхалатах вскочили на это что-то, вытащенное из вертолёта и оказавшееся обыкновенным вез-деходом «Буран», и рванулись по снежной цели-не, оставляя за собой белые клубы снеговых за-вихрений.
Они мчались не по его следу, а круто забирая в сторону, несколько правее, направляясь к ред-кому дубнячку, чернеющему на краю поляны. Это успокоило Шурку, и он расслабился. Но, ед-ва достигнув кромки дубняка «Буран», как сде-лал крутой разворот и вдоль сосняка помчался Шурке наперехват.

Он остановился и затравленно завертел го-ловой. До сосняка оставалось метров сто пять-десят,  однако было уже не уйти. Он с плеча со-рвал ружьё и заверещал:

—Не подходи! Застрелю!

Двое в маскхалатах заглушили мотор «Бура-на», спрыгнули в глубокий снег, вскинули авто-маты, и один из них крикнул:

— Бросай оружие!

Шурка попятился и опять закричал, что сей-час выстрелит, хотя и понимал, что положение его безнадёжное. Но он всё-таки ещё на что-то надеялся и взвёл курки.

Тогда эти двое в маскхалатах одновременно дали две очереди и треск автоматных выстрелов гулко разнёсся по лесу. Шурка увидел, что пули легли рядом в снег — справа и слева у его ног. И он по-настоящему испугался.

— Оружие в сторону, руки за голову! — опять скомандовали ему.

Ему ничего не оставалось, как исполнить ко-манду. Он отбросил ружьё в сторону, медленно поднял руки и стал ждать.

—А теперь кругом арш!;— приказали ему, как когда-то приказывал их армейский старшина.

Шурка повиновался и своим следом уныло побрёл к вертолёту, который сейчас на фоне ос-неженной кромки леса удивительно походил на огромного железного головастика, к которому неизвестно ради чего приделали такие же боль-шие, как и сам он, стрекозиные крылья.

Возле вертолёта их ждали. Несколько чело-век в пятнистой униформе топтались за спиной высокого мужчины в серебристой папахе с ко-кардой. Он, как и остальные, был без погон, с ка-рабином на плече, но по выправке в нём угады-вался старый служака. И по тому, как он говорил и как почтительно поглядывали на него осталь-ные, было ясно, что он здесь за главного.

—Путёвку и охотничий билет!;— приказал человек в папахе и требовательно протянул к Шурке руку в кожаной перчатке.
 
Шурик помялся и выдавил:

—Нет у меня билета.

—Выходит, даже не охотник? Браконьер! — возмущённо загудели за спиной высокого чело-века сразу несколько голосов.

Человек в папахе озадаченно помолчал и  не-торопливо полез в вертолёт, приказав на ходу:

— Разберитесь тут с ним!

К Шурке подлетело несколько человек, со-рвали с него лисицу, кто-то сбоку размашисто саданул ему по уху и остальные, дружно нава-лившись, принялись колотить. Били кто руками, кто ногами и приговаривали:

— Вот тебе, гад! Вот тебе охота!..

Он закрыл голову руками и как-то совершенно тупо воспринимал удары.

Его отделали так, что на какое-то мгновение он  даже перестал чувствовать себя, а когда очу-хался, на поляне не было ни вертолёта, ни его ружья и ни добытой лисицы.

Он  встал на лыжи, примочил снегом вздув-шийся глаз и медленно побрёл к дому...

— Вот так и остался без ствола, — произнёс Шурка с такой страдательной нотой, что даже Кащею стало жалко.

— Вот шакалы! — со злобой бросил он.

— А без ружья, сам знаешь, никакого кайфа для меня. Пришлось у Коновала поиметь. У него конфискованное лежало. Я забрал и обрезал стволы... Хотел шкурками расплатиться, да про-летел...

— А ты что, ксиву давал ему на ствол? — не-ожиданно энергично спросил Кащей. И в глазах его блеснуло что-то весёлое.

Шурка передёрнул плечами и не ответил.

— Ну и пошли на х...! Пёс паршивый, чужой ствол зажилил да ещё бабки ему!.. Сам перетоп-чется... А хочешь, грохнем? — разудало спросил Кащей и раскосые глаза его при этом блеснули с какой-то яростной отвагой.
Шурка помолчал и медленно ответил:

— Нет, не выйдет.

Он огляделся, придвинулся к Кащею и, пони-зив голос, доверительно выдохнул:

— Тебе только говорю. Помнишь, в Раздоль-ном дачу Аку­лы бомбанули?.. Во-от, это мы с Лёшкой Волчком...

Кащей посидел, что-то обдумывая, слегка на-бычился и хмуро произнёс:

— Это ты напрасно... До Акулы дойдёт, с жи-вого кожу сдерут! Это же такая братва, что ника-ких наших законов не знает!.. Послушай, — вдруг спохватился он. — А при чём здесь Коновал?

—Так товар-то через него пустил. Вот и взял меня на прикол. Если, говорит, что случится с ним, так у него на то завещаньице в конвертике.

— Вот мент поганый! — обозлился Кащей.— И что же теперь собираешься?

— Долг отдавать,— усмехнулся Шурка, но эта усмешка получилась  вымученной и кислой.

— Ну, стремак! — повертел головой Кащей. — А чем платить? Или уже надыбал?
— Да есть кое-что... Завтра отдам... Так что, брат, извини! Мне сегодня канать надо...

Голос Шурки был твёрдым и совершенно трезвым. Кащей предложил свою помощь, но Шурка отказался.

Тем же вечером Кащей проводил его за село.
6
Участковые в Раздольном менялись довольно часто. Место здесь было бойкое и беспокойное в последние годы: рядом шоссейная дорога рес-публиканского значения и до города рукой по-дать. И в окрестных деревнях теперь немало об-реталось всякого забулдыжного люда.

А тут ещё, как грибы после дождя, поднялись комки, шашлычные, всевозможные торговые па-латки вдоль трассы, ночные стоянки отдыха. И за всем этим положен бдительный догляд упол-номоченного милиции. Потому долго и не дер-жались; молодые - быстро ломаясь, пускаясь в распутство и наживу, пожилые, как правило, ухо-дили в пьянку. И  только один капитан Сергачёв держался довольно долго. Но его перевели на оперативную работу в сам райгоротдел. И тогда вместо него на участок пришёл Костя Носовский, двадцатидевятилетний ветеринарный врач жи-вотноводческого комплекса колхоза «Советское Раздолье».
Костя был приезжим человеком, приехал, по-сле института по распределению. Следом свою бабушку привёз, глуховатую, простодушную ста-руху, которая стала и хозяйкой, и стряпухой в доме.

На комплексе молодой ветеринарный врач ничем не проявил себя. Всю работу тащил  на себе старый запойный фельдшер Гришка Аб-рашкин. Зато Носовский в другом проявил себя  Оказавшись большим общественником, он с первых же дней зачастил в сельский Дом культу-ры, где вскоре повёл кружок плясунов-чечёточников. А еш\щё при местнойф школе ор-ганизовал кружок юного ветеринара.

И, удивительное дело, ребятишки к нему не просто шли, а, можно сказать, в очередь встава-ли. Правда, за этим крылась одна маленькая хитрость: рвение юных ветеринаров Костя поощ-рял витаминами драже, которые выписывал в аптеках за счёт колхоза якобы на нужды общест-венного поголовья.

Общественные способности Носовского не остались без внимания районного комитета ком-сомола. И вскоре молодого специалиста по ре-комендации райкома избрали освобождённым комсомольским вожаком колхоза. Однако на этой работе Костя не успел развернуться: повсюду началась демократическая митинговая бестол-ковщина. На городские площади вышли инсти-тутские, особо охочие до власти лаборанты, по-пы-расстриги, крикливые рабочие активисты, столичные фарцовщики. Весь монолит государ-ства вдруг затрещал, как перезревший арбуз, на-чал разваливаться на куски, и, ухнув, всё разом покатилось под гору.

И на местах пошла неразбериха. Комсомоль-цы перестали платить взносы, ячейка в Раздоль-ном распалась. Костя вынужден был опять вер-нуться на свой комплекс. Но и здесь подстерега-ла беда. В колхозе нечем стало платить зарпла-ту, началась повальная растащиловка. Волокли всё, что только можно было уволочь. Скотник Лавров однажды погрузил на сани гнилую ём-кость из-под мазута. Его спросили: «Зачем?». Он в ответ лишь хлопал глазами и беспомощно раз-водил руками: «А кто его знает, зачем. Все по-несли, и я на лошадь погрузил...».

