Солнце палило нещадно, духота становилась невыносимой. Просто хотелось закрыть глаза и не думать ни о чем, плыть по течению, уйти в зыбкое небытие: так легче было бы вынести. Но дети - я не могла ни на секунду выпустить их из поля зрения. Слишком близко они были, чтобы не только приоткрыть дверь, а даже пошевелиться в нашем тесном убежище. Я смотрю на их изможденные потные лица, напряженные взгляды, на их пересохшие приоткрытые рты. И такими же пересохшими губами беззвучно артикулирую как можно четче: " не-дви-гать-сяааа!" Старшая чуть прикрывает глаза и сглатывает. Ее рука лежит на щеке трехлетнего братишки, готовая в любой момент скользнуть на рот, если он сделает попытку хотя бы кашлянуть, хотя бы шумно вдохнуть... "Не-дви-гать-сьа-а!" Средняя сестренка почти в бессознательном состоянии, и я не знаю: к добру это или к худу. Я должна спасти их. И ради этого мы выдержим все. Я слышу их шаги и голоса совсем близко и начинаю молиться про себя: пусть они ничего не заметят, пусть пройдут мимо, пожалуйста! Кому я молюсь - я и сама не знаю, но прокручиваю одно и то же много-много раз, пока слова не начинают терять свой смысл. Дети замерли, мне кажется, что они даже остановились на вдохе. Умницы, мои бедные дети, они все понимают, даже мой старший трехлетний сын. Младший спит на руках. Пусть спит. И я не понимаю даже: раскачиваюсь я