На фото 1966 года: Стоянка в ущелье Тайгак в горах Чулаки. Стоит Н.И.Сладков. Фото А.Лухтанова
Посетители малахитового родника
Прошло три года, но ни я, ни Николай Иванович не забывали то заветное ущелье с родником в зеленых, моховых берегах. В письмах друг к другу оба мечтали снова побывать там, не торопясь, посидеть у родника, покараулить новых, невиданных еще птиц.
И вот в начале июня 1981 года мы снова у подножья Чулакских гор. Здесь ничего не изменилось. Пустынное плоскогорье, изрезанное оврагами и промоинами, с одной стороны плавно спускается в сторону Или, с другой упирается в каменный массив мрачноватых со стороны гор. Те же курганы, стерегущие въезд в ущелье, пустынные каменки, с тревожным чаканьем взлетающие с чахлых кустиков солянок, сыч, сидящий на макушке кургана. А из ямы на месте раскопанного погребения выскочила облезлая лиса. Из норы несло тяжелым звериным духом.
- Хорошо бы туда слазить, - помечтал я, - возможно, там есть лисята.
- Так в чем же дело, - предложил свои услуги Сладков, - я могу подержать вас за ноги.
- Нет, слишком узко. Вымажешься как черт да еще блох наберешься. Надо раскапывать, а это долго, да и лисята все равно разбегутся. Раз уж решили фотографировать на водопое, надо ехать на родник.
Мы встали на прежнем месте. Те же древние корявые скалы, покрытые седым светло-зеленым налетом лишайников, кое-где с побежалостью оранжевых пятен. Мощные кусты эфедры с кривыми стволами, похожими на витые канаты. Заросли ползучей арчи, будто колючий ковер, наброшенный на осыпистые склоны.
Вечером я набрал сушняка, и мы долго сидели у костра, с наслаждением вслушиваясь в негромкие звуки вечерних гор.
Только легли спать, еще не заснули, как вдруг что-то стукнуло, будто вдалеке кто выстрелил. Я оглянулся, вопросительно поглядев на своего товарища. Он тоже вслушивался, привстав на постели и повернув голову в сторону стука.
Что это?
- Камень упал. Наверное, козел.
- Может, ветром снесло, - добавил я. – А кажется, что крадется кто, увидев, что мы легли спать. Костер-то ведь издалека виден.
- Не иначе, снежный человек. Адам-киик. Разбойникам здесь делать нечего, а для него самое подходящее место.
На рассвете, точно как когда-то, разбудили козы. Из-под вершины осыпались камни. Стояла предрассветная темень, и я с трудом разглядел небольшое стадо. Прямиком в наш лагерь бредут штук пять молодых козочек. Испуганно озираются, замирая при каждом шорохе и стуке. Спустились в лог и на ходу обрывают листья с кустарников и деревьев. Стройные, поджарые козлухи. Хвостиками подергивают, отгоняя мух. Нас заметили и, резко взвизгнув, перебежали на другой склон. Мы явно стоим на пути их перехода.
Стал звать Николая Ивановича, а он что-то замешкался, никак не показываясь из палатки.
- Чего возитесь, козы заждались вас!
Все еще стоят, тревожно кашляя и пристально вглядываясь в нашу сторону.
- Сейчас, сейчас, - прохрипел Сладков, - запутался в спальнике, как рыба в сети.
Козы вдруг рванули, чего-то испугавшись, и помчались вверх, прыгая, как зайцы.
Николай Иванович встал невыспавшийся и пожаловался:
- Спал, как под парусами на семи ветрах.
Ночью и действительно дул ветер, надувая пузырем палатку и хлопая тентом и оттяжками.
- Зато ваша оранжевая палатка хороша тем, что встаешь пораньше. Так и кажется, что уже вовсю светит солнце.
День пробуждался, и птицы уже вовсю щебетали. Перечеркивая небо черными стрелами, в пространстве между утесами зигзагами и дугами носились белобрюхие стрижи, чуть ниже реяли скальные ласточки.