Костя понял, что наступают чёрные дни кол-хоза и без зарплаты у него, у Кости Носовского, никакой жизни не будет. Состязаться же в воров-стве с местными оборотистыми мужиками у него просто кишка лопнети.

И тут ему опять повезло. Капитана Сергачёва собрались переводить в Крутоярск, и ему поро-учили себе на замену приглядеть человека на должность участекоговог. Таким человеком  и стал Носовский.

А что? Лейтенант запаса, молод, энергичен, общественник, имеет высшее образование. Вот так и стал вчерашний ветеринар фигурой, отве-чающей за правопорядок в округе.

Народ, конечно, недоумевал, а иные откро-венно потешались над этим назначением и  при-лепили ему кличкц Шерлок Холмс-Коновальский, а попросту -  Коновал.

В оперативно-розыскной работе Носовский, разумеется, ничего не понимал да, откровенно говоря, на этот счет у него имелись свои житей-ские заповеди, одна из которых гласила: не суй нос не в свои дела. Другая была попроще: не становись поперёк начальства. А третья звучала почти философски: пользуйся выгодами службы и милостями, которые отпустило тебе время.

Он и жил, руководствуясь  этими правилами. Вёл большое хозяйство. Ради чего переехал да-же из казённой квартиры четырёхэтажного дома в старый деревянный особняк с просторным дво-ром и глухим забором. Здесь держал свинок, вы-ращивая на даровых колхозных кормах. Одно время даже разводил нутрий. Сеял и бахчу, по выходным приторговывал барахлом на город-ской толкучке.

А ещё приспособился «доить» ночных торгов-цев самогоном. Таковых в селе тоже было нема-ло. Носовский обложил их данью: по сто тысяч в месяц с каждой точки.

Бывший кладовщик, вороватый старик Угла-нов хотел, было, заартачиться, увильнуть от платы, а Носовский сказал ему:

—А что, дедок, если пьяные тебя обсчитают? Или совсем не заплатят? С пьяного-то что возь-мёшь и куда побежишь, а? Вот и то-то, — засме-ялся он. — Я вас оберегаю, пылинки сдуваю с вас, а за работу надо платить... Сейчас ведь, сам понимаешь, рынок. Даром ничего не делается.

Деньги у Носовского водились, он купил себе новенький, канареечного цвета джип корейского производства и теперь разъезжал на нём, вызы-вая зависть и раздражение молодых поселян.

Жениться Костя не спешил. Всё боялся напо-роться на продувную девку: боялся, не по любви будет. Кто за него, за рыжего, без корысти пой-дёт? Разве только  из-за денег.  Приведи такую в дом, она и вытрясет тебя, как после молотьбы солому, ипо полюазвеет...

С местным начальством он и прежде умел ладить. А теперь и вовсе у них были свои печки-лавочки. Ему-то, конечно, известно было, что местная верхушка живёт далеко не на зарплату, доход гребёт с неучтённых хлебных ворохов, молочных рек да свиных окороков. Он в точно-стит знал, с кем и как делится этот доход: с го-родскими переработчиками, с торговой мафией. Отправят на маслозавод левый грузовик семян, отправят бойлер масла на городской прилавок — вот тебе и - мешок денег.

Но это дело не его. Привезут ему с колхозной мельницы фуража, подкинут при случае поро-сёнка — вот и квиты. К тому же выявлять, кто сколько ворует и на какие шиши блаженствует, дело не его. Колхоз акционировался, люди стали хозяевами земельных долей, общего имущества, пусть сами и стерегут его от себя. Да и где это видано, у себя красть? А если у себя крастьне-возможгно, значит, и никакого воровства не мо-жет быть.

Столь незатейливая мысль очень даже нра-вилась Косте. И самому легко с ней, и работа не кажется грозной и опасной.

Беспокойные хлопоты в основном доставляли приезжие, городские дачники. Но и здесь для се-бя нашел  удачный ход. Прибегут с жалобой, принесут заявление, а он возьмёт да спросит:

—Извините, вы, где прописаны? По моим дан-ным, вы не значитесь у меня на участке. Выхо-дит, и вас самитх нет. Обращайтесь по месту жи-тельства, граждане...

И холодно отвернётся. Очень нравились ему подобные забавы. Они даже в некотром роде ук-реплялисам его молодецкий дух, и он думал по-рой: а что, пожалуй, в него могут влюбиться...

Между прочим, местные бичи и люди запой-ные очень даже уважали Костю. Для них он был свой человек, хотя сам Костя в душе презирал всю эту деревенскую шушеру.

Были на его участке и такие, котрых побаи-валсчя. Вот дачниа Акулин настоящий дворец возвел среди села. Золочёные маковки угловых башенок его кирпичного дворца на целый аршин оказались выше купола их старинной церкви.

Знакомый оперативник из отдела по борьбе с организованной преступностью как-то предупре-дил, чтобы осторожнее был с этим Акулой. Он ывроде бы и не вор в законе, но большой авто-ритет среди преступного мира. Его братва, по оперативным данным,  контролирует не только автомобильный рынок, но даже и некоторые бан-ки.

В самом начале, когда ещё в селе не знали, кто этот Акулин, Шурка Троцкий из Ручьёвки принёс Носовскому барахлишко: кожаную куртку, костюм, рубашки — всё новое, даже нераспако-ванное. Он продал это барахло на вещевом рын-ке в Энгельсе. А потом г узнал от того же Троцко-го, чьё это шмотьё, и забеспокоился, строго пре-дупредив Шурку:

— Смотри, не вякни где! И своему Волчку ска-жи, чтобы держал рот на щамке. Не то вас упа-куют в консервные банки и отдадут на корм элит-ным собакам! За этим Акулой, знаешь, какой след тянется?..

Он и сам жалел, что сплоховал, позаприв-шись на это барахло. Но Акула, кажется, и не заметил пропажи. Во всяком случае, никаких движений на этот счёт с его стороны не было.

А с Шуркой у него особые отношения. Сложи-лись они не вчера, а ещё когда Костя ветврачом работал. Оказалось, что Шурка в некотором роде его коллега. Тоже в своё время служил в их ве-домстве, хотя и санитаром, но всё-таки...

А ещё сближало их то, что Шурка постоянно добывал для него пушнину. За это он время от времени ссужал его деньгами. А прошлой зимой, когда Шурка лишился ружья, в счёт пушнины от-дал ему двустволку. Теперь ни денег, ни шкурок. И он его в последний раз предупредил. Если не рассчитается, как обещал, пусть на себя пеня-ет...
       7
Даже обилие звёзд на небосводе и острый серпик молодого месяца не прибавляли ясности мерцанию сентябрьской ночи. От холодного влажного воздуха по низам в лесных долинах шевелились, перетекая, голубоватые призраки теней. Они вдруг то широко расползались хо-лодной лавой по земле, то вдруг начинали на-плывать на деревья, обволакивая их до самых вершин своей волокнистой, желеподобной мас-сой. И тогда сами эти деревья, утрачивая при-вычные формы, были похожи на страшных дои-сторических существ. И темные лесные чащи томились в какой-то аспидно-пугающей, чутко настороженной жути.

Шурку Троцкого, однако, не пугали ни жуткая темень чащоб, ни осьминожье шевеление оку-танных туманной дымкой кустарников вдоль до-роги, ни звериные шорохи леса, ни эта сама сла-бо проступающая в ночи дорога, по которой брёл из Елшанова. Он громко хлябал голенищами ре-зиновых сапог, иногда что-то насвистывал, под-бадривая свой размеренный ход, порой останав-ливался, бросал под ноги рюкзак и начинал при-куривать, весело освещая спичкой своё лицо и как бы показывая всему живому населению леса: вот я один, выкусите! Я вас не боюсь.

Шёл он с прохладцей, совсем не торопясь, и добрался до опушки ручьёвского леса, когда ме-сяц уже стал угасать за дальним полевым скло-ном.

Деревня спала, не было слышно даже брёха собак. Выгоном Шурка выбрел к огородам и, при-сев на корточки, прислушался и пригляделся. Подозрительного вокруг ничего не было: нигде ничто не шумаркнет и не колыхнётся. И в этой тишине каждый малейший звук был слышен за версту. Было слышно, как во дворах шуршит, вздыхает скотина, как звенит в овраге вода.

В их доме света тоже не было, однако в окнах клубилось слабое голубое сияние. Значит, мать не спит, смотрит телевизор.

Шурка потихоньку пробрался к копёшке из картофельной ботвы, огороднего пожнивья, при-ткнулся спиной к ней и затих, выжидая.

