М.Д.Зверев и Н.И.Сладков на кордоне в Глубокой Щели Заилийского Ала-Тау. Фото А.Лухтанова
Смелый фотоохотник
В начале 1963 года неожиданно получаю письмо:
Уважаемый Александр Григорьевич!
Максим Дмитриевич Зверев, мой хороший знакомый, прислал мне книжечку "Пернатые друзья", которую он сделал вместе с Вами. В книжке мне очень понравились ваши фотографии. Это не просто фотографии натуралиста, но, что особенно дорого, и фотографии художника. Радостно, что все больше и больше появляется у нас людей, которые меняют ружье на фотоаппарат. Приятно, что люди начинают смотреть на природу не только глазами потребителей.
Я тоже очень люблю охоту с фотоаппаратом. Мне бы хотелось узнать Вас поближе, может быть, взаимно поделиться советами и опытом, а также планами.
Несколько слов о себе. Я писатель. Пишу о природе для ребят. Нынче написал книжку об охоте с фотоаппаратом.
Напишите мне о себе.
Желаю вам удачи (Вот уж действительно ни пуха, ни пера!)
С уважением Н.Сладков.
Ленинград 2 февраля 1963 года.
Вскоре я получил по почте две книжечки. Одна называлась "Краешком глаза", другая "Смелый фотоохотник" С любопытством и интересом прочитал их и был поражен: мне показалось, что я держу в руках книги В.Бианки, моего любимого писателя. Сладков был его двойник! Еще недавно я был огорчен, узнав о смерти автора "Лесной Газеты" и "Аскыра", но, оказывается, вовсе нет, Бианки не умер, его дело с той же увлеченностью и любовью к зверям и птицам продолжает другой, не менее талантливый писатель Н.И.Сладков.
Это уже позже я узнал, что он и на самом деле был как бы наследником его творчества, переняв не только его стиль, манеру письма, художественные приемы, но и гораздо более важное: его интеллект, душу и само отношение к природе. С тех пор я стал ждать не только встречи с самим автором, но и с его новыми книгами. Но прошло более трех лет, прежде чем я познакомился с Николаем Ивановичем очно.
В июне 1966 года я участвовал в большой поездке совместно с М.Зверевым, В.Степановым (начальник Управления охотхозяйств и заповедников) и А.Тарасовым (охотинспектор). На водометном катере мы проплыли по Или до ее низовий и обратно. Только возвратился домой, а Максим Дмитриевич уже звонит. Голос как всегда мягкий, но в этот раз несколько загадочный и с каким-то особенно радостным оттенком:
- А у нас кто-то есть, приехал в гости и ждет вас. Отгадайте, кто.
- Сладков! - сразу выпалил я.
Я уже знал, что он должен приехать.
Через полчаса открываю знакомую зеленую калитку, а по дорожке через дворик навстречу мне идет улыбающийся человек. Приятное лицо, вьющиеся волосы, зачесанные назад, крупный нос с горбинкой. "Как у австралийского мишки коалы", - отметил я про себя.
- Александр Григорьевич?
- Николай Иванович?
Мы дружески пожали друг другу руки, как будто были давным-давно знакомы. Так вот он какой Садков - писатель, пишущий, как Бианки, и натуралист, как и я, влюбившийся в фотоохоту. Смелый фотоохотник! Хотя это, конечно, всего-навсего художественный прием - так назвать фотографа живой природы. На самом же деле, как я считал сам, главное в этом деле вовсе никакая не смелость, а обычное терпение. Желание получить снимок, любовь к природе и страсть охотника. И все это присутствовало у Николая Ивановича в полной мере.
Максим Дмитриевич в это время стоял чуть поодаль и по-доброму улыбался.
- Нашего полку прибыло. Давайте сразу к делу. Надо обсудить наши планы и маршруты.
Мы сели за столик на веранде. Над дорожками сада зеленела свежераспустившаяся листва. В окна тянул свои узорчатые листья виноград. Щебетали птицы. В комнате оживленно беседовала Ольга Николаевна с женой Николая Ивановича - моложавой и еще яркой женщиной лет 40.
- Я предлагаю съездить в Алматинский заповедник, - начал Максим Дмитриевич. Сейчас в горах самое начало лета, все цветет и благоухает. Совсем близко от дороги егерь нашел гнездо беркута. Поснимать есть что, насчет пропусков я сейчас договорюсь. Как вы, согласны?
