На фото 1979 года: Рыбалка в дельте реки Или. Максим Дмитриевич поймал "чебачка" (сома)
Рекордная рыбалка.
Зимой 79 года Максим Дмитриевич писал мне:
«У нас теперь живет знаменитый егерь Жинкин, приехавший с Сыр-Дарьи. Он там насолил начальству: слишком хорошо ловил браконьеров и его перевели сюда, на Или. Кордон его у самого Балхаша, в дельте реки. Вот где рыбалка! Сомы плещутся, как киты! А птиц! Приезжайте, наснимаете и пеликанов, и колпиц, и цапель».
В тот год я ездил с Володей Нетисовым. Свозил его в Бартагой, в Чарынский каньон, в Карагайлы и вот теперь вместе с Максимом Дмитриевичем едем к Жинкину, в дельту Или, в Прибалхашский заказник.
Максим Дмитриевич, как всегда, одет в зеленую офицерскую рубашку, в кирзовых сапогах, но вот новинка: вместо неизменной форменной фуражки лесника (реже тюбетейки) на этот раз на голове белая парусиновая кепка. И что совсем для него не характерно - большие зеленые очки.
- Максим Дмитриевич, вы стали совсем цивильным человеком, да еще и модным.
- Что поделаешь, привыкаю. От молодых не хочу отставать. Я и приемничек взял, а что у меня в сумке, там на месте узнаете. Вот удивитесь!
Все остальное то же, неизменное за 20 лет (а может и за 75): старый деревянный ящичек для рыболовных снастей, проволочный садок для рыбы, очень удобная немецкая удочка, спиннинг. Разумный консерватизм сочетается у него с интересом к новинкам. Максим Дмитриевич удивительно бережлив, вещи хранятся у него всю долгую жизнь, а есть и такие, что остались от отца с XIX века. Черные очки - отцовские, десятикратный бинокль еще со времен первой мировой войны, саперная лопата аж с 14-года времен первой мировой войны! Запасливый писатель возит с собой целую конторку. В чемодане с канцпринадлежностями у него ножички, ножницы, скрепки, копирки, карандаши, ручки, пачки пожелтевшей писчей бумаги. И конечно, неизменная портативная пишущая машинка, подаренная ему к какому-то юбилею и знаменитая тем, что через нее проехал ГАЗик. «И ничего, работает!» - в который раз, сам удивляясь, говорит об этом Максим Дмитриевич.
С нами и Симка, не отстающий от деда в любых случаях и особенно, когда дело касается рыбалки.
Кажется, чуть ли не впервые мы едем не на восток от Алма-Аты, а на запад по дороге на Караганду. За станцией Чемолган началась степь, еще не выгоревшая, то изумрудная, то седовато-сизая от низкорослой полынки. Дальше пошли пески, заросшие ковылем вперемешку с маками, эремурусами и кустами цветущего джузгуна.
Чуть в стороне от дороги паслось стадо верблюдов. Огромные животные, повернув головы и пережевывая жвачку, с надменным видом провожали нас равнодушным взглядом. Зато мы вовсе не были к ним равнодушны.
- Сколько ни смотрю на верблюдов, а все никак не могу поверить, что это домашние животные, - говорит Макисм Дмитриевич. - Сколько в них гордости и величия!
- Очень причудливые звери, - горячо соглашаюсь я. - При их виде мне почему-то вспоминается сказочный Тянитолкай.
Лохматые горбы верблюдов торчали над барханами, как войлочные казахские юрты. Мы остановились, чтобы сфотографировать диковинных животных, и были атакованы… жуками скарабеями. Их тут была целая стая. С басовитым гулом одни облетывали нас, другие занимались дележкой верблюжьего помета, причем делали это удивительно быстро, так, что от только что произведенной кучи в течение нескольких минут не оставалось и следа. Между пирующими жуками то и дело возникали потасовки: рыцари в черных латах отталкивали друг друга, кувыркались и падали на спину. Барахтаясь, вскакивали на ноги и снова устремлялись в бой. Урвав свою порцию, пары жуков тут же спешно, будто на соревнованиях, откатывали навозные шары в сторону, быстренько закапывая их в песок.
- Это что, - понаблюдав за баталиями жуков, лукаво сказал Зверев, - бывает, навозники по пятам преследуют человека. Идешь, а они за тобой. Ждут, когда человек преподнесет им угощение.
- Какое угощение? - не понял Володя, как видно отвлекшийся фотографировать надменных животных.
- Самое естественное, какое только может быть. Так в природе все рационально устроено.