По деревенскому порядку волной прокатилась петушиная перекличка. Должно, кричали вторые петухи. Однако голубое мерцание в окнах их из-бы так и не погасло. И это начинало беспокоить Шурку. Он кутался в ворот куртки и нетерпеливо ёрзал, боясь уснуть.

Наконец окна избы погасли. Но Шурка даже не пошевелился. Он привык на охоте к долгим схоронам, ночным сидкам и мог часами выжи-дать добычу, не шевелясь и не меняя позы. В та-кие минуты он сам становился как бы частью природы, как бы растворялся и сливался с ней.

Ковш Большой Медведицы незаметно пере-местился за дворы и теперь висел где-то далеко над полевыми стогами. Неожиданно вспыхнул свет у Довыдиных и опять погас. Шурка догадал-ся, это Маринка, должно, вставала к своей боль-ной матери.

Он выждал ещё и, скорее, не зрением, а сво-им почти звериным чутьём почувствовал, что не-бо на востоке проясняется, покрывается воздуш-ной серебристой сеткой. И Шурка решил, что по-ра.

Прошёл огородами до переулка Довыдиных и, стараясь не хлябать сапогами, высоко задирая ноги, медленно, как по воде, прокрался на зады. Сначала ушёл далеко за дворы, к самому краю поля, а затем свернул уже к своему дому.

Бесшумно перемахнув через ограду, Шурка пробрался к кладовке, открыл дверь. Она скрип-нула, он молча обругал мать за то, что не следит и не смазывает дверных петель. Постояв и успо-коившись, нащупал топор в углу, возле самого ларя и затискал себе в рюкзак. Принялся во тьме ощупывать стену над дверью. Где-то здесь должна висеть витая оборка, на которой обычно мать водит корову на ферму к Маринке-осеменаторше...

Сунул налыгу в карман, осторожно закрыл за собой кладовку и, посматривая на тёмные окна избы, отправился в сарай.

Распахнул заднюю дверь и пригляделся к темноте. Корова лежала где-то в углу и подня-лась, зачуяв его. Она насторожилась, начала то-пать копытами и беспокойно фыркать. Он на ощупь приблизился к ней и тронул её руками.
— Милка, Милка,— тихонько заговорил он.— Ну, чего ты, дурочка, это я...

Корова обнюхала его и, кажется, успокоилась. Он намотал на рога налыгу и потянул корову к выходу.
Она упёрлась и не шла. Тогда Шурка зашёл сбоку, встал рядом с коровой и легонько похло-пал ладонью по спине.

Она качнулась, сделала робкий шаг, а потом медленно побрела к мутному дверному просве-ту.

Шурка вывел корову на луговину и пошёл ря-дом, ласково похлопывая, торопя и потихоньку понукая. Они пошли быстрее. Милка весело ма-хала хвостом и порой его кончиком легонько  доставала до Шуркиной спины.

Их зачуяла собака Зинаиды Федуловой, вы-скочила на зады и принялась громко лаять. Ей тоненьким голосом отозвалась сучка Ленки Се-редининой. Шурка молча позлорадствовал: вот глухая тетеря, не слышит, а собаку держит...

Вокруг теперь стало не только светлее, но и заметно свежее, и на траве проступила роса.

Когда выбрели на полевую дорогу, Шурка по-шёл впереди, а корова — следом на поводу. Сразу за деревней свернули в лес. Шурка загодя определил место, назначив Носовскому встречу на заглохшей косенькой дорожке между сосня-ком и старым редкодубьем. Весной они здесь собирали сморчки вокруг болотца,  и участковй знал это место.

Приведя корову на округлую поляну, сбегаю-щую одной стороной к болотцу, тугим калмыцким узлом Шурка привязал корову к одинокой осине, неторопливо достал из рюкзака топор, пригото-вил охотничий нож, с размаху вонзив его в ствол осины. Сняв с себя куртку, закурил, потирая слегка онемевшую руку.

Тем временем стало достаточно светло. Звёзды померкли, а на вершинках высоких де-ревьев заиграли зелёно-золотистые блики.

Милка равнодушно наблюдала за Шуркиными приготовлениями и спокойно жевала серку.

Он вдруг бросил недокуренную сигарету, ре-шительно взял топор, подошёл к корове слева, почесал ей шею и, когда она доверчиво вытяну-ла её и собралась лизнуть хозяина в лицо, Шурку с лёгким хыканьем, одним блескучим ударом ру-банул ей по темечку, в самую становую жилу.

Милка зашаталась, ноги у неё подломились: она тупо посмотрела на Шурку, протяжно мыкну-ла и рухнула наземь. Он бросил топор и молние-носно полосонул корове ножом по горлу. Милка поджала под себя копыта, стараясь встать, но лишь шумно вздохнула. Из горла у неё вместе с её последним дыханием хлынула кровь, обдав Шурке лицо и руки.

Он отскочил от коровы и со злобой посмотрел на неё. Затем побежал к болоту умываться. А ко-гда вернулся, корова уже лежала врастяжку, её большой выпуклый глаз с мёртвым удивлением смотрел в небо. А на ресницах легонько дрожала крупная коровия слеза.

Шурка деловито засучил рукава и принялся свежевать тушу.

Управился он часа за полтора. К этому вре-мени совсем поднялось солнце, и его лучи весе-ло заиграли на листве, тронутой первой осенней пунцовостью. Шурка нетерпеливо курил, выгля-дывал на дорожку и прислушивался. С Носов-ским они договорились, чтобы тот  подъехал в условенное место к половине восьмого. Однако его почему-то не было, и это начинало беспоко-ить и злить Шурку. Струхнул ли, стерва?..

В волнении ходил по поляне, прислушиваячсь к сорочьему стрекоту, и потихоньку бранил Но-совский. Однако, тот вскоре подъехал. Они по-здоровались,  и Шурка немедля повёл участково-го к коровьей туше, умело разделённой на части. Мясо горой кровенело среди поляны на растяну-той коровьей шкуре.
—Вот,— сказал Шурка ровным и спокойным голосом.— Я думаю, тут будет больше, чем на полтора лимона. Забирай и мы в расчете.

Носовский молча походил вокруг забитой ко-ровы, подумал и спросил:

— А хай не поднимется в деревне?— И пре-дупредил: — В случае чего, я твоих дел не знаю... Я свой долг беру. Ты назначил время, я приехал. А что, почему и как тут было, это меня не касается...

— Да не бзди попусту! — урезонил его Шурик. - Корова-то моя. Кому хочу, тому и отдаю... ста-руху не хочется расстраивать, у неё на глазах резать. Вот и привёл... Бутылку-то прихватил на магарыч?

— Будет, будет тебе бутылка,— раздражённо бросил Носовский.

Он сходил к машине и принёс поллитровку «Русской». Шурка радостно сунул её в рюкзак, и оба принялись грузить мясо, предварительно за-стлав салон машины целлофаном, а затем ело-выми ветками.

Торопливо расставшись с участковы, Шурка сунул под куст чилиги топор и направился к уро-чищу Жареный Бугор. Там у него среди зарослей бересклета и папоротника был свой тайник, в ко-тором припрятывал и обрез, и охотничьи припа-сы.

Он решил, что домой не следует показывать-ся, по крайней мере, ещё недельку. Пусть с ма-тери спадёт горячка, отойдёт сердцем, сама ус-покоится, и в деревне улягутся страсти. «Эх, те-перь толковищ-то там! Вот уж раздолье ба-бам»,— насмешливо подумал он и стал решать, куда же ему податься. Опять к Кащею? Нет, туда сейчас нельзя. Там тоже, поди, гусей хватились. Может, к Матюхе в Шатровку? Но у него баба больно поганая на язык!

Завалиться бы к армейскому другану Мурату под Уральск в его казахский аул! Натаскать лещей, судачков из Урала, да и толкнуть на рынке! Вот деньги будут!.. Но до Мурата не ближний свет. Транспорт нужен.

И Шурка мечтательно зажмурился. Для нача-ла решил голову поправить, чтобы думалось лучше: принять рюмку водочки. На ходу сорвал несколько ягод дикого тёрна с ветки, сел на пе-нёк, вынул из кармашка рюкзака пластиковую раздвижную рюмочку, налил, выпил, крякнул и закусил ягодой. Во ртц стало кисло и вязко, а по телу покатилась теплота и под ложечкой загоря-чело. Вскоре и голова приятно отяжелела. И Шурке стало дремотно. Он вспомнил, что всю ночь не спал и что в первую очередь следует от-дохнуть, и направился к Егоровой поляне. На ней лесхозовские работники нынешним летом сеяли бахчу. Арбузы уже обобрали, а полуразрушен-ные сторожевые шалаши остались. В одном из них и решил прикорнуть.