- Это уж куда повезете, я человек безлошадный, - прибеднился Сладков. - Это у вас здесь у каждого по автомобилю, а у некоторых во дворах даже по два (Николай Иванович имел в виду Максима Дмитриевича, у которого с недавних пор появился новенький легковой "ГАЗик", а старенький "Москвич" все еще стоял рядом). А, вообще-то, я хотел побывать на Поющей горе. Очень уж здорово вы, Максим Дмитриевич, его описали. Прочитал я ваш рассказ и сразу ощутил в себе "зов таинственной горы". Прямо-таки седьмое чудо света. Заодно хочу побывать в вашей пустыне.
И не пожалеете, такой горы в Союзе нигде больше нет, - горячо поддержал его Зверев. - А как вы, Александр Григорьевич?
- Я с превеликим удовольствием. Сам об этом давно мечтаю.
- Ну вот, друзья, любители природы, мы и договорились. Съездим в Талгарское ущелье, а потом на Поющий бархан.
Максим Дмитриевич был особенно оживлен и радовался, как ребенок.
И вот мы быстро катим на новеньком ГАЗике. За рулем его сам хозяин. Максим Дмитриевич ведет машину мастерски и даже лихо. Историю его приобретения я знаю из рассказов самого Зверева:
- Любит меня за что-то Кунаев, - как-то признался он мне. - Вот статью о природе Казахстана для энциклопедии попросил написать. Я же не географ, а детский писатель, и Кунаев это прекрасно знает, однако сказал, что лучше Зверева все равно никто не напишет. На заседаниях правительства и в ЦК я доклады делал по охране природы, хотя и не специалист. Есть ведь доктора наук...
- Значит, знает вас по книгам. Читает.
- Наверное, читает, потому что время от времени вспоминает обо мне.
Максим Дмитриевич помолчал и продолжил:
- Хочу я его попросить, чтобы "ГАЗик" мне выделили, "Москвич" наш совсем дряхлым стал, по ровной дороге не тянет, а уж в горы и соваться нечего.
- Да, "ГАЗик" - это здорово, можно хоть где проехать.
Прошел год с того разговора, и вот новенький "ГАЗик" уже во дворе у Зверевых, а сбоку под кустами вишни сиротливо приткнулся почти брошенный старенький "Москвич" самой первой послевоенной модели.
- Максим Дмитриевич, как вам удалось выхлопотать газика, частникам ведь их не продают?
- Это все не так просто, - отвечал Зверев и, повернувшись к нам вполоборота, хитро улыбнулся.
- Я вам говорил про Кунаева. Так вот договорились со Степановым. Им выделили автомобиль прямо с завода, а те для видимости подержали с месяц, проехали километров 100 и списали. Так что нам за копейки досталась новехонькая машина, - добавил он в заключение.
Зеленая будочка и полосатый шлагбаум. Заповедник начинается сразу при въезде в ущелье. Кажется, мы очутились в райском саду. Какие волнующие запахи свежей зелени! Какое разнообразие пород деревьев и кустарников! Зелеными волнами по прилавкам и логам теснятся урюково-яблочные заросли, выше по крутобоким склонам стеной стоят осинники с торчащими над ними пирамидами тянь-шанских елей. А вдоль реки забор из ивняков и кустарников. Настоящие дебри из цветущего белого и желтого шиповника, барбариса и жимолости. Боярка и рябина разрослись здесь до размеров огромных деревьев с обомшелыми седыми стволами. И над всем этим изумрудным морем возвышались серые гранитные скалы; шлейфы розовых осыпей струились меж каменных круч, одиночные кусты эфедры и можжевельников лепились на макушках утесов.
Мы шли по дороге, усеянной валунами. Сладков по-спортивному одет. Синяя куртка, почти деголлевская кепка с большим козырьком. На шее фотоаппарат с массивным зеркальным телеобъективом, называющимся «МТО-500».
- Николай Иванович, вам нравится этот объектив? Он же тяжел и светосила мала.
Сам я предпочитал пользоваться менее "дальнобойным", но более удобным "Таиром".
- Да уж, какой есть, - отвечал писатель, - собираюсь вот приобрести фоторужье. Называется "Фотоснайпер". Промышленность обещает выпускать.