Пошли барханы, поросшие редким саксауловым мелколесьем, стали еще гуще заросли джузгуна с цветами самыз разных оттенков от зеленого и желтого, до розового и красного. Большие, ярко-красные жуки нарывники, яркие, как грибы-мухоморы, вились над кустами эремурусов.
Справа от дороги показался аншлаг, пробитый дробью и вещавший, что здесь находится Прибалхашский заказник. Мы свернули на проселок и долго плутали по бесчисленным пересечениям степных дорог. Наконец сквозь кусты замелькала водная гладь. «Протока Бельтургана, - сказал Максим Дмитриевич, - теперь скоро». И верно, на том берегу забелели жилые постройки. Как в тугайном лесу, все заросло деревьями джиды и ивы. Видно, как там бегают, играют два полуголых чумазых пацана лет по 5, а с ними вместе… полосатый поросенок.
- А машину придется оставить здесь, - предупредил молодой парень, причаливший к берегу, чтобы переправить нас на лодке.
Вышедший из избы высокий, подтянутый мужчина приветствовал нас, представившись Жинкиным.
- Михаил Иванович, а мы к вам на рыбалку, - в свою очередь пояснил Зверев. - Говорят не вы рыбу, а рыба вас ловит.
- Рыбалка что надо, - толково отвечал худощавый, жилистый егерь. - Ловится хорошо. Мой сынишка пяти лет таскает сомов в пять килограммов веса.
- А не боитесь, что мальца утянет?
- Он смышленый, догадается что делать.
- А этот дикий подсвинок откуда? Ишь, резвый какой кабанчик, совсем ручной!
- Это Машка, - пояснил егерь, - два месяца ей всего. Ее мать и двух братьев собаки загрызли. Она почти домашняя, вы в этом сами можете убедиться. «Машка, Машка! - позвал он, и поросенок, довольно хрюкая, резво подскочил к своему хозяину. - Ну, поворачивайся, где твое пузо? - продолжал он в то время как кабанчик повалился на бок, подставив голое брюхо с уже грубеющей щетиной и черными точками сосков. - Вот видите, ничем не отличается от обычной хрюшки. Она и в глаза заглядывает, как собака, а пуще всего любит, когда за ухом щекочут.
На следующий день Жинкин усадил нас в кузов грузовика и по барханам, заросшим чингилем и джидой, повез показывать свои владения.
Сигали по сторонам песочного цвета зайцы-толаи. Вспугнутая на обочине дороги, косуля бросила на нас быстрый взгляд и пошла скакать, прыгая над кустами и куртинами высокой травы. С засохшей туранги нехотя и неторопливо поднялся коршун и, с трудом взмахивая крыльями, лениво «поплыл» в сторону.
Давно слышал от Сладкова о красоте зеленых щурок и вот здесь впервые их увидел. Необычайно яркого изумрудного цвета длиннохвостые птицы сидели на телеграфных проводах. Порывисто срываясь, они взлетали, обнажая золотисто-оранжевый испод крыльев, и с журчащим щебетом уносились в белесое небо.
Самый сильный и запоминающийся запах пустыни - аромат цветущей джиды. Ни с чем не сравнимый, пряный, даже немного тошнотворный. Но джида отцвела еще полмесяца назад, а над барханами висел аромат духов.
- Цветет чингил, - пояснил Жинкин, - самый лучший медонос в пустыне. У меня пчелы весь свой мед с него берут.
И верно, обычно невзрачный, колючий кустарник расцвел малиновым цветом, будто над песками вспыхнуло неугасимое жаркое пламя.
Доехали до широкого рукава Или, а потом на лодке переправились до острова, длинной косой разделяющего широкие протоки реки. По словам Жинкина здесь очень хорошо ловятся сомы. Но прежде чем уехать, Михаил Иванович достал скамеечку, взятую специально для почетного гостя. Максим Дмитриевич послушно на нее сел и так же послушно дал внуку Симке снять с себя белую кепку, которую тот нахлобучил на себя, взамен напялив на голову деда тюбетейку.
Здесь Володя и оба Максима, старый и малый, должны остаться рыбачить, а я с Жинкиным продолжил путешествие по водным просторам дельты Или. Но прежде чем распрощаться, ставший к старости сентиментальным, Максим Дмитриевич наклонился к кусту цветущего чингиля, сладострастно втянул в себя воздух и сказал, явно наслаждаясь:
- Знаете чем пахнет? Розой! Ах, какой божественный аромат!
Я же ловлю себя на мысли, что я, алматинец, преданный южной природе Казахстана, равнодушен к этой неприметной колючке, а сибиряк Зверев ею восторгается.