Добравшись до шалаша, Шурка нагрёб в уго-лок соломы, прилёг на неё и забылся в сладкой звериной дремоте.

Спал он чутко и недолго, проснувшись, вновь подумал об этой корове и о своей сделке с Но-совским. «Пидер, не мог подождать, — обозлил-ся Шурка. — Сколько ондатры ему за просто так свалил! А ему долг загорелось получить. Как будто уканать от него собрались... Вот пёс воню-чий!»

И Шурка опять представил, какой, должен быть,  переполох теперь в деревне. Как бы ис-кать не кинулись! И вспомнил про топор. Дурак, зачем же на поляне оставил? Наткнутся на по-троха, найдут топор и – всё откроется...

И он решил вернуться на поляну, забрать то-пор, в схроне перепрятать.
По дороге вновь задержался в зарослях тер-новника и опять, выпив, закусил терпокой ягодой.

После чего ему стало легко и весело. Он уже безбоязненно шагал по лесу, в котором по кус-там немало торчало машин с грибниками, с ины-ми из них Шурка переговаривался, спрашивал про грибы, давал советы ехать к Ольховым озё-рам. Там грибные места, рассказывал, как про-ехать.

Но, выйдя к поляне, где зарезал корову, он невольно насторожился, услышав беспокойный вороний грай и сорочью трескотню.

Птицы быстро обнаружили и присутствие са-мого Шурки и принялись сильнее орать ещё. Орали и перескакивали с ветки на ветку.

На краю поляны Шурка выглянул из-за куста бирючины и похолодел, увидев соседа-дачника Евгения Александровича. Тот двумя пальцами за кончик черена держал окровавленный топор и потихоньку совал его в целлофановый пакет.

Этоуже по-настоячщему испугало Шурку. Про Евгения Александровича болтали, будто бы он самый крупный мент в области. Как-то Маринка Довыдина носила ему молоко и видела у него пистолет в кобуре. Если он, гад, возьмётся, мо-жет заделать такую козью морду, что и не от-плюешься. Настругает и дачные кражи, и бра-коньерство, и фураж с фермы. Да мало ли что ещё...

И Шурка  стал лихорадочно думать, как выру-чить топор.

В это время Евгений Александрович поднял голову, насторожился и посмотрел в его сторону. Ему показалось, что Евгений Александрович за-метилего, это заставило Шурку сорваться с мес-та и бежать. Голенища его сапог шумно захля-бали, старые валежины ломались под ногами и сухо потрескивали.

Некоторое время было слышно, что за ним гонятся, и шум погони ещё сильнее подхлёсты-вал его. В конце концов, выдохнувшись, он упал в прохладную листву под комель огромной берё-зы. Отдышавшись, успокоился и сьтал прислу-шиваться.
Рядом на березе тенькали синицы, где-то в глубине березняка стучал дятел. Больше ничего не было слышно.
8
В лесу было ещё душно, но уже не чувство-валось лета. И во всём угадывалось дыхание подступающей осени. Вот и сама земля отволг-ла,  стала прохладней. И пыль уже не клубится, как прежде. И трава побурела. У зверобоя на по-лянах заржавели метёлки его соцветий. Словно бы в печке их держали.

Евгений Александрович свернул на косенькую затравевшую дорожку и медленно поехал вдоль сосновых насаждений с одной стороны и старого редкодубья — с другой. Дубам этим, наверное, было лет по двести. Многие из них высохли и на коре бугрились наросты грибов-трутовиков.

 Евгений Александрович с грустью отметил, что этим деревьям недолго стоять, до первой бури: гриб теперь порушил, изъел древесину внутри.

Он приткнул машину к одному из лесных ве-ликанов — дубу с тяжёлыми развесистыми вет-вями, вылез из салона, взял корзину и направил-ся в ближний осиновый колок в надежде найти в нём грибную колонию на  старых пнях.
 

Хлынцев незаметно забрёл в самую чащу, ещё не сбросившую румяную листву. В её гдуби-не было влажно, пахло свежей осенней прело-стью.

Однако грибов не было. Нашёл сыроежку со шляпкой, источенной червями, вот и весь тро-фей. В прошлом году об эту пору он, можно ска-зать, не сходя места, сразу набрал здесь две корзины опят. Ныне, видимо, не грибной год. На-до бы за Сызрань в Налейку сгонять. Там бога-тые угодья!..

Отсутствие грибов его, в общем-то, не огор-чило. В лесу и без того было хорошо. Убаюки-вающий бумажный шелест листвы на дубах. Се-ребряный блеск летящей паутины, цепляющейся за вершины высоких дерев. До чего изобрета-тельна природа! Паучок без всякого машинного производства такой удобный соткёт себе пара-шютик, что, подхваченный воздушным потоком, отправиться в такие далёкие  дали, до которых и его родители не добирались. А он освоит их и заведет себе своё потомство для новых воздуш-ных путешествий.

 Лес словно бы вымер, совсем не осталось ни певчих птиц, ни стрекочущих насекомых. Но эта тишина была обманчивой, Вскоре она разрази-лась таким сорочьим стрёкотом, таким беспокой-ным вороньим граем, что Евгений Александро-вич невольно остановился. Голоса доносились  от края дубравы, за котрой светелела солнечная поляна.

Евгений Александрович, занятый своими мыслями, вначале не обратил внимания на этот переполох. Он думал о том; хорошо, что купил домик в этой приютной деревеньке!

На это приобретение его надоумил знакомый клерк из банка. Он же и совет подал, и адрес подсказал. «Деньги теперь труха,— говорил бан-ковский знакомец. — Сегодня они есть, а завтра придёт какой-нибудь новый Гайдар и превратит их в бумажный прах. Банки валятся один за дру-гим, производство глохнет. Так что лучше свои накопления в недвижимость обращай. Ну, ещё в землю. Уж она-то точно не сгорит и не обанкро-тится...»

Тогда он и купил у наследницы, избалованной городской жизнью незамужней бабёнки, дом её почивших в бозе стариков. Был при доме уча-сток, но Евгений Александрович как-то не зани-мался им. По мелочам сажал во дворе грядку огурцов да грядку помидоров, и баба Анюта в его отсутствие поливала их. Он в подарок ей приво-зил городские гостинцы.

В Ручьёвку приезжал просто расслабиться и отдохнуть от города, от его бестолковой суеты, деловых разговоров, застольной болтовни и по-литического озлобления. Здесьу него отдыхала не только душа, но и, кажется, каждая клеточка тела. Ему в Ручьёвке всегда было ровно и спо-койно. Единственный, пожалуй, случай выбил его из этой благостной ровности. Это когда, вы-бив окно, в дом забрались мелкие воришки, вы-потрошили холодильник, унесли кое-что из ве-щей: настольную лампу, хозяйственный инстру-мент.

Больше в этом воровстве  задело не то, что его обокрали, а то, что кто-то ходил по его жи-лищу, рылся в его вещах, книгах, бумагах, посяг-нув на самое важное: на право быть спокойным и обладать собственной тайной. Это и расстроило Евгения Александровича.

Он знал, что мелкое воровство - дело рук ме-стных бичей, и даже предполагал, чья это рабо-та. Мог бы устроить и разборку такую, после ко-торой и во двор поостереглись бы входить. Од-нако решил, пусть Носовский разбирается. Тему и карты в руки. Тот пообещал, однако, не слыш-но, чтобы принял какие-то меры. Это обстоя-тельство возмущалоЕвгения Александровича: «Сопляк! Таких и близко нельзя подпускать к ор-ганам!..».

Однако,  со временем этот дачно-воровской эпизод сгладился и забылся. Хотя временами и мелькало желание пожаловаться на этого рыже-го лейтенанта начальнику райотдела, подпол-ковнику Нефедову, с которым был в приятель-ских отношениях, но как-то не выпадало случая заехать в Крутоярск. А потом и вовсе охота от-пала.

Сам Евгений Александрович Хлынцев тоже был причастен к органам, прослужил в них в об-щей сложности более двадцати лет. В КГБ начи-нал сразу после окончания Московского институ-та железнодорожного транспорта.
Тогда перед самым выпуском вызвали его в райком комсомола, поговорили и со своей путёв-кой направили в кадры госбезопасности.

Было лето, солнечный день, и он был полон молодых жарких сил и радужных надежд на бу-дущее. Работа в органах представлялась пол-нойвеселой  романтики и шпионских приключе-ний: борьба со иностранными агентами, поимка контрабандистов, разоблачение военных пре-ступников! И повсюду он, находчивый, удачли-вый и неутомимый.

