На фото 1975 года: Жарким днем в Чарынском каньоне на берегу реки
Красный каньон.
Об удивительном каньоне на Чарыне какого-то необыкновенного багрового цвета я слышал давно, но все как-то не приходилось там побывать. Однажды (это было в 69 году) уже договорились ехать туда с Зверевым и Сладковым, но в Бартагое случилось наводнение, и мои спутники, которые как раз там были (я выехал на пару дней раньше в Карагайлы), оказались отрезанными от «Большой земли». Не зная этого, я просидел чуть ли не весь день в Сюгатинке, где мы должны были встретиться и, не дождавшись, уехал домой ни с чем.
Прошло еще несколько лет, прежде чем мне удалось попасть в этот заветный уголок, о котором тогда знали лишь единицы алмаатинцев. Чаще всего это были люди, неравнодушные к природе, такие как Зверев, Мариковский, Степанов.
- Старушку «Победу» оставляйте у нас во дворе, поедем на моем «козле», - сказал мне Максим Дмитриевич, - я уже стар (это было в 75 году), вы сядете за баранку, будете нашим водилой. Возьмем прицеп, лодку, палатки и все остальное сложим туда и поедем с ветерком и комфортом. Вот уж вспомним былое, под сводом мирозданья поговорим по душам.
На «Газике» я никогда не ездил и чувствовал страшную ответственность. Как никак, а за моей спиной сразу три писателя (Зверев, Сладков, Кустанович) и дочка Николая Ивановича Женя.
Загрузили прицеп и узкими улочками стали выбираться из тесного города. Выскочили на Кульджинское шоссе, и тут уже можно было свободно вздохнуть. Языки развязались, радостное возбуждение по поводу большого путешествия царило в нашей тесной кабине. Тогда еще Кустанович и Сладков уживались мирно и даже находили общие темы для бесед. Кстати сказать, по эрудиции оба превосходили нас со Зверевым, но по некоторым вопросам мне хотелось поспорить с обоими. За год разлуки у всех накопились впечатления, и каждому хотелось ими поделиться. Семен Давыдович деловито торговался на придорожных базарчиках, закупая продукты. Сладков рассказывал о поездке в Индию, Максим Дмитриевич, с каждым годом все больше чувствовал приближение неизбежного, светился счастьем от встречи с близкими ему людьми, а я больше молчал, занятый вождением автомобиля.
За Байсеитом кончились поселки, над серой долиной призрачными лилово-сиреневыми контурами повисли силуэты далеких пустынных гор: Сюгатов, Богутов, Турайгыра и Кунгея. 20 километров поперек Сюгатинской долины, еще 10 километров на восток вдоль южных отрогов Турайгыра, и перед нами несколько устрашающая панорама багрово-красных каменных круч. Едва заметная дорога по щебнистой пустыне уперлась в глубокую расщелину, уходящую куда-то вниз, в глубину жаркого каменного хаоса.
- Вот вам и Чарынский каньон, - сказал Максим Дмитриевич, - вернее, это его боковой отщелок. А чтобы увидеть его во всей красе, надо пройтись немного пешком.
Нас окружило безлюдье жаркой горной пустыни. Посвистывал ветерок, юркие полосатые ящерицы сновали по щебню среди колючих подушек, усыпанных нежно-розовыми цветами – точной копией наших обычных вьюнков. Где-то за палево-серыми буграми, похожими на закопченные казаны древних кочевников, тревожно кричали песчанки, нудно и натужно звенели цикады, перекликаясь с горьким стрекотом огромных, чуть ли не в пол ладони, бескрылых кузнечиков.
Обрывистые борта отщелка были похожи на крепостные стены, украшенные сторожевыми башнями неправильных и вычурных форм. Одни из них напоминали огромные кегли, другие - изваяния окаменевших фигур. А еще приходило сравнение с игрушечными пирамидками, которые дети складывают из кружков, причем не обязательно большие внизу, маленькие вверху, а вперемешку. Такие сцементированные из гальки и глины породы геологи называют конгломератом, а еще пудингом за сходство со слоеным пирогом.
- Здесь есть что-то циклопическое, - философски заметил Кустанович. - Это же Гранд Каньон в миниатюре. Такая же гигантская трещина среди пустыни, как в Америке.
- В общем, мертвый город Хара-Хото, - несколько иронически мысль Кустановича продолжил Николай Иванович. - Помпеи после извержения Везувия. Смотрите, крепостные стены раскалились докрасна.