- Клев хороший, - наставлял Жинкин. - Сомы сейчас хватают все подряд: мясо, лягушек, воблу, леща, можно дохлую рыбу на крючок посадить, они это тоже любят. Окуня, судака насаживать не стоит. Они ершистые, сом их боится. Главное, чтобы леса выдержала, обрывает самые толстые.
Дельта - это целая сеть рукавов и проток, бесчисленное множество больших и малых островов, заросших непроходимыми тростниками едва ли не семиметровой высоты. Путь то и дело преграждают то сплавины - кучи гниющего растительного хлама, то крохотные островки, торчащие из воды, как поставленные «на попа» снопы из камыша. А на песчаных берегах виднеются лагуны с полузасохшими плесами и илистыми берегами, на которых сидят белоснежные чайки, длинноногие кулики, утки, водяные и болотные курочки
Михаил Иванович - крепкий, в расцвете сил мужик лет 40. Хозяйственный, деловой кулачок и к тому же себе на уме. Здесь он настоящий хозяин края, можно сказать местный царек, который держит в руках едва ли не все население. И люди, даже коренные жители, судя по всему, его уважают, а, может, и боятся.
Как сноровисто, ловко и быстро Жинкин делает все, за что бы ни взялся, так же заправски и мастерски водит и лодку «Казанку» с мотором. На большой скорости мы мчимся, лавируя меж островов по узким водным каналам. Лодка ложится с одного борта на другой, а из-под ее носа фонтанами брызжут водяные снопы.
Вот егерь отчаянно что-то закричал, показывая рукой на берег. Я сначала не понял, взглянул и увидел черного, лохматого зверя самого свирепого вида. Широко расставив короткие ноги, приземистый и страшный, он стоял, как широкий сундук с могучей мохнатой грудью. Черная грива вздыбилась на крутом загорбке, маленькие глазки сверкали огнем. «Вепрь», - сразу пришло на ум. Не кабан, а именно вепрь, как в старину называли этого очень опасного на охоте дикого зверя. Во всем его облике чувствовалась уверенная мощь и достоинство хозяина тростниковых джунглей. Он будто знал, что мы безоружны и потому для него не опасны, и стоял, как бы бросая нам вызов. Еще лет сорок назад в этих тростниках водились тигры, питающиеся вот этими самыми кабанами, теперь кабану некого бояться, кроме человека, если он вооружен.
Михаил Иванович резко повернул лодку, направив ее прямо на кабана. Тот развернулся и, затрещав тростником, показал нам черный зад и скрылся.
Мы повернули на прежний курс, но теперь путь нам преградило целое семейство диких свиней, плывущих через протоку. Забавное зрелище представляли в этот момент дикие свиньи с торчащими над водой черными рылами, растопыренными ушами и розовыми пятаками носов.
Наша лодка сделала крутой вираж и, едва не врезавшись в небольшого кабанчика, проскочила меж двух свиней.
Река, разбитая на сеть водяных коридоров, то широко и спокойно разливалась безмятежной гладью, то бурно катила волны, стиснутая островами, вертелась среди озер, крутила вензеля и воронки, поднимая со дна сор и ил. В таких местах наша лодка скачет по упругим бурунам, прыгает по водяным кочкам, по бурлящим струям, очень похожими на водопады.
Наша видимость почти все время ограничена стенами тростника; белые, серые цапли с нелепо висящими ногами поднимаются оттуда, неторопливо пролетая над нашими головами. По небу одна за другой тянулись колпицы с черными клювами, похожими на детские лопаточки, стремительно проносились пары и целые косяки уток.
Мы видели пеликанов, сидящих на отмелях вместе с бакланами, и это было удивительное зрелище: ярко-белые и угольно-черные птицы вместе. Как известно, и те и другие прекрасные рыболовы, рыбачат сообща, устраивая загоны и облавы.
Пеликан - огромная птица, на вид тяжелая и массивная. Плывущая, она напоминает белый островок: из кучи дыбом торчащих перьев выглядывает почти голая голова с несуразным клювом. Летящая, похожа на короткую и широкую ладью. Как медленно и тяжело она летит! Она лишь изредка машет крыльями, предпочитая больше парить. На вид неуклюжая и медлительная, но в то же время величавая и царственная.
По-казахски пеликан - барказан, что в переводе означает один котел. Имеется в виду большой казан мяса, ведь вес пеликана достигает 13 кг.
- С каждым годом все меньше и меньше, - махнул рукой в сторону пролетающих птиц Жинкин. - Скудеет дельта. Это сейчас не видно дыма, а как весна, так жгут тростники. Гибнут деревья, сокращаются тугаи, птицы перестают гнездиться. И не помогают ни уговоры, ни штрафы, и так идет из года в год.