Фр-р, фр-рр! – напугав, пронесся кеклик. С натугой, с шумом и свистом крыльев. После невесомых, воздушных пичуг как неуклюжий тяжеловес, не умеющий летать.
Полет кеклика увидишь не так часто. Он больше полагается на свои ноги. На самую крутую гору бежит, быстро прыгая с камня на камень. Но если нужно спуститься или перебраться на противоположную сторону ущелья, почему бы и не полететь! Вот еще один сорвался со скалы и полетел, полетел, быстро-быстро махая крыльями, с криками ужаса и страха. Видно, не так просто ему решиться на столь отчаянное предприятие.
Скрадки мы соорудили прямо на скале из веток арчи, жимолости и кустов зеленого тента.
Себе я сделал логово, в которое надо было вползать, протискиваясь под нависшими кустами таволги и барбариса. Николай Иванович устроился гораздо удобнее в просторной нише под раскидистой кроной железного дерева, но зато и дальше от родника.
Забравшись в засаду, я подстелил под себя куртку и блаженно растянулся во всю длину. Кому-то не нравится вот такое долгое сидение и кажется скучным и нудным, а я люблю вот так отдохнуть, о чем-нибудь помечтать, собраться с мыслями или обдумать планы на дальнейшее. Рядом ворочался, мурлыча себе под нос и чем-то постукивая, Николай Иванович.
- Самое по стариковски вот так сидеть в тени и прохладе, держа в руках ручку и записную книжку.
Я с готовностью поддержал:
-Сюда бы еще шланг от родника провести, воду пить.
- Да еще, чтобы с квасом или пивом.
Голубь, со свистом рассекая воздух, пронесся мимо. Напряженно нарастающий звук вдруг разом оборвался.
- Что, умчался? – спросил я, оглядываясь и не видя ожидаемой птицы.
- Здесь, здесь, - отвечал мой сосед. – Сидит, оглядывается, недоверчивый, как кэгэбешник.
Голубь сорвался и улетел. Наступила тишина, прерываемая лишь криком скалистого поползня со склонов соседней скалы.
- Голосок-то звонкий, только вот пить, скотина, не хочет. Нам бы на его место, - недовольно проворчал Сладков. – Уж я бы и попил и поплескался.
- Если очень хочется пить, надо жевать листья барбариса – вспомнил я опыт своего детства. – У вас же над головой висят.
- До этого еще не дошло. Вот кончится чай в бутылке, тогда будем объедать вокруг себя кусты, как козы. Хорошо, если язык не наколешь на колючку. И будешь потом висеть, как заготовка у сорокопута.
Жуки красотела выползли на веточки эфедры обсушиться на ветерке, погреться на утреннем солнышке. Вчера я их находил в хвое и мусоре у корней растений, где они бегали в поисках поживы – лохматых жирных гусениц. Ах, как красив этот прожорливый хищник! Зеленая спинка с бронзовым отливом, повернешь в одну сторону – он медно-красный, в другую – фиолетово-синий.
- Николай Иванович, вам не кажется, что можно открыть Америку, если на цвет хорошо снять всяких букашек крупным планом. Такое откроется, чего никто никогда не видел и не ожидал. Мы еще очень плохо разглядели вот так вблизи даже наших обычных птиц, не говоря уже о насекомых.
- Еще бы! На цвет пока еще мало чего снимали.
- Смотрите, какая цветная оса! – вдруг окликнул меня мой собеседник. – Какая яркая, да крупная, будто шершень! Кстати, я вам не рассказывал про случай с начальником Михайлова (Михайлов наш общий знакомый охотовед из Череповца. Между прочим, заядлый фотоохотник). Так вот, к нему на лесной участок приехал его начальник и стал за что-то распекать. Читает мораль, а сам палочкой ковыряет в дупле. И так Михайлову надоело слушать эти нудные наставления, что он стоит и думает: «Чтоб тебя, дурака, черти побрали!» И вдруг из дупла пулей вылетает здоровенный шершень и прямиком начальнику в нос. Так долбанул, что нос на глазах стал раздуваться и превратился в подобие резинового шарика, что надевают клоуны в цирке. Начальнику тут уже было не до наставлений, сел в машину и поскорей уехал. Вот так-то. Чего только не бывает!