Во всей этой грандиозной картине было очень много геологии и слишком мало ботаники. Обнаженные земные слои, образовавшиеся за миллионы лет и промытые на большую глубину водой. Лишь кое-где в трещинах скал, вцепившись в камни, росли колючие кустики.
- Дикое место, - вспомнив о чем-то своем, в задумчивости произнес Максим Дмитриевич. - А представляете, какая здесь была глухомань, когда мы впервые попали сюда со Степановым еще до войны. Ни дорог, ни мостов, все на лошадях. Каменные козлы и архары паслись вот на тех горках. Как сейчас помню, а ведь столько лет прошло…
Видно, что старый писатель вспоминает свое сокровенное, и мы тоже молчим, понимая его состояние.
- Ущелье злых духов, - не совсем впопад заявил вдруг Семен Давыдович, а я подумал, что Кустанович вспомнил известный рассказ писателя-фантаста Ефремова.
Все дружно с ним не согласились.
- Ну, как бы там ни было, а это самый красивый уголок во всей Алматинской области, - исправил свою ошибку Кустанович. - Однако, где мы остановимся?
- План будет такой, - сказал, очнувшись от своих дум, Максим Дмитриевич. - До реки дойдем пешком, а машину и все барахло оставим здесь. Ей ничего не сделается, а люди здесь бывают 2-3 раза за год. Пустыня. Даже чабанов не встретишь, им тут нечего делать. Дороги дальше нет, видите, никто не проезжал.
Действительно, дно лога чистенькое, ни одного следа. Путь просматривался почти до конца и не казался мне особенно страшным, поэтому я сказал:
- Без прицепа можно было бы попробовать проехать, но жалко портить колесами этот первозданный мир.
- Это верно, - поддержал меня Сладков. - Человек и природа несовместимы. Где начинают ездить на машинах, там пропадает красота. Впрочем, - добавил он, - это дело вкуса, и кто-то, наверное, считает по-другому.
- А как же мы с вами?
Максим Дмитриевич, как всегда, говорил мягким негромким голосом в доброжелательном тоне.
- Куда же деваться людям?
Странно, я был согласен с обоими взаимоисключающими мнениями. Природа без человека мертва. Не обязательно его присутствие, обязательно осознание ее человеком. Человек одухотворяет природу, он дает ей жизнь тем, что с его помощью о ней узнает весь мир.
Чуть спустившись с вершины, мы разбили лагерь на дне небольшой ложбины, причем умудрились застрять, прорезав колесами рыхлый грунт, и потом долго вызволяли свой поезд, толкая его руками.
Вниз к реке Зверев и Кустанович поплелись по тропинке, извивающейся по дну лога, я же с Николаем Ивановичем и Женей предпочел спуститься напрямик по скалам, с левой стороны огибая изрезанный острыми гранями гребень.
Начали спуск, и я почти сразу же пожалел о выбранном пути, хотя отступать не захотел. Откос здесь гигантскими ступенями очень круто спускался вниз. Держась за пучки эфедры, а кое-где и за колючие ветки дикой вишни, мы осторожно сползали вниз. Вызывая легкую тревогу, из-под наших ног с сухим шорохом катились камешки и дресва. Более устрашающе выглядели рваные полосы - раны на глинистых откосах от упавших сверху крупных обломков. Пронзительно звонко кричал скалистый поползень, кудахча, на скалу выскочил задорный петушок-кеклик, а в синем небе, делая круг за кругом, парили сипы.
«Неужели забурились?», - подумал я, чувствуя ответственность за городских жителей, не привыкших к лазанью по скалам.
- Николай Иванович, будьте осторожны, здесь камни живые. Можно загреметь.
- Да, свалишься, фоторужье угробишь.
Несмотря на шутливый тон, голос писателя дрожал от напряжения, и я, чтобы разрядить обстановку, в тон ему продолжил:
- Зато сразу на месте будем, рюкзаки не надо тащить.
- Ну, нет, слишком большую шишку можно набить на голове. Лучше потихоньку на карачках.
Далеко внизу шумел грозный Чарын, кирпично-желтые буруны его мутных волн напоминали кипящее кофе. Резко контрастируя с цветом окружающих багровых скал, извилистая лента реки была окаймлена полосой яркой зелени. Ива, туранга, джида - набор обычный, хотя, как ни удивительно, самыми зелеными среди всей растительности, были кусты саксаула, похожие на ветви плакучей ивы.