В жизни же всё оказалось гораздо прозаич-нее. После окончания двухгодичной школы КГБ направили в Крутоярск на крупный железнодо-рожный узел уполномоченным. Вначале был один. Но через полгода здесь же, на узле, созда-ли уже отделение из четырёх штатных сотрудни-ков во главе с начальником майором Горбатенко. Служить стало гораздо веселее, но  опять же ни-каких романтических погонь, рисковых операций и опасных разоблачений. Шла обычная рутинная работа. И их начальник, майор Горбатенко, вре-мя от времени вздыхая, говорил: «Эх, поймать бы нам, Евгений Александрович, какого-нибудь завалящего шпионишку! Вот бы прогремело на-ше отделение!..».

Но шпиона, ни хорошего, ни завалящего, им поймать так и не довелось. Однако зря хлеб свой не ели: создали в городе и на вверенном им уча-стке железной дороги такую агентурную сеть, сквозь которую не могли проскочить ни самый искусный эмиссар вражеских разведок, ни самый ничтожный советский болтун.

С болтунами поступали просто: с ними вели профилактическую работу, однако с годами их становилось всё больше и больше: и главное, не только среди простого обывательского люда, но даже в среде монолитных партийных рядов. В конце концов, на болтовню и политические анек-доты попросту перестали обращать внимание.

Случалось, помогали и транспортной мили-ции. Однажды на станции «Грибово» злоумыш-ленники вскрыли два железнодорожных контей-нера и похитили импортное барахло. Один кон-тейнер был райсоюзовский. Он не очень взвол-новал милицию. А вот другой, принадлежавший мидовскому работнику, члену ЦК партии, поднял на ноги всё управление транспортной милиции. Были брошены лучшие силы на розыск воров, который так и не дал результатов.

Тогда-то к ним в отделение позвонил сам на-чальник управления транспортной милиции ге-нерал Баранкин, попросил помощи. Майор Гор-батенко поручил это дело Евгению Александро-вичу.

— Давай, Хлынцев, поднапрягись. В службе зачтётся...

Евгению Александровичу и суток не потребо-валось, чтобы не только разыскать похищенное, но указать, по чьей наводке совершено хищение и кто главный заказчик.

Вскоре его перевели на оперативную работу в областное управление КГБ. Здесь он тянул лям-ку ещё почти десять лет, дослужился до подпол-ковника, однако из органов всё-таки вынужден был уйти по причине развода с женой.

Моральная чистота в органах безопасности, что бы там ни говорили, блюлась строго. Разве-денцев, бабников, людей, замеченных в пьянст-ве и вообще в малейших отклонениях от мо-рально-этических норм, изгоняли самым реши-тельным образом. Он был и не виновен в своей семейной драме: всё исходило от жены, влю-бившейся  в молоденького штабного капитана. По её инициативе и развод был оформлен, и всё равно он был вынужден со службы уйти.

Прослышава об этом, генерал Баранкин при-гласил его в своё управление транспортной ми-лиции на должность заместителя начальника уголовного розыска.

Евгений Александрович без особых раздумий принял это предложение. Агентура у него оста-лась — на дороге повсюду были свои глаза и уши, и дела при нём пошли в гору. Резко подско-чил процент раскрываемости преступлений, при-чем оперативно, сразу же по горячим следам.

Сам он в кабинете не засиживался. Больше обретался в товарных парках, не стеснялся тол-каться возле пивных, с удовольствием ставил за свой счёт кружку-другую какому-нибудь запойно-му завсегдатаю злачных мест и даже водил при-ятельство с блатным миром. Всё это, в конце концов, окупалось чёткой оперативно-розыскной работой. Порой и преступление только ещё за-мышлялось, а он уже знал: в каком парке, какой вагон готовятся ломануть.

Долгая служба в органах наложила свой от-печаток на его поведение и сам  характер. С го-дами он больше замыкался в себе, становился осторожней, и даже излишне подозрителен к людям, и обладал чувством безукоризненной наблюдательности.

Выработалась привычка, находяшь в общест-венном месте, садиться непременно там, откуда был хороший обзор. И эта профессиональная привычка наблюдать стала его второй натурой. Она нередко мешала ему, особенно в устройстве личной жизни. Познакомившись с женщиной, он потихоньку ловил себя на том, что наблюдает за ней, за её поведением, за её глазами, в которых вдруг открывался лишь один блудливый обман и желание обвести его. И его словно бы окатывало волной, и он уже ничего не мог поделать с собой и своим воображением. Это обстоятельство и обрекло его на одинокую жизнь.

Из транспортной милиции, в конце концов, тоже ушёл, когда увидел, что многое перемени-лось вокруг и что его работа порой начинает превращаться в посмешище, в какой-то фарс. Накроют преступника, запечатают в КПЗ, пере-дадут в руки следствия, а он, глядишь, уже через полмесяца разгуливает на свободе и ещё над-смехается: «Ну, что, мент, не обрыбилось?».

И зачем ему всё это? Пенсию выслужил по полной выкладке. А тут пригласили в банк на-чальником службы безопасности. Тройной оклад против прежнего. А работа, в сущности, всё та же и клиенты те же.

Здесь, в коммерческом банке, перед Евгени-ем Александровичем открылась изнанка жизни современных российских скоробогатеев, их мил-лиардные истоки. Он увидел, что в своём боль-шинстве эти богатства сколочены в обход зако-на, чаще всего путем откровенного мошенниче-ства, подлога и большого хапка. И за всем по-казным благочестием финансовых тузов увидел мерзость лжи и махровое лицемерие. Вот его недавний шеф, президент банка «Народные кре-диты» господин Феоктистов. Кто он? Евгений Александрович знавал его ещё в те времена, ко-гда Феоктистов был секретарём Крутоярского горкома партии и ведал тогда  вопросами идео-логии. На совещаниях, помнится, талдычил о чистоте марксистской морали, о преступной при-роде происхождения капитала. А хапнул банк, сбился с ленинского курса и запел совсем по-другому.

Но больше всего Евгения Александровича поразило одно невероятное открытие. Он вдруг узнал, что в соучредителях банка ходит ещё и бывший громила, в своё время получивший срок за вооружённый разбой, некто по фамилии Аку-лин. И ничего, мирно уживаются бывший партий-ный идеолог и недавний отпетый уголовник! Не просто уживаются, домами дружат! И какая лю-бовь у них! Прямо-таки два ласковых голубка!.. Но, если покрепче копнуться в нутре обих, слегка приоткрыть их души, тотчас же и  проглянут два матёрых хищника, вся разница между которыми лишь в том и состоит, что один медленно душит свою жертву, а другой потрошит сразу.

В прошлом месяце и банк их лопнул и вполне ожидаемо для Евгения Александровича. Всё  к этому и шло; деньги переведены в подставные фирмы, в товарищества с ограниченной ответст-венностью, в ассоциации, в различные фонды, на зарубежные счета. Все эти фирмы и фирмоч-ки тоже вдруг тихо и благополучно скончались: растворившись в необъятных российских про-странствах так умело, что от них  и следа не ос-талось.

Работая в банке, Евгений Александрович по-нял, что никакая не демократия правит бал: к власти пришла Мамона. И там, где она про-шлась, по её следу проступает кровь, ненависть и вражда. Не потому ли именно теперь появи-лось удивительно много параноиков, жаждущих власти?

Евгению Александровичу порой казалось, что мир сошёл с ума — всё человечество только и знает, во что бы то ни стало урвать для себя!

Как-то в одной с ним больничной палате ле-жал диабетик - большой тучный человек. Сколь-ко бы ему ни приносили еды, он всё съедал. Ел целыми днями. И однажды за едой вдруг пова-лился и умер. Врачи сказали потом: от обжорст-ва умер. Вот и мир не напоминает ли этого диа-бетика? И не кончится ли однажды тем, что само человечество просто задохнётся в собственных испражнениях? Умрёт от своекорыстия и обжор-ства...

После банка Евгений Александрович органи-зовал охранно-розыскную фирму «Частный сыск», собрав под её крышу всю местную чеки-стскую рать: своих бывших сослуживцев-отставников, профессионалов самого высокого класса. Ещё пришло к нему несколько бывших спецназовцев. И фирма, надо сказать, с первых же дней заработала так, что не стало отбоя от клиентуры. Эта работа Евгению Александровичу нравилась хотя бы тем, что она, как он полагал, помогает отсекать овец от козлищ...