Время шло, а птиц, вопреки ожиданиям, было мало. За несколько часов сидения прилетели лишь нежная птичка копоплянка да самочка желчной овсянки. Некоторые посетители умудрялись напиться, не попадая в поле зрения наших объективов. Слышно было, как одна птаха купалась, блаженно трепыхаясь в луже. Мало того, потом уселась прямо над нами и давай отряхиваться прямо нам на головы.
- Устроила душ, будто знает, что нам жарко, - отреагировал Николай Иванович. – Но было бы лучше, если бы попозировала. Хоть пропеллер какой не ставь, чтобы подгонял куда надо. Или маятник, чтобы отпугивал.
Когда решили сделать перерыв на обед, я еле встал, так затекли ноги в тесном скрадке. Николай Иванович сразу полез на скалу смотреть, что можно изменить. Дело в том, что источник растекался по большой площади, и часть ее попадала в мертвую зону. Как могли, прикрыли ее камнями.
Когда подходили к лагерю, мой спутник, идущий впереди, вдруг остановился и обернулся, приложив палец к губам. Пересекая наш путь, через заросли таволги спокойно шла коза с двумя козлятами. Не торопясь, они прошли рядом с палаткой и стали подниматься на гору. Мы проводили их взглядом, а когда они скрылись за гребнем, Николай Иванович сказал:
- Нам повезло, что мы еще имеем возможность вот так пожить среди настоящей природы. Последние уголки… Скоро наступит время, когда для съемки какого-нибудь жука надо будет строить скрадок или гоняться за ним, как мы гоняемся сейчас за диковинными птицами.
На следующий день мы забрались в скрадок ранним утром, задолго до того, как солнце вышло из-за гребня горы. Установив на штатив фотоаппарат, я поглядывал в окуляр и видел там темный фон. Но вот экран чуть-чуть посветлел, в нем явно зарождалась жизнь. «Всходит солнце» - догадался я. Первые лучи скользнули, слегка коснувшись скалы. Они были цветными и высветили золотистый блеск капелек воды на зеленом ворсе мха. Мне казалось, что я вижу сияние радуги, будто свет разложился на свои составные части. Розовые, желтые, оранжевые, голубые – все оттенки теплые, нежные, какие бывают только на рассвете. Хвоинки эфедры, лишайники на камнях, бусинки ягод дикой вишни – все наполнялось жизнью, наливаясь лучезарным сиянием.
Включил индикатор экспонометра фотоаппарата, стрелка заколебалась, задрожала, не зная на каком делении остановиться. Освещенность росла, увеличиваясь с каждой секундой, еще немного и можно будет снимать без вспышки. Взглянул на часы, было без пяти минут семь.
«Пчхи… пчхи», - чихали и кашляли вокруг нас козы.
- Как бы не простудились, - шепотом сказал Николай Иванович, а я представил себе как они, стоя высоко на скалах, удивленно взирают на наш скрадок. Потом с сухим звоном глиняной черепицы посыпались камни, и все смолкло. Значит, ушли.
Полулежа, дремлю под сенью листвы. О погоде узнаю по экспонометру. Отклонилась стрелка влево, значит потемнело, туча набежала на солнце. Здесь хоть и пустыня, а может и дождь пойти. Тем более, что где-то в скалах сердито завывает ветер, и временами бывает даже холодно.
О прилете птиц узнаю по фырканью крыльев. Тогда припадаю к окуляру, оглядывая «поле битвы». Там блестит мокрая скала, приманивая жаждущих, а их все нет. Наверное, птицы заняты своими делами, не до питья.