- Кто жжет? Зачем?
- Как кто! Свои, местные жители. Нужны пастбища для скота. Это только кажется, что здесь нет поселков, мало людей. На самом деле все очень обжито.
Уже к вечеру, прихватив рыбу, подаренную нам рыбацкой артелью, мы возвращались назад. Оставленные на острове рыбаки ожидали нас, отмахиваясь от комаров. Рядом в траве лежало несколько здоровенных рыбин, похожих на колоды. Плоские морды с толстыми губами и усами в детский палец толщиной и огромной головой. Настоящие головастики размером чуть ли не с акулу !
- Привет робинзонам! - приветствовал я оставленных рыбаков. – Кажется, вы неплохо порыбачили?
- Да вот, поймали чебаков, с присущей ему иронией сказал Володя, показывая на трех сомов, один из которых был ростом едва ли не с него самого.
- Это что, килограммов на 20?
- Если не больше, - вмешался Максим Дмитриевич. - Настоящий боров! Вымахал на балхашских хлебах.
- Ну да, отъелся на всякой нечисти, вплоть до падали, - вспомнил я. – Сома еще называют свиньей подводного мира.
- Это что! - поделился Жинкин. - Вы бы послушали, как ночью эти звери плещутся. Днем им жарко, они в ямах отлеживаются. А ночью наступает игривое настроение. Хвостами хлещут не хуже русалок или чудищ морских. Бултыхаются, что тюлени.
- Ну, уважили, Михаил Иванович, - опять вступил Зверев. - Прямо-таки царская рыбалка, я и не припомню, когда еще таких ловил. До конца года буду вспоминать, как вытаскивал двадцатикилограммовых сомов.
Ужинали жареным сомом. Мясо нежное, жирное, белого цвета, но не очень вкусное. Нынче я не узнаю Зверева. Он стал весел, отказался от диеты (в прошлые годы все носил с собой сырки и от остального отказывался), ест все подряд и, что совсем не укладывается в голове, привез с собой бутылку ликера и даже выпил рюмку. Это тот самый сюрприз, о котором он таинственно намекал. Нам с Володей сказал: «С этого времени отменяется всякое нытье и жалобы на плохое настроение. Чтобы я больше не слышал унылых фраз вроде: «зря приехали», «не повезло», «все надоело». За нарушение штраф один рубль».
Сам он был в приподнятом настроении, весело шутил, много рассказывал, вовсе не ограничиваясь темой природы, частенько переходя на политику. С помощью своего портативного радиоприемника по ночам он умудрялся слушать радио «Свобода», утром ошарашивая нас очередной новостью:
- Вот вы тут дрыхли без задних ног, - говорил он весело, - и ничего не знаете. А вчера Брежнев с Рейганом заключили договор об ограничении вооружений. Так что теперь можно жить спокойно, войны не будет.
Писатель, по возрасту в два раза старше нас с Володей, во всем задавал тон, и надо было как-то показывать, что и мы не лыком шиты.
- Максим Дмитриевич, почему до сих пор здесь не организован заповедник? – подкинул я в общем–то банальную, но и злободневную тему для диспута. – Во всем мире дельты больших рек служат естественными заповедными питомниками для водоплавающих птиц.
- Это, конечно, так, но знаете, что значит организовать заповедник?
Максим Дмитриевич оживился, переходя на тему, наиболее для него близкую.
- Это значит надо вывести из хозяйственного оборота большие площади земли. А здесь сельхозугодья, пастбища, ондатра, рыбное хозяйство. На этом живут люди, куда их деть? Вот, например, с Поющим Барханом какая битва была! ЦК, обком, райком, Госплан кое-как дали согласие, но заупрямился директор совхоза. У него там паслись две отары овец. Кое-как уговорили, сняв план. Но ведь там пустыня, не то что здесь, где сидят несколько совхозов и другие хозяйства. Хотя я вполне с вами согласен, и большинство наших ученых так же думает.
Максим Дмитриевич задумался.
- А что если и на самом деле взяться за это? Под занавес провернуть еще одно доброе дело.
- Максим Дмитриевич, надо. И не только здесь, есть еще места, например, в Джунгарском Ала-Тау.
Как всегда, у меня много вопросов к Звереву. Для меня он настоящая энциклопедия и по зоологии, природе и краеведению. Мне хочется заглянуть в прошлое, и пораспрашивать о его современниках, известных писателях, которых он знал лично: Пришвине, Скребицком, Бианки, Леснике и о многом, многом другом.