А с коровой бабки Анюты какие-то странности. Тут, собственно, и искать нечего: далеко она не могла уйти. Чтобы везти её в город, надо быть совершенным идиотом. Кто это среди ночи пове-зёт краденое через многочисленные милицей-ские посты да гаишные дозоры? Дураков, как из-вестно, в профессионально промышляющем во-ровском круге немного. Значит, надо в округе ис-кать...

Тем временем уже на поляне сороки подняли ещё дшераздирающий стьркот. И вороны с кри-ками принялись кружить над дубравой.

Евгений Александрович догался, что где-то поблизости должно находиться ещё какое-то жи-вое существо. Оно и переполошило птиц.

Он косенькой дорожкой потихоньку проехал к округлой поляны, поросшей редкими кустами чи-лижника, с голой осиной посреди, и остановился на её краю.

Сама поляна с одной стороны полого скаты-валась к лесному болотцу, заросшему осокой. Когда он остановил машину и стал вылезать, от-куда-то из-за кустов, шумно взмахнув крыльями, тяжело поднялись два чёрных ворона, сердито перекликаясь.

Евгений Александрович вышел на середину поляны и  увидел, что собралось здесь столько беспокойных птиц не случайно: между кустами чилижника белела изнанка свежей коровьей шку-ры. Повсюду валялись потроха, растащенные птицами по траве.

Вороны бешено закружились над ним, сороки застрекотали пуще прежнего, мелькая среди ветвей ближайших деревьев. Иные пытались даже атаковать его, желая отогнать от своей по-живы, однако, не долетев, всякий раз, стреми-тельно взмывали вверх.

Евгений Александрович понял: на поляне -останки Анютиной коровы. Осмотревшись, он с профессиональной дотошностью принялся изу-чать каждый куст и каждый предмет вокруг. Спускаясь к болотцу, на песчаном взгорке уви-дел след от протектора автомашины. Узор пока-зался интересным: елочкой, с двумя извилисты-ми полосами по краям. Такой бывает далеко не у каждой шины. Во всяком случае, резина не оте-чественного серийного производства.

А в другом месте возле болотца чётко про-ступали отпечатки следов мужской обуви. Кажет-ся, резиновый сапог примерно сорок первого размера. Кто-то опускался на корточки для того, чтобы или воду взять, или умыться. Вот и место расчищено среди осоки, вода здесь маленьким полукружием мерцала в окружении  осочных за-рослей.

Евгений Александрович подошёл к сухой оси-не, увидел на стволе обрывок верёвочной привя-зи, а внизу, возле дерева, сбитую дернину. Тут корову, должно, привязывали, прежде чем за-бить. Вот и дернина в одном месте сорвана ко-пытом. А узел на оборке интересный: калмыцкий. Таким больше пользуется деревенский люд. Ко-ренному горожанину вряд ли он известен.

Евгений Александрович походил ещё по по-ляне, потом обследовал чилиговые кусты и под одним из них обнаружил топор с застывшей на нём кровью. Хлынцев тотчас вернулся к машине, достал целлофановый пакет и осторожно, двумя пальцами, за кончик топорища опустил находку в целлофан и затянул его сверху обрывком най-денной верёвки.

Сорок вокруг уже не было. Они перемести-лись куда-то в глушь осинника и кричали где-то в его зарослях. Евгений Александрович услышал лёгкий хруст обломившегося сука, шорох сухой листвы и насторожился. Шорох удалялся от него: по чащи, кажется, кто-то тяжёлый уходил в глубь леса. Евгений Александрович бросился, было, на этт шум, однако, углубившись в осинник, так ни-чего и не увидел в нём. Лишь в одном месте ка-чалась кем-то потревоженная полуобвитсшая ветка шиповника.

Треск и хруст раздавался уже далеко справа, и оттуда же доносился тяжёлый хлюпающий то-пот. Убегал или человек, или крупный зверь. Может, даже уходил лось, по-лошадиному ёкая селезёнкой.

Евгений Александрович вернулся на поляну, ещё раз обследовал её и поехал в деревню.
9
Тётка Анюта сразу признала свой топор и ука-зала даже на мету: на открошенный уголок обу-ха. Обрывок верёвки тоже был её.
— Хорошо, — сказал Евгений Александро-вич.— Я сейчас домой еду, по пути заверну в Крутоярский горрайотдел милиции и всё это сдам в качестве вещественных доказательств.

Анюта долго стояла, будто вдаренная обухом этого самого своего  топора, и молчала, бес-смысленно хлопая глазами.

—А как же я без топора-то, сынок?— вдруг, словно бы очнувшись, слабым голосом прогово-рила она.

—Вам всё вернут, — успокоил её Евгений Александрович.

Но она, кажется, не понимала его и стояла растерянная и  бледная. Потом вдруг, ловя ртом воздух и держась за сердце, сделала шаг по на-правлению к колодцу. Евгений Александрович торопливо подхватил её, достал из заднего кар-мана брюк тюбик с валидолом и предложил таб-летку.

—Нет, ничего не надо, сынок. Счас пройдёт,— сказала Анюта и присела на скамейку возле ко-лодца, предназначенную для вёдер. — Что-то сердце закатилось... Счас...

Она подняла к Евгению Александровичу на-пряжённо вытянувшееся лицо с седыми прядями на висках и, просительно глядя на него, скорбно произнесла:

—А, мож, ничего не надо, сынок?

— Ну, как это не надо?— возмутился он.— Дело-то серьёзное!

Им уже правил азарт сыщика, напавшего на свежий след, и он твёрдо для себя решил дове-сти дело до конца, а заодно утереть нос мест-ным милицейским засранцам, показать им, как надо по-настоящему вести оперативно-розыскную работу.

Возвратив Анюте ключи от своей дачи, он на-скоро попрощался с ней. Она молча проводила его до калитки, поджав руки к груди,и  всё смот-рела, как он усаживается в машину и как отъез-жает. И что-то скорбное было во всей её фигуре.

Своё расследование Евгений Александрович решил начать всё-таки с участкового. Ему поче-му-то запали в голову давешние слова старосты о том, что женщины видели машину Носовского утром возле леса. Евгений Александрович ре-шил, надо бы проверить это. Что-то тут не так... Надо бы взглянуть на его колеса...

Но Носовского дома не оказалось. Говорила с ним старуха в белом платке, с округлым, просто-душно-подслеповатым лицом.

— Нет его, нет, — ласково, нараспев повто-ряла она. — Уехал... К нефтяникам уехал.

Евгений Александрович, приняв озабоченное выражение, вкрадчиво  спросил:

—Бабушка, а он, случаем, мяса дома не оста-вил?

— Да нет, увёз, — охотно и опять же певуче произнесла она. — Он ведь со столовой догово-рился, а так разе можно счас дома мясо дер-жать? Чать, не зима. А в холодильник корову не утискаешь, — принялась она втолковывать гос-тю, а потом вскинула на Евгения Александрови-ча свои подслеповатые глаза и спросила:— А ты что, вместе, что ль?..

— Я договаривался у него задок целиком взять, — с тем же видом деловитой озабоченно-сти проговорил Евгений Александрович и спро-сил: Он один уехал-то?

— Один, сынок, один! Приезжал давеча такой вертлявый мужичок, тоже спрашивал его, а ниче-го не сказал... Да разве мало к нему приезжает! — засмеялась она.

Евгений Александрович собрался, было, уез-жать, но вдруг спохватился.

— Да,— вспомнил он, — а голову-то тоже увёз?

— Кому она нужна, коровья голова?— за-смеялась старуха.— В столовой-то чего из неё сделают? Нет, голова осталась.

—Тогда, может, голову продаст на холодец?

—Да он её, никак, собирался собаке разру-бить.

— Ну, вот ещё, собаке! — возмутился Евгений Александро­вич. — Сами, как собаки... Ну-ка, по-смотрю, может, и вправду куплю!

Старуха раскрыла перед ним калитку и пове-ла через весь двор в дальнее кирпичное поме-щение, возле которого сидел огромный пёс на цепи. Он, было, рявкнул на Евгения Александро-вича, но старуха цыкнула на него,  и пёс замол-чал.

Коровья голова лежала в углу на скамейке. С неё ещё капала кровь.

Евгений Александрович едва взглянул, как  сразу признал в ней голову Анютиной Милки. Вся чёрная, словно ночь, с белой звёздочкой во лбу, один рог кривой. Больше ему ничего и не надо было.

—Нет, бабушка, пожалуй, для холостяка бу-дет многовато... Да и возни с ней... Спасибо за приветы. Поеду,— заторопился он.

— Поезжай, поезжай с Богом! — добродушно напутствовала его старушка и, проводив, закры-ла за ним дверь дубовой калитки.