- И чего им еще надо? – ворчит Николай Иванович. – выложили ванну малахитом, а толку мало. Сплошной саботаж. Не желают ни пить, ни купаться. И погода такая, что надо бы палкой отсюда гнать, а получается все наоборот.
Зато на горной овсянке сполна отвели душу. Она долго и жадно пила, невзирая на щелчки затвора. Наклоняясь, припадала к воде, а потом глотала, косясь на нас маковкой глаза.
А самыми осторожными из птиц оказались… голуби и воробьи. Правда, не обычные, а местные – скалистые и каменные. Голубь прилетит, пристально рассмотрит нас, замаскированных в ветвях, и тут же улетает. Взлетает тяжело, громко хлопая крыльями и издавая шипящий звук, похожий на хохот: «Фа-фа-фа!»
Воробьи, те даже не подлетают близко. Издали разглядывают, оживленно обмениваясь мнениями: «Чи-чжи, чи-чжи? Кто здесь? Кто такой? Как попал?»
И ничего не разузнав и так и не напившись, улетают.
Индийская пеночка – крохотная желтовато-серая птичка с желтой бровкой - за день прилетает раза три-четыре. Сначала пьет, пробуя воду из разных струек, потом спускается пониже и купается в «ванночке», где и воды-то ей всего по колено. Она энергично бросается в воду, ложится на живот и трепещет крылышками, набрызгивая на спинку воду. Потом взлетает на ветку и долго машет крыльями, стряхивая капельки влаги.
- Поймал самца каракурта, - вдруг объявляет Николай Иванович.
- Ну так давите его!
- Жалко. Очень уж красивый. Сам черный, с красными пятнышками.
За день сидения в скрадке мы уже имели представление о посетителях родника. Из «пьющих» почти все были птицы. Да какие необычные, редкостные! Вот королевские вьюрки. Сами коричнево-охристые с черной крапиной, а на голове рубиновая тюбетейка. Горит, как огонек! Прилетают всегда неразлучной парочкой. Переговариваясь, пьют стекающие с моха капельки воды, а потом целуются клюв в клюв.
Или краснокрылые чечевичники. Крупные, солидные, с толстым клювом дубоноса и воробьиной статью. А цветом малиново-розовые с охристыми пестринами.
Прилетали и всевозможные овсянки, даже такие диковинные, как овсянка Янковского, не говоря уже о желчной, буланый вьюрок, пустынный монгольский снегирь. Были и такие, что ни я, ни Сладков не могли определить названия.
Сюда бы справочник-определитель, - помечтал писатель и тут же добавил: - Впрочем, я не уверен, что он бы нам особенно помог, очень уж необычны птицы. Тут могут быть и не известные науке формы.
- Да, диковинок тут хоть отбавляй, - горячо согласился я.
- А я вот все смотрю и удивляюсь, как разумно, гармонично все устроено на земле. Вот и здешние птицы. Сколько красоты, где не вмешался человек. А мы-то считаем себя венцом природы, единственным существом, обладающим разумом, хотя на самом деле не столько созидаем, сколько губим и разрушаем. Все эти птицы живут, радуются, радуют нас и украшают нашу жизнь. А мы всю жизнь бьемся, губим природу и все ради того, чтобы угодить своему брюху.
- Николай Иванович, вы же помните, как Зверев рассказывал о том, что в этих горах находили логово снежного барса с барсятами. Здесь же идеальное место для питомника!
- Вполне с вами согласен. Убрать отсюда чабанов, запретить всякую охоту. Конечно, жарковато, зато козлов сколько! И охранять горы удобно.
- Так ведь горы эти продолжаются, переходя в хребет Алтын-Эмель и дальше в Джунгарский Ала-Тау. Там, пожалуйста, и ледники, и прохлада.
- Тем лучше, барсы могут кочевать. Летом в высокогорье, зимой здесь. Может быть, когда-нибудь власти и сообразят, что заповедные уголки дороже сельхозугодий и шахтовых разработок.