Когда мы подошли к лагерю, устроенному нашими спутниками, Максим Дмитриевич и Кустанович, сидя под развесистыми кустами саксаула, ловили рыбу. Несколько небольших османчиков лежали на берегу. Они открывали рты и шевелили жабрами.
- Клев на уду! - приветствовал их Николай Иванович любимым зверевским пожеланием, а я посетовал:
- Как жаль, что у нас нет посуды. Ни пожарить, ни сварить, все осталось в машине.
- Это не страшно, - улыбнулся Семен Давыдович, выдергивая очередную рыбку, - что-нибудь сообразим. Главное есть спички, соль и даже лавровый лист.
Он показал на древнюю турангу, из дупла которой торчал пакет.
- Заботливые туристы оставили специально для нас.
- Семен Давыдович умеет приготовить, - подтвердил его напарник с удочкой. - Выйдет из любого положения.
Мы оба с Николаем Ивановичем были совершенно равнодушны к рыбалке, однако Сладков все же поинтересовался:
- На что же вы здесь ловите? Червей нет, может быть, на цикаду?
- Можно и на цикаду, - отозвался заядлый рыбак. - Чего-чего, а наживки здесь хватает.
С этими словами Максим Дмитриевич схватил проползающего мимо гигантского, раздувшегося, как жаба, кузнечика.
- Это кузнечик зичия. Правда похож на паукообразного марсианина? Видите, на спине коробочка? Кузнечик раздувает ее, как меха, она и трещит.
Прежде чем насадить на крючок, Зверев оторвал у зичии ноги, но она, хоть бы что, продолжала громко скрипеть.
- Зип-пм, зи-и-ип, зи-пм! - надрывались толстобрюхие кузнечики. Первый куплет звонко, а второй гундосо, будто зажали нос. Сухим звоном из зарослей саксаула им вторили цикады. Большеглазые существа с прозрачными крыльями довольно осторожны. Стоит только подойти ближе, как они срываются и летят, натыкаясь на кусты. А чуть зацепился за ветку, тут же снова принимается за пение.
Здесь все было странно и полно контрастов. Река и пустыня, ивы и саксаул, трясогузки и буланые вьюрки. Влажная прохлада воды, бегущей со снеговых гор и сухой жар раскаленного камня.
Маки здесь такие же яркие, как весной в степи, но желтые. Солянки, похожие на кактусы, с мясистыми листьями-лепешками и стручками плодов, как у фасоли. Усыпанные ярко-оранжевыми шариками плодов, кусты эфедры. Будто зеленой кисеей, увитый спаржой, тамариск.
Сверкнув голубой искрой, над буро-желтой водой пронесся зимородок. Необычно выглядел он для меня, привыкшего видеть эту яркую птичку на берегах лесистой Бухтармы.
Нестерпимый зной ощущался, стоило только отойти от реки и очутиться среди скал.
- У меня был случай в Репетеке, - начал рассказывать Николай Иванович. - Вы же знаете, это песчаная пустыня в Узбекистане. Я постирал рубашку и стал смотреть по сторонам: куда бы повесить сушиться. Пока искал, смотрю, а рубашка уже сухая. Высохла в несколько минут.
- Да, жара страшная вещь, - подтвердил Максим Дмитриевич. - Мне Шнитников рассказывал, как он спасался от жары под палящими лучами солнца, где не было ни одного дерева. Он смачивал шерстяные одеяла и накрывал ими свою палатку, и так делал несколько раз за день. Испаряясь, вода остужала температуру под пологом до сносных пределов, и там вполне можно было находиться и даже работать.
- Вот видите, а Павел Иустинович, наоборот, с помощью жары научился добывать в пустыне воду, - напомнил я.
- Да, да, - подтвердил Зверев. - У Мариковского много изобретений, но главными я считаю два. Одно - способ обеззараживания укусов паука каракурта с помощью подожженной спички, а второе - то, что вы говорите. Под укрытой полиэтиленовым тентом раскаленной почвой за ночь из воздуха конденсируется и набирается вода, вполне достаточная, чтобы напиться.
Ближе к вечеру мы развели костер, а потом, посолив очищенную рыбу и завернув ее в травяные листья, закопали в горячую золу. Через полчаса блюдо, приготовленное по рецепту Кустановича, было готово.
Жара спадала, солнце спряталось за гряды нависающих над каньоном гор. Выглядывая из-за земляных валов, на нас поглядывали, похожие на домашних крыс, песчанки. Удовлетворив свое любопытство, одни зверьки стремглав исчезали, но на их месте появлялись другие. Нехотя, смолкал хор кузнечиков зичий и цикад.