Николай Иванович, человек, хотя и сугубо городской, бывал на природе немало и может многое рассказать. Вскоре я уже знал, что годы войны он провел в Иране, где служил по своей специальности военным топографом. Потом работал геодезистом на Кавказе. "Почти мой коллега", - отметил я про себя. Сам я маркшейдер, а это почти геодезист применительно к горному делу.
В горном ущелье, где бы ни находился, всюду сопровождает неумолчный, грозный и в то же время баюкающий шум горной реки. Могучие белопенные валы несут со снежных вершин не только воду, но и свежесть и прохладу. И вдруг сквозь бешеный рев и грохот прорезался пронзительно-резкий птичий крик. Скорее его можно было назвать свистом, но свист необычный, мелодичный и певучий.
Над водой пронеслась крупная темная птица и уселась на мокром валуне среди стремительных волн реки.
- Кажется, нам повезло, - встрепенулся Николай Иванович - это же синяя птица! Лиловый дрозд.
- Она самая, - подтвердил Максим Дмитриевич. - Птица счастья. Это очень символично, - добавил он, - что вы начинаете с синей птицы. Она принесет вам удачу.
Я тоже, хотя и видел уже эту диковину алматинских гор - ее показывал Долгушин - но мельком, поэтому обрадовался не меньше Сладкова.
- Та, что прилетела из Индии?
- Ага, значит, вы это помните? - удивился писатель. - Действительно, синяя птица в наших краях появилась совсем недавно. Во всяком случае, в начале века и даже в тридцатых годах Шнитников ее еще не встречал.
Синяя птица, не улетая, явно тревожилась. Она то кланялась, то распуская веером хвост, чиркала им по воде. Ревела река, брызги окатывали ее с головы до ног, и она, будто наслаждалась этим водяным душем. Солнечный свет играл в ее оперении, поворачиваясь, птица подставляла лучам то спину, то голову, то бока, и они вспыхивали металлически-лиловым отблеском.
- А вон и гнездо, - заметил Сладков, как видно, опытный натуралист, притом обладающий острой наблюдательностью. - Вы как хотите, а я, пожалуй, посижу здесь. Когда еще представится возможность поснимать птицу счастья.
Я тут же вызвался составить компанию ленинградскому гостю.
- Ладно, снимайте, а я пойду поработаю, - сказал Максим Дмитриевич, и мы остались вдвоем с Николаем Ивановичем.
В расщелине отвесной скалы над ревущим Талгаром был втиснут массивный травяной лоток, а в нем пять уже оперившихся, желторотых птенцов. Птичье жилище было мокро от водяных брызг, но его обитатели, не обращая на это внимания, занимались своими делами. То один, то другой приподнимались на долговязых ногах, потягивались, поднимая крылья и, встав задком у края ложка, выдавливали из себя белые капсулы. Мне все это напомнило об оляпке, гнезда которой я находил у себя на Алтае. Те свои моховые гнезда-шары так же лепят у самой воды.
- Ци-ци-ить! - перекрывая рев воды, пронзительно и тревожно кричала птица и судорожно кланялась, при каждом кивке распуская веером хвост. Прячась за валунами и кустами у самой кромки реки, она перебегала с места на место, взлетала и, опустившись, бродила по мелководью, что-то склевывая со дна. Как видно, водяная стихия была ей почти родной. Свесившись вниз и двигая длинными шеями, ее голодные птенцы беззвучно раскрывали рты, поразительно напоминая букетик желтых тюльпанов.
Долго, очень долго мамаша не решалась покормить детей, а когда, наконец, подлетела, то, торопливо рассовав пачку гусениц по ртам, тут же слетела на валун, торчащий из воды, и, чиркнув о него клюв, сполоснула его в воде.
- Видите, какая чистюля - заметил Сладков. - А уж голосок-то, вроде бы, и не громкий, а сквозь рев водопада слышно.
- Водяной дрозд, - в свою очередь отозвался я о синей птице.
Мне показалось, что своими повадками и движениями она напоминает сразу трех птиц: дрозда, горихвостку и оляпку.
Соорудив укрытие из тента, веток и травы, мы проторчали тут два с половиной часа. Сделать хорошего снимка не удавалось, птица была слишком осторожной, не приближалась на нужное нам расстояние и не задерживалась у птенцов ни на секунду. Я только-только приноровился ловить ее в кадр, а мой спутник уже зачехлил фотоаппарат.