- Максим Дмитриевич, вот я вырос в Алма-Ате и хорошо помню, что тогда в сороковых годах совсем другие птицы жили в городе, даже травы были не те, что сейчас. Откуда взялись черные дрозды, майны, горлицы?
Максим Дмитриевич оживился, лицо его приобрело лукавое выражение:
- Вы правы, изменилось многое. Могу добавить, что кое к чему причастен и ваш покорный слуга. Да, да, сейчас объясню.
Все навострили уши, приготовившись прослушать интересное сообщение из «глубины веков».
- Горлинок и майн по моему совету привез из Ташкента В.Степанов еще до войны. Я тогда был доцентом КазГУ, вел курс по акклиматизации животных и на практике проверял теорию. Кольчатых горлинок выпустили в саду зоопарка, и они быстро размножились, но в голодовку в годы Отечественной войны их почти полностью съели. Поэтому их и не было видно вплоть до 60-х годов. Похоже получилось и с майнами. 30 штук привезенных из Узбекистана птиц первую зиму перезимовали около зверокухни, зимников с подкормкой, а с весны они позанимали скворечники, размножились и сейчас их тысячи по всей области, от Узун-Агача до Джаланаша и дальше.
- А воробьи? Я же помню, на каждом пирамидальном тополе было штук по 10 гнезд. Всюду солома торчала в пазухах ветвей. Воробышата вываливались, падая на тротуары.
- Так то были другие воробьи. Скорее всего, индийские. А они, как известно, живут колониями, причем кочуют. Один год здесь, другой - совсем в другом месте. А в городе сейчас остались обычные, домовые.
- Да, верно. Вдоль дорог, когда едешь по югу Казахстана и сейчас еще кое-где можно увидеть колонии, хотя их стало мало. Зато развелись черные дрозды. Даже зимой распевают. И сибирские синицы хорошо в Алма-Ате акклиматизировались. И белки-телеутки, привезенные из ленточных боров с севера Казахстана, приспособились к нашим еловым лесам. Теперь их полно в горах Заилийского Ала-Тау, живут даже в Киргизии.
Максим Дмитриевич помнил все до мельчайших подробностей и готов был рассказывать как угодно долго.
- Вот еще интересный пример продвижения на север синей птицы. Все это произошло на моих глазах и без всякого вмешательства человека. Ее не было в Казахстане ни в прошлом веке, ни во времена Шнитникова. Она сама начала расселяться, прилетая из Индии, и сейчас это обычная птица в горах по всему югу Казахстана.
В течение нескольких последующих дней мы то мотались по барханам на грузовике Жинкина, то гоняли на его моторной лодке по бесчисленным протокам до самого Балхаша, то рыбачили, вытаскивая сомов-великанов.
Михаил Иванович бесстрашно бросал свой грузовичок в самые зыбучие пески. Застревал, и мы часами вызволяли тяжелую машину из песчаной трясины. Сам Жинкин в этом деле был ассом и мог выйти из любой ловушки, для чего в кузове лежало несколько длинных и тонких бревен, которые он в случае необходимости подбрасывал между скатами задних колес.
В урочище Кашкарбай ползали на четвереньках, ползком, по-пластунски подбираясь к пеликанам и колпицам, кормящимся на мелководье высыхающего озера. Но все наши попытки оказались безуспешными, осторожные птицы улетали, не подпуская к себе близко.
Максим Дмитриевич чередовал свое время между рыбалкой и работой над рукописями в тени развесистой джиды. На пятый день, когда мы готовились к отъезду, он спросил:
- Ну, наверное, наснимались, пленки-то хватило?
Володя усмехнулся:
- Фотоаппараты раскалились, а на пальце мозоль набили, нажимая на спусковую кнопку.
Я же пояснил для ясности, слегка разочаровав:
- Да разве так снимают! Все бегом, все на ходу.
Максим Дмитриевич удивился, по-молодецки прихвастнув:
- Зато я свой план выполнил. До конца года буду вспоминать, как вытаскивал двадцатикилограммовых сомов.
Дней через двадцать, когда я уже возвратился в Зыряновск, из Алма-Аты пришла открытка от Зверева:
«Доели последний кусок сома из холодильника».
А еще через месяц:
«У Жинкина вода сбыла, и сомы ушли. Мы были вовремя! Может быть, повторим в следующем году?»
У меня из всех отснятых кадров хорошо получился лишь один слайд: плывущий кабан. В 1992 году собирались делать альбом о природе Казахстана и уговорили меня дать туда цветные позитивы. Фотоальбом не вышел и слайды (около сотни штук!) я, как водится, из Москвы не получил.