Путешествие за птицами. Глава 31
Дом на канале Грибоедова
Этот дом в самом центре города все ленинградцы знали как писательский. Его и в самом деле власти города когда-то отдали членам Союза писателей и другим творческим работникам, артистам, деятелям культуры. Из рассказов самого Сладкова знаю, что там жил М.Зощенко, и сам видел артиста Филиппова. Того самого худющего комика-актера, сыгравшего Кису Воробьянинова в фильме «12 стульев».
Я бывал там раз семь или восемь, а первый раз мы с женой приехали по приглашению четы Сладковых летом 1968 года. Детей оставили у родных в Алма-Ате, а сами на самолете махнули в Ленинград.
Разыскать дом было просто: напротив Казанского собора Невский проспект пересекает канал Грибоедова. Вдоль него от книжного магазина пройти почти до церкви на крови – очень красивый собор, похожий на собор Василия Блаженного в Москве – и почти напротив старый пятиэтажный дом розового цвета. Со двора войти в последний подъезд этого гиганта еще дореволюционной постройки.
Огромный лестничный проем, гулкая тишина каменных коридоров, старинный лифт с ограждением из литого узорного чугуна. Почему-то на ум приходит Париж, Мопассан и импрессионисты, а еще больше Достоевский и Гоголь. Ледяная холодность каменного коридора настораживает и даже пугает, но обычная неловкость при входе в чужой дом слетела с первыми фразами Евгении Александровны, открывшей нам дверь и милой старушки Анастасии Михайловны – тещи Сладкова, – вышедшей нас встречать. Не очень столичные, скорее простые русские женщины, но сколько в них мягкого такта, сердечности и домашней доброты! Необычно выглядел и Николай Иванович в комнатных тапочках и пижаме. Куда как привычней мне видеть его в походном снаряжении в ботинках с высокими голенищами, в куртке и деголлевской кепи с большим козырьком. Но улыбка, типичная для него сдержанность, манера говорить, пересыпая речь остротами и каламбурами, все та же.
Через минуту мы, как и было нам рекомендовано добрыми хозяевами, чувствовали себя как дома: мылись в душе, обедали и осматривались. Наверное, жилище человека отражает суть и характер самих его хозяев, а точнее, его хозяина. Большой, почти свободный от мебели зал, еще комната и за ней кабинет писателя. Конечно, это не зверевская келья, напоминающая пещеру Али Бабы – натуралиста с его птичьими вольерами, щебетом щеглов и коноплянок, с музейными раритетами и диковинками из мира природы. Здесь тоже были книжные шкафы с модными новинками, причем не только зоологического содержания, кое-какие рога и клыки на стенах, сувениры на тему природы, но скромно и очень сдержанно.
- Николай Иванович, а как вы работаете?
- Работаю над книгами? В основном по ночам. Днем-то, знаете, все что-то отвлекает. Разговоры домашних, телевизор, еда; то в город надо сходить, в основном по редакциям. Все это выбивает из колеи. У меня, хотя и своя комната, а сосредоточиться трудно. Вот когда все улягутся, в доме тишина, тогда можно и с мыслями собраться. Иногда сижу до утра и бываю счастлив, если получается:
- Это же вредно для здоровья!
- Ну, что поделаешь, по-другому я не могу.
- А Максим Дмитриевич стучит на машинке, не оторвется, даже если рядом будет грохотать трактор.
- У него божий дар. Стальные нервы. Он и человек не от мира сего. Прожил как святой, вот и сохранил здоровье. Вот еще телевизор отвлекает, - вспомнил Сладков. - Но и без него от жизни отстанешь. Иногда смотрю кино, а уж хоккей не пропускаю никогда.
- Вы как Долгушин. Тот без футбола жить не мог.
Моя слабость – балет, а из балетных спектаклей – Жизель. Мы с женой тогда побывали на всех постановках, что шли в Мариинском (тогда Кировском) театре. А в один из других приездов я умудрился насладиться сразу тремя постановками Жизели: в Мариинке, Малом оперном и в студии консерватории.
Прямо из окон сладковской квартиры, окно в окно (правда через канал) студийные комнаты Малого оперного театра. Даже видны силуэты занимающихся балерин. А чуть наискосок величественный, весь в мозаичных фресках и с цветными луковками собор, построенный на месте гибели царя Александра II.
Друзей у Николая Ивановича, насколько я знаю, было немного. Поэт Михаил Дудин, орнитолог профессор Мальчевский, московский физик и любитель бабочек Мурзин. Переписывался с В.Михайловым, охотоведом из Череповца.
Как-то вместе со мной, но позже часа на два, к Сладковым приехал Мурзин из Москвы. Мы долго смотрели слайды, сделанные им во время его путешествий по Средней Азии. Николай Иванович и Владимир Сергеевич долго вспоминали эпизоды совместных поездок, а я все думал, где я буду спать. Меня, хотя я был намного моложе профессора (а уж чином и вовсе не чета), положили на диван, а Мурзину постелили на полу. Евгения Александровна сказала: «Вы же раньше приехали, значит, ваше право». Мурзин – интеллигентнейший человек и вида не подал.