- Как, вы уже все? - удивился я.
В моей привычке, найдя достойный объект, было сидеть "до упора", до тех пор, когда птица привыкнет и даст снять себя крупно, так, как хочется фотографу.
- Что же мне тут сидеть до скончания века? - отозвался мой коллега. - Слишком большая честь для одной птицы, даже если она синяя. Такая прохиндейка! Кто знает, когда я еще сюда попаду, а надо и с другими здешними обитателями познакомиться.
Мы возвращались обратно, а по сторонам взлетали красноголовые чечевицы, в ветвях елей вызванивали крохотные пеночки, юркали синицы-московки, и по поводу каждой у ленинградского писателя было что сказать, и не только о птицах, но и о всем, что нас здесь окружало. И это несмотря на то, что в горах Тянь-Шаня он был впервые. Я понял, что Николай Иванович, хотя и вовсе не профессионал биолог, разбирается в птицах, да и не только, а вообще в животном мире и природе не хуже Зверева, а в чем-то, может быть, даже и лучше.
- Надо же, какая удача! - продолжал радоваться Максим Дмитриевич, когда мы вернулись в домик заповедника, где остановились. - В первый же день удалось сфотографировать жемчужину наших гор.
- Вашими заботами, Максим Дмитриевич, - отозвался Сладков. - Я тоже очень доволен сегодняшним днем.
- Вот и хорошо, завтра беркута сфотографируете. Его гнездо совсем недалеко отсюда, в соседнем ущелье Левого Талгара.
Я промолчал, так как не был удовлетворен съемкой. Хотя, конечно, здорово, что удалось понаблюдать за синей птицей, да еще и общаясь с самим Сладковым.
- А я вот, пока вы там снимали синюю птицу, материал подготовил о биологической неграмотности некоторых наших писателей-натуралистов, - переменил тему разговора Максим Дмитриевич, - да вот хочу, Николай Иванович, посоветоваться с вами.
- Давайте, выкладывайте начистоту, что вы там такое обнаружили, - насторожился Сладков. - У вас опыт колоссальный.
- Давно возмущаюсь и все хочу написать, - продолжал Зверев, - и уже собрал массу примеров, как писатели преднамеренно или из-за неграмотности допускают грубые ошибки, искажают факты, неправильно изображают события. А уж редакторы и того хуже.
Максим Дмитриевич посмотрел на своего собеседника, надеясь найти понимание, но тот хранил молчание. В комнате, густо затененной деревьями, стояла приятная полутьма и прохлада, и даже электрическая лампочка, горящая у потолка, лишь слабо освещала стол.
- Все собираюсь послать в редакцию "Литературной газеты". Знаете, как подвел меня один из моих горе-редакторов? У меня было написано "зубр копытом бил землю", а он исправил, переделав на: "зубр лапой рыл землю". Вот какая бывает чушь! Мне потом стыдно было перед читателями, хоть от книги не отказывайся! Или взять Бианки. Большой писатель, биолог, а пишет, что коростель пришел с зимовки пешком. Это же глупость! И больше того - ложь!
Максим Дмитриевич по доброте своей и наивности забыл, что Бианки для Сладкова был всем: учителем, кумиром, образцом и не заметил, как нахмурился Николай Иванович, будто упрек был брошен не Бианки, а самому Сладкову.
- Максим Дмитриевич, дорогой, - начал он неторопливо, обдумывая, как лучше высказать свою мысль. - Да, действительно, теперь доказано, что коростель прилетает, как и все птицы, на крыльях. Но что из того, что Бианки исказил реальность! Наверное, ученые поморщатся от такой лжи. Но ведь их единицы! Зато у миллионов читателей сам факт того, что маленькая птичка пришла пешком, вызвал к ней огромную симпатию. Какой интерес вызвал к птицам вообще! Какие они разные, и есть даже такие, что приходят пешком!
Произнеся этот монолог, Сладков встал с диванчика и прошелся по комнате. Я с интересом слушал его, полностью с ним соглашаясь, но Зверев стоял на своем.
- От обмана никогда не бывает пользы, ведь читатель всегда узнает правду, и тогда придет разочарование.
Николай Иванович усмехнулся:
- Пока ребенок узнает правду, он уже вырастет. Для него это не сыграет никакой роли, зато детское восприятие необычности останется. И самое главное, останется интерес к природе.
