На фото 1981 года А.Лухтанов с трофеями в горах Турайгыр
Пещера Али Бабы
Уезжать из Алма-Аты мне было тяжело всегда, теперь тягостней вдвойне. Я оставлял не только мать, друзей детства, родной дом, но теперь и близкого по духу человека, наставника, учителя. В то же время я чувствовал, что что-то изменилось в моей жизни к лучшему. В серых буднях зыряновского бытия появилось светлое пятнышко, какая-то надежда. Надежда на что - этого я сам еще не представлял, но теперь воспоминания о времени, проведенном с Зверевым, как-то скрашивали мою жизнь, работу, которой я тяготился, а, отправляясь в лес, уже знал, что мое увлечение нужно людям.
Максим Дмитриевич зимой развил энергичную деятельность, "проталкивая" в издательстве книжечку "Пернатые друзья". Она вышла в 1962 году. Для этого он ходил даже на прием к министру. Идеи так и роились у него в голове. Он уже задумал сделать целую серию брошюр: "Животные гор", "Животные степей", "Животные озер", "Животные - предсказатели погоды" и т.д. Для этого требовалось много фотографий. Он завалил меня заказами, а я не успевал. Да и что я мог сделать в один выходной день, да еще живя в маленьком городишке, более шести месяцев в году засыпанном снегом, где нет ни зоопарка, чтобы снимать, ни магазина, где можно было бы купить фототовары. Да и что греха таить, я не привык работать на заказ. До сих пор я довольствовался тем, что получалось. Я отбирал лучшие, превосходные кадры, отставляя в сторону посредственные. Словом, я оставался любителем и противился тому, чтобы стать профессионалом.
Так, в ожидании весны и встречи с М.Д.Зверевым прошла зима. В конце апреля, едва сойдя с самолета в Алма-Ате, набираю знакомый номер телефона из будки автомата. Знакомый, ставший милым, мягкий голос:
- Александр Григорьевич! Как хорошо, что вы приехали. А мы тут недавно о вас вспоминали. Знаете, нашли пещеру, о которой я слышал уже больше двадцати лет, ее забыли все и не могли найти.
- Это та пещера, в которой горит таинственный свет?
- Нет, другая. Пещера, в которой басмачи прятали свое добро. Тоже очень интересно. Не хотите составить компанию?
- Конечно, хочу!
- Ну, вот и прекрасно, приезжайте ко мне завтра, дома обо всем договоримся.
И вот я снова сижу в прохладной полутьме уютного зверевского кабинета. О таком я мечтал всю жизнь. Суетятся и щебечут зеленушки, чижи и щеглы в вольере. За дверью веранды стонут горлицы. В полутемном углу коридора, сидя на тумбочке, дремлет сова-сплюшка. Она как изваяние недвижна, и лишь желтые глаза, которые она изредка приоткрывает, говорят о том, что это не чучело, а живое существо.
- Многие сейчас держат разных заморских птиц, - говорит Максим Дмитриевич, подходя к вольере, - попугаев там всяких. А я вот только своих, чижей да чечеток. Они мне милее, а чужих не признаю.
На столе, как всегда, стоит заправленная бумагой пишущая машинка.
- Ну вот, пока вы там добывали руду, я написал уже две книжки, - говорит писатель и протягивает их мне.
- Давайте, я сделаю надписи.
В доме Зверевых всегда царила доброжелательная, спокойная и рабочая обстановка. Все мирно, тихо, никаких повышенных голосов. Кажется, никто из членов семьи не умел разговаривать на нервных, раздраженных тонах. Наверное, такое бывает лишь в среде настоящих потомственных интеллигентов. Ольга Николаевна - приветливая, хотя и немногословная, и уж совсем молчаливая и тихая ее сестра - сухонькая сгорбленная старушка преклонных лет. Володя - их сын, вежливый, воспитанный, хотя и деловой. И даже Галя - его невеста - также приятна и мила.
Ольга Николаевна - ботаник. Это видно и по книгам в шкафах, и по букетам цветов в вазах, расставленных всюду.
- Каждый год в марте мы ездим под Талгар, собираем там алма-атинские подснежники крокусы, - объясняет Максим Дмитриевич, - а недавно были в Медео и по горам ходили. Ольга Николаевна любит тюльпаны и, вообще, первые цветы, хотя, кажется, крокусы совсем неприметные, даже невзрачные.
- Максим Дмитриевич, - вздохнул я, - да кто же их не любит! Первый цветок после зимы, а тем более, крокус - мой любимый подснежник. Я так скучаю по ним!
- Да, это так, - подтвердил Зверев, - но все же ваши кандычки и огоньки лучше. Я вот мечтаю посадить их у себя в саду. Сделать, так сказать, уголок алтайской тайги у себя дома.
В затемненных садом комнатах царит легкий сумрак. Интерьер, вся обстановка - мебель, безделушки на шкафах - все напоминает о дореволюционной старине. Я разглядываю все с интересом и некоторой завистью.