- Отдыхайте спокойно, - напутствовала Евгения Александровна, стеля постель. – Конечно, это не в горах, ни козодои, ни жабы здесь не поют».
- А что, жаб я обязательно заведу, - откликнулся на это Сладков. – Это моя мечта. Геккончиков держал, но они почему-то молчали. А вот кузнечик зеленый, пожалуйста, очень даже хорошо по ночам стрекотал. Знаете, такой, что с макушки высоких деревьев поет. У вас в Алма-Ате их много, там ведь такие черные ночи!
У Сладкова в доме никогда не было ни собак, ни кошек. Зато частенько жила какая-нибудь мелочь в террариуме: мелкие ящерицы из Средней Азии, жуки. Одно время держали бурундука или белку-летягу. Я пару раз пытался посылать им ящериц в бандерольках, но посылки неизменно возвращали мне с почты назад: «Там у вас что-то скребется. Вдруг да змея выползет». А я и взаправду собирался послать удавчика.
С годами обстановка в квартире Сладковых менялась. После поездок писателя в Индию и Африку в квартире появилась масса сувениров. В зале на столе бродило целое стадо из слонов, носорогов и львов, на стенах стали красоваться африканские маски и причудливые фигурки негритянских колдунов. Целые коллекции прекрасных морских раковин украшали теперь шкафы и серванты, но любимой была чудесно изготовленная деревянная кобра. Цветная, складывающаяся, точь-в-точь живая – ей можно было придать любое положение – она лежала теперь постоянно на письменном столе писателя.
Зимой 1982 года я навестил Николая Ивановича вдвоем с сыном Володей. Он уже окончил университет и работал в Ленинграде, в Биологическом институте.
Встречали, как всегда радушно, особенно хлопотали женщины.
- А у нас теперь есть Андрюша, - ангельским голоском объявила Анастасия Михайловна. – Женя вышла замуж.
- Да, - подтвердила Евгения Александровна, - но сейчас ее нет, она на работе.
- А сын плавает у берегов Антарктиды, - с гордостью добавил Николай Иванович. – На научном судне. Он у нас океанограф.
Мы вспоминали поездки, говорили о планах, а потом ужинали.
Николай Иванович сидел за столом справный, моложавый, но слегка задумчивый. Евгения Александровна цедила чай из чайника через ситечко, коротко пояснив:
- Так теперь у нас принято. Знаете, всюду канцерогены, даже в чаинках.
- Ой-да-а, - обычной своей прибауткой откликнулся на это Сладков. – Вот такие пироги. Женя, дай мне еще двадцать лет, и я успею закончить задуманное.
- Что двадцать, живи больше.
- Нет-нет, хотя бы двадцать. У меня столько планов!
Я хорошо понимал Николая Ивановича. Сидячий образ жизни, работа по ночам изматывали его организм. Сладков работал на износ, и даже ежегодные поездки на дачу в Ерзовку не восстанавливали здоровья. Но бросить литературные занятия было для него равносильно смерти.
Последнее наше свидание было весной 1992 года. Мы беседовали в кабинете Николая Ивановича. Светило яркое солнце, на подоконнике с наружной стороны ворковала влюбленная парочка голубей, и голубь в одном метре от головы писателя нежно гладил свою подружку по голове.
- Николай Иванович, а помните…
- Еще бы не помнить! Лучшие минуты жизни…
Это были часы воспоминаний. Думал ли я о том, что вижу близкого мне человека в последний раз? Я уехал навсегда, но у меня остались мои записные книжки, фотографии и письма Сладкова. Их много и темы, затронутые в них, отражают суть самого писателя, главным в жизни которого было литературное творчество и природа. Едва ли не в каждом втором письме присутствует объяснение в любви к лесу. Это была его привязанность с раннего детства, счастье и боль, главный источник вдохновения и творчества. Сколько проникновенных строчек посвящено ему в книгах и в письмах!
Не менее любимы писателем и пустыни, и горы, степи и подводное царство. Сладкова можно назвать человеком и поэтом всего мира. Преданный природе русского леса, также трепетно он относился и к пустыням Средней Азии и юга Казахстана.
Последнее письмо, написанное мне в ноябре 1994 года, Николай Иванович закончил так:
Вспоминаю наши поездки, и всегда щекочет у сердца: славное было время. Бианки в последнем письме ко мне написал: «И зачем все было? Нет, было все не напрасно! Что было, то было. Плохо тому, у кого, вообще, ничего не было». Ваша задача теперь превратить это «было» в «будет», что останется навсегда».
Я попытался, как мог, выполнить этот завет. Письма же Сладкова показались мне настолько интересными и содержательными, что я решил представить их читателю отдельно (См. За пером Синей птицы).