Я поддержал Сладкова, сказав, что именно так и произошло со мной. Прошло вот уже 25 лет, а я до сих пор помню этот эпизод из "Лесной газеты" слово в слово.
- Так что, Максим Дмитриевич, - закончил Николай Иванович, - весь этот "криминал" вы оставьте при себе и никуда его не надо посылать. А вот насчет "лапы зубра" тут вы совершенно правы. Это безобразие да еще какое вопиющее! Тут надо сразу себя поставить так, чтобы никакой редактор не смел искажать авторский текст. Пусть бы у меня попробовали что-то исправить!
На следующий день к гнезду беркута мы шли вчетвером: Сладков, Саша Петренко - молодой егерь, который должен привести нас на место (кстати, сын Мартына Павловича), я и мой восьмилетний сынишка Вова.
Ленточка проселочной дороги вилась по узкому дну горной долины рядом с ревущей рекой. Стискивая ущелье, по сторонам высились заросшие буйной растительностью крутые склоны; выглядывая из кустов барбариса, эфедры и прочих представителей экзотической флоры, бараньими лбами белели серые гранитные скалы. Словно изъеденные гигантской оспой, они были испещрены овальными гротами и раковинами ниш, будто высверленными каменными шарами.
- Николай Иванович, что за человек был Бианки?
- Как вам сказать, одним словом не опишешь. Это предмет большого разговора, тема для целой книги. Любил природу, любил жизнь, людей, охоту.
Замолчав, Николай Иванович смотрит на Вову, молча шагающего вместе с нами.
- Знаете, какое кредо было у Виталия Валентиновича? "Став взрослым, не изменяй мечте своего детства". И я присоединяюсь к нему.
- Еще бы! - с жаром откликнулся я. - Я сам иногда забываюсь и чувствую себя десятилетним пацаном. Хорошо помню и до сих пор ощущаю горячую пыль под босыми ногами или влажную травку мелкого клевера, когда бежишь по нему.
- Да, это счастье на всю жизнь остаться в своем детстве, - согласился Сладков. - Мне кажется, что Максим Дмитриевич всегда пребывает в этом состоянии. Потому и такой благостный.
- Вот и пришли, - прервал нашу беседу Саша. - Видите белую скалу, там и гнездо.
Гнездо на высоте примерно 250 метров над рекой, в одной из гранитных ниш, что оспинами усеяли серые скалы. А вокруг море трав и цветущих кустарников, поглотивших все горы.
Продравшись сквозь густые дебри, я кое-как подобрался к гнезду. Вся долина с белой лентой реки у меня перед глазами. Николай Иванович с Вовой проглядывают светлым пятнышком на противоположном склоне. Гнездо совсем рядом, огромное, сложенное из еловых сучьев и веток. Там сидят два белых, будто в теплой и очень добротной цигейке, птенца. Клювы здоровенные, желтые долбаны с голубой восковицей, на крыльях и спине кое-где выглядывают черные дудки вылезающих перьев. Валяется голова барсука и нога, кажется, косулья. Синие мухи ползают по ним.
Большую часть времени разомлевшие от жары птенцы дремали, лениво зевая или отгоняя мух. Потом вдруг начинали пищать и, встав на ноги, принимались щипать массивными клювами голову барсука, а так как ничего у них не получалось, то они вновь ложились, уронив тяжелую голову вниз.
Спрятавшись в колючих ветвях арчи, я сидел напротив гнезда, поглядывая то на дремлющих птенцов, то на ожидающих внизу друзей. Черными крестиками высоко над головой молча кружили две длиннокрылые птицы. Шла позиционная война: у кого выдержки и терпения больше. Соревнование явно не в мою пользу, так как хищники способны очень долго голодать и птенцы не исключение; им достаточно один раз в сутки сбросить кусок мяса, а это родители могут сделать и ночью.
К обеду пошел дождь, и я, вымокший в высокой траве, кое-как спустился вниз.
- А я, пока вы там сражались с беркутами, рассказ настучал, - похвалился Зверев, когда мы вернулись. - У меня время даром не пропадает.
- Вам легче, - согласился Николай Иванович, - а у нас, можно сказать, простой. Впрочем, не совсем так. Все же весь день провели в ваших чудесных горах. Вот только погода подвела, и дождь этот некстати, чтоб ему ни дна, ни покрышки.