- Вы думаете, этот дом я построил на писательские гонорары? - улыбаясь, спрашивает Зверев, - ошибаетесь, дорогой. На авторские гонорары не только ничего не построишь, с голоду помрешь. Деньги на дом мы собрали, выращивая картошку в горах. Работая в заповеднике, держали большие огороды. Пахали соответственно. Все своими руками. А главная заслуга тут Ольги Николаевны, она и проект сама составляла, и вся идея ее.
Максим Дмитриевич сделал паузу.
- А с гонорарами беда просто. На них не проживешь. Копейки. Подрабатывают писатели кто дворником, кто сторожем. Мои книжки изданы уже миллионными тиражами, а что толку - я не разбогател.
Я робко возразил:
- Зато вас миллионы знают и любят. До вас никто о природе Казахстана не писал.
Максим Дмитриевич охотно согласился, но добавил:
- Писал еще Шнитников о животных, но слишком уж наукообразно, казенно. Впрочем, что с него взять, он не писатель, а ученый. Так что, действительно, для детей о зверях и птицах никто больше не писал.
- Максим Дмитриевич, а вы хорошо знали Шнитникова?
- Шнитникова? Еще бы! Сколько раз сидел он вот здесь, где вы сейчас сидите. Я его как сейчас вижу. Что за человек? Довольно нудный и въедливый. Он был очень высокого роста. Хромал. Когда шел, громко стучал палкой - издалека было слышно. В советское время нигде не служил, и жил на одни гонорары. Бедствовал, конечно. Но свое дело знал и любил. Много путешествовал. Когда ввели научные звания, пришел в комиссию и сказал: "Я в Казахстане лучший зоолог". И настоял, чтобы ему дали степень доктора наук. Так он стал единственным в стране доктором зоологии, а не биологии, как все остальные. В конце жизни ему повезло: возвратили квартиру в Ленинграде. Да не пожилось ему, рак приключился.
- Однако, давайте о нашей поездке, - Максим Дмитриевич принял деловой вид. - Придется опять на вашей "Победе", наша совсем никуда не годится. Отъездилась. Как у вас машина, на ходу?
- Все в порядке, Максим Дмитриевич. Мне все равно надо выезжать, иначе машина просто заржавеет.
- Вот и прекрасно, так что завтра и поедем.
Переночевали у Петренко, а утром, захватив с собой чабана, едем по каменистому проселку в одно из ущелий Сюгатинских гор. Здесь весна еще только началась. Из недавно оттаявшей земли лезет нежная поросль молодой травки. Оставляем машину на полпути и дальше идем пешком.
- Здесь совсем недалеко, - говорит чабан, еще молодой казах, - только перевалим эту горку.
Я думаю о пещере Али Бабы, вспоминаю вычитанную где-то легенду о древнем тайнике в недоступной пещере на скале. Интересно, а что нас ждет здесь?
Мы идем, то поднимаясь, то спускаясь из ложка в ложок, но никакой пещеры не видать.
- Вон там, видите, куст, - остановившись, наконец показал наш проводник на невысокую серую скалу, выступающую над склоном, - за ним шиповник и пещера.
Пока ничего не видно, но мы подходим вплотную и за кустом недавно распустившегося шиповника видим темнеющий грот. Наклонившись, пролазим и оказываемся в небольшом каменном зале. Здесь можно выпрямиться во весь рост, но пещера совсем коротка, со всех сторон она кончается серыми сводами каменной скалы. Конечно, здесь можно укрыться от непогоды нескольким человекам, но ни о каких таинственных ходах и подземельях нет и речи. Я немного разочарован, но Зверев не разделяет моего пессимизма.
- Здесь вполне могла спрятаться целая шайка бандитов, - говорит он, и, наклонившись, поднимает с земли небольшой предмет.
- Вот! - торжествует он и показывает позеленевшую медную пластинку. - Это же обивка с сундука! Значит, тут действительно прятали свое добро басмачи. Конечно, надо бы произвести раскопки, вон сколько земли скопилось...
Жмурясь, мы выходим на солнечный свет. Совсем близко от нас беззвучно вспархивает серая птица и, усевшись на камень, красуется неподвижным монументом. На голове у нее торчат острые рожки-ушки, она испуганно, но и с любопытством мигает желтыми глазами.
- Сплюшка! - признал я полюбившуюся мне совушку.
Максим Дмитриевич улыбается:
- Когда-то этих милых пташек было много в окрестных городских садах. Теперь тоже есть, но мало, совсем не так, как было раньше.
Я с удовольствием фотографирую сплюшку, меня радует весна, я счастлив от того, что рядом Зверев, дорогой мне человек, ставший ближе родного.
- Ну что, индейцы-разбойники, одну тайну раскрыли, поехали разгадывать другие, - голос Максим Дмитриевича возвращает меня к действительности. - В Бартагое сейчас тянут вальдшнепы, но никто не находил гнезд. Вот бы нам это сделать!