Посёлок нефтяников был по пути: стоял он всего в пяти километрах в стороне от автостра-ды. Евгений Александрович ехал и думал: «Ин-тересно, что скажет Носовский? Ко­ро­ву-то, вы-ходит, сам пришиб!.. Вот отчего машину видели утром. Взглянуть бы на протекторы!..».

Столовая находилась в самом центре посёл-ка, между магазином и буровой конторой. Сам же посёлок выглядел скучно: он состоял из двух де-сятков одноэтажных бараков, котельной цен-трального отопления да ещё одинокой трубы на мёртвом, лишённом всякой зелени пустыре. Над этой трубой, отравляя живое вокруг, день и ночь плясало зловещее оранжевое пламя.

Евгений Александрович проехал по улице и никакого транспорта не увидел. Значит Носов-ский умыкнулся,  и они с нрим где-то размину-лись.

Он открыл лёгонькую дверь столовой, обтяну-тую железной сеткой от мух и, пригибаясь, вва-лился в маленький, полный сладких кухонных запахов зальчик с блестящей раздачей.

—Есть кто живой?— весело крикнул он и ла-донью постучал по раздаче.

Из открытой двери боковушки на его голос выглянула русоголовая девушка в белой курточ-ке с ножом и с наполовину очищенной картофе-линой в руках.

—Что вы хотели?— бойко спросила она, по-дозрительно оглядывая его высокую молодцева-тую фигуру.

— Мне бы заведующего,— попросил он.

Девушка молча ушла, следом появилась сама заведующая. Это была чернобровая молодая женщина с округлым, удивительно нежным ли-цом, про которое можно сказать: как налитое яб-локо. От женщины и вправду веяло и здоровьем, и свежестью молодой яблоньки.

Красота и цветущий вид её даже несколько смутили Евгения Александровича.

— Простите,— начал он, сбиваясь и дёргаясь под пристальным взглядом больших ореховых глаз директорши.— Я, собственно... Меня проси-ли узнать, не купите ли вы говядину?.. И, если можете, по какой цене?

— Вы что нынче,— засмеявшись, весело за-говорила заведующая, — на говядине все поме-шались? Это прямо нашествие какое-то! Как будто всех коров решили разом порезать. — И добавила уже серьёзным тоном:— К сожалению, уже приняли корову. Больше пока холодильные камеры не позволяют. — И посоветовала, глядя ему в глаза:— Загляните дня через два. Ради та-кого молодца, может, и примем.

И она опять засмеялась, показывая белые ровные зубы. Голос у неё тоже был приметным: мягким и сочным.

—Вы, наверное, принимаете больше беззу-бых коров? — тоже улыбнулся ей Евгений Алек-сандрович, принимаясь за свою дознавательную роль.— И хозяин у вашей коровы, наверное, вы-живший из ума старичок-бодрячок?
—О. нет, тут вы ошибаетесь, — кокетливо проговорила заведующая.  Совсем очень даже молодой клиент…. Пожалуй, будет, помоложе вас.

— И, конечно, красивый,— подсказал Евгений Александрович.

— Ну, не скажешь, что красавец... Зато мили-ционер!

—А-а,— насмешливо протянул Евгений Алек-сандрович и  слегка откитнул голову,— Носов-ский!

—А вы что, знаете его?

—А кто же его не знает!

Он топтался на месте, большой и неуклюжий, как медведь, и улыбался ей...

— Выходит, обскакал меня. Ладно, тогда в следующий раз...

И стал отступать к двери, но, заглядевшись на заведующую, задел ногой о столик и едва не упал. Увидела это, она засмеялась и вдруг спро-сила уже серьёзным тоном:

—Скажи, а что всё-таки надо тебе? На фер-мера ты не похож, для мясника слишком интел-лигентен.

Евгений Александрович несколько смутился, но быстро нашёлся и не замедлил ответить:

— Ради такой королевы можно и мясом за-няться!..
—Ну-ну,— сказала она.— Попытайтесь.

И ушла, играя бёдрами.

На улице он постоял и мысленно прикинул: так, капкан, можно сказать, захлопнулся. Теперь надо к Нефёдову в Крутоярск. Вот ему и будет гостинчик от старого приятельства! Узнает, какая кадра пасется в его ведоистве!..

А к этой красотке надо бы ещё как-нибудь за-вернуть. И дорогой до Крутоярска он думал, то о Носовском, то о красавице-заведующей...

С подполковником Нефедовым они знакомы давно. Ещё с тех пор, когда Евгений Александ-рович здесь, в Крутоярске, на железнодорожном узле работал уполномоченным КГБ. Нефёдов то-гда был лейтенатом и служил опером в транс-портной милиции. Теперь уже несколько лет воз-главляет горрайотдел в том же Крутоярске. Ви-дятся они теперь редко. Бывает, и по рюмашке долбанут при встрече. Нефёдов который год со-бирается к нему в Ручьёвку на грибы, да что-то не получается у него с визитом.

Евгений Александрович уверенно подрулил к подъезду знакомого кирпичного здания горрай-отдела, в приёмной у секретарши спросил, на месте ли Николай Николаевич, и, узнав, что на-чальник у себя, смело прошёл в кабинет.

Нефёдов обрадовался ему, открыл холодиль-ник, запрятанный в настенном шкафу, достал бу-тылку коньяка и предложил по рюмахе за встре-чу. Евгений Александрович отказался, ссылаясь на то, что за рулём.

— Эка важность!— удивился Нефёдов. — Те-бя что, обнюхивать станут?— И подмигнул:  — Чать, свои! Ворон ворону глаз не выклюет...

— Был свой, — сказал на это Евгений Алек-сандрович, — да весь вышел. Теперь я лицо ча-стное. Твои же гаишники и подхватят меня!

—Ну, как хочешь,— сказал Нефёдов, — а я рюмашку пропущу.

Они поболтали ещё, повспоминали свои мо-лодые крутоярские дни. Затем Нефёдов посмот-рел на часы, вскинул на Евгения Александрови-ча пристальный взгляд и уже строго, с некоторой даже официальной сухостью в голосе произнёс:

—;Ну, ладно, всё это лирика. Что у тебя? Не так ведь приехал?

И плотная, по-боксёрски крепко сбитая фигу-ра Нефёдова застыла в нетерпеливом ожида-нии.

Евгений Александрович не стал томить при-ятеля, выложил всё, что выяснил по поводу кра-жи коровы у гражданки Дубовиной и причастно-сти к этому делу участколвого Носовского.

Его рассказ заметно обескуражил Нефёдова. Он неловко поёрзал за столом, заваленным бу-магами, и вызвал секретаршу.

— Оля,— попросил её,;— свяжи немедленно с Раздольным, с квартирой участкового.

Пока Нефедов говорил с секретаршей, и она соединяла его, Евгений Александрович сходил на улицу, принёс из машины пакет с топором.

Всего телефонного разговора он не слышал, вернулся, когда уже Нефёдов заканчивал его и кричал в трубку:

— Ты вот что. Ты давай не крути там! Завтра же с утра рапорт мне на стол!

Положив трубку, вскинул на Евгения Алексан-дровича свой несколько смущённый взгляд, под-вигал по столу подвернувшийся пакет, помолчал и хмуро произнёс:

—Слушай, тут какая-то ошибка... Какое-то за-блуждение.

— Ну вот ещё! — недоверчиво усмехнулся Евгений Александрович, глядя на приятеля.

Нефёдов пожал плечами и объяснил:

— Носовский клянётся, что никакой коровы он не крал. Да, признаётся, что купил тушу говяди-ны за полтора миллиона у какого-то ручьёвского жителя,— Нефёдов заглянул в листок своего на-стольного календаря и добавил:;— Вот я запи-сал. У Александра Николаевича Дубовина.

— Значит, вместе сработали, — сразу же под-хватил Евгений Александрович, однако без прежней уверенности.

Оба неловко помолчали, и Хлынцев решил, что ему пора уезжать.

— Я, пожалуй, пойду,— сказал он, поднима-ясь.— Вот всё оставляю тебе. Это твои кадры, тебе и разбираться с ними. Я здесь  ни при чём. Я тебе доложил, как есть. А уж ты смотри сам.

— Можешь не не беспокотся, ты меня зна-еншь. Если что, я не потерплю... Я назначу слу-жебное расследование. У нас есть кому  занять-ся. Пусть через «чистые руки» промоют, — успо-коил его Нефёдов, поднимаясь из-за стола.

Простились они хотя и тепло, по-приятельски похлопав друг друга, однако оба чувствовали, что их радушие показное, что между ними про-легла легкая  полоса отчуждения.

И по дороге домой, в областной центр, Евге-ний Александрович потихоньку клял себя: зачем, дурак, ввязался? Получается так, что он вроде бы подкладывает свинью Нефёдову, подкапыва-ется под его кадры. А этого нигде не любят.

И ещё думал, что не мог же этот великовоз-растный Анютин балбес один справиться с таким делом. Всё-таки тут участие Носовского есть.

Впрочем, что надо, сказал Нефёдову: пусть разбирается. Покрывать участкового ему тоже нет никакого резона. Может и сам сгореть через этого дурака...
10
У Шурки пересохло в горле и он, желая уто-лить жажду, не закусывая, в несколько приёмов допил водку. Жажды не утолил, а опьянел силь-нее.
Для себя он так и  не решил, что ему делать. Знал одно: домой теперь никак нельзя. Выход виделся опять же в том, чтобы надолго исчез-нуть из родных мест. И снова в его хмельном мозгу возникало имя дружка Мурата.

Добравшись до тайника, потискал в рюкзак обрез, охотничьи припасы, рыбачьи причиндалы и направился на большак. Если повезёт, прице-пится к какому-нибудь шофёру-дальнобойщику,  глядишь, и доберётся до казахских просторов.

Едва успел подняться из берёзовой котлови-ны, увидел впереди за деревьями грибников на двух машинах: на чёрном «мерседесе» и голубой «девятке». Обе машины лихо вырулили на ши-рокую поляну и остановились под двумя кривы-ми берёзами, стоящими на отшибе. Из каждой  машины выпорхнули по молодой молодой па-рочки, одетые явно не для грибного промысла.
Обе дамочки были голенастымие, длинноно-гими, в куцых юбочках, лёгких блузках и белых  кедах на босу ногу.
Выпорхнув из машин, они принялись бегать и кружиться.

Их кавалеры выглядели гораздо солиднее. Тот, что вылез из «мерседеса», лысый, с приказ-чичьей бородкой на широком скуластом лице, был одет в спортивные брюки с цветными шта-нинами, в чёрную трикотажную майку. На груди у него болталась тяжёлая цепь.

Другой был высоким, русым, во всем красном, плотно обтягивающем его гибкую фигуру. Он вы-глядел настоящим красавцем, сошедшим с об-ложки спортивного журнала.
Его подружка, тоже была яркой блондинкой с крутыми полными бёдрами. Она стала увиваться возле спортивного парня и по-собачьи преданно заглядывать ему в лицо.

Мужская  компания немедля принялась на-крывать стол. Раскинули на траве клеёнчатую скатёрку, принесли из машин выпивку, еду и усе-лись кружкомг.

Шурка затаился под низко нависшей веткой берёзы и наблюдал, глотая слюну. Он опреде-лённо не знал, зачем это ему надо: подгляды-вать за молодой компанией. Однако где-то дале-ко в подсознании уже маячило не совсем ясное намерение, от которого так и запылала его по-хмельная голова.

Компания, между тем, распахнула дверцы своих лимузинов, врубила музыку и стала весело топтаться вокруг скатерти с яствами. Топтались и целовались на ходу. Разгорячившись, приня-лись сбрасывать с себя одежду. Парни сделали это первыми, их примеру, не долго думая, по-следовали и девицы. Они срывали блузки, бро-сали их и с хохотом приплясывали. В конце кон-цов, остались в одних плавках.

Бородатый с цепью на шее, прихватив из ма-шины какой-то свёрток, похожий на одеяло, об-нял свою подругу и повёл её в ближайший лип-няк. Вслед за ними теперь уже в другую сторону удалилась и вторая парочка. На поляне возле открытых машин осталась лишь еда с выпивкой да полную мощность гремела музыка.

Шурка, и сам не понимая, что с ним происхо-дит, вёрткой ящерицей скользнул из своего ук-рытия и в одно мгновение оказался возле голу-бой «девятки». Лёжа, он швырнул в открытую дверь машины свой рюкзак, влез в неё сам, взялся за руль, повернул ключ зажигания, тор-чащий в замке, и, на ходу закрывая двери, бе-шено рванулся с места.

Теперь с планами у него всё определилось. Теперь он твёрдо знал, что делать: угнать маши-ну в лесную глухомань, дождаться вечера, а за-тем окольными дорогами, степными просёлками добраться до уральских селений Казахстана. Там толкнуть машину какому-нибудь степному баю, сшибить бабки и вволю пожить у Мурата в его родном ауле, попить водку, половить рыбу, покуражиться.

Поворачивая с поляны на дорогу, увидел в боковом зеркале, как оба полуголых «грибника», что-то крича и махая, во все лопатки понеслись к одинокому «мерседесу». Шурик понял; сейчас начнётся погоня, и весело надавил на педаль. Машина побежала легко и проворно.

Важно было перескочить через автостраду и гнать машину к Ольховым озёрам. Там сырые, дикие места, и без знания потаённых, объездных дорог его преследователи обязательно врюха-ются в такую трясину, что потом никаким их кра-ном не вытянуть. По асфальту на своём «мерсе-десе» они его, как дохлого зайца, загонят. И то-гда вряд ли живым доведется быть.

И он с остервенением гнал «девятку», беспо-койно поглядывал в зеркало заднего обзора. По-гоня, кажется, отстала. Но едва дорога ровным изволоком пошла под уклон, на самом гребне лесного возвышения среди низких придорожных кустарников, замелькав, показался чёрный «мер-седес». Их разделяло не более полкилометра.

Шурка напрягся и надавил на педаль газа так сильно, что уже некуда стало давить. Мотор взревел, как бешеный, и придорожная обочина слилась в одну стремительно набегающую поло-су.

Шурка решил обмануть преследователей: не пересекая автомагистрали, проехать несколько метров по ней и на ближнем дорожнем перекре-стке свернуть в лес. Он рассчитывал, что пре-следователи, не увидел его на магистрали, ко-нечно же, рванутся прямиком по лесной дороге. Главное— успеть проскочить участок автострады до того, как «Мерседес» появятся на ней.

Эта мысль целиком завладела Шуркой, он даже и сам не успел заметить, как выскочил на асфальт.

И тут же, оранжево мигая сигнальными про-блесками, на него набежало огромное тело бен-зовоза,бешено летящее по спуску автострады. Шурка успел почувствовать лишь страшный бо-ковой удар и скрежет металла. Горячая вспышка, чёрная, как молния, в одно мгновение пронзив-шая Шуркино тело, бросила его в мёртвую тьму.

Бензовоз, протаранив «девятку», с гулом рух-нул в придорожный кювет и тяжело сотрясся от высоко взлетевшего огненного смерча. И вместе с рёвом взрыва по кювету далеко прокатился гу-дящий огненный вал...
Вместо эпилога
При расследовании дорожной катастрофы на сто пятнадцатом километре лесного участка ав-тострады следователь прокуратуры обнаружил металлическую бляху от ремня с оплывшим оло-вом. Её показали Анюте. Она узнала её и запла-кала, говоря:

—Какая смерть! Какая смерть! Разе я для это-го его рожала?..

Эта бляха была единственным фронтовым трофеем её мужа. На ней была надпись по-немецки: «С нами бог!». А в центре — свастика, насквозь пробитая бородком.

С этой солдатской бляхой немецкого ремня её Николай прошёл воркутинские лагеря. И по-том уже дома подпоясывал ремень зимой поверх шубняка, когда в поле за кормами ездил.

После смерти мужа ремень достался Шурке. Он был и в последний раз с ним. И хотя от Шурки больше ничего не нашли, на девятый день Аню-та собрала поминки и попросила скотников с фермы рядом с могилой мужа поставить дубо-вый крест сыну и надпись на нём сделать, когда родился и когда умер.

На поминках она славно угостила мужиков. Они рассолодели и говорили, какой хороший че-ловек был Шурка. И Анюта с ними соглашалась: да, хороший, ласковый и желанный...

Про корову Анюта старалась не думать. Зи-наида пообещала продать ей свою тёлочку на обзавод.
— Деньги мне сразу не потребуются,— сказа-ла она.;— А потихонечку из пенсии так и выпла-тишь.

Носовского той же осенью уволили из мили-ции, однако под суд не отдали. Он стоял на сво-ём: мясо получил в счёт Шуркиного долга.

Евгений Александрович по-прежнему по вы-ходным наезжает в свой дачный уголок отдох-нуть и отвлечься от дел.

Эту зиму Анюта решила коротать вместе с Зинаидой в её доме. В своём теперь ей стало совсем одиноко и постыло.
И  как они переживут зимние холода?..

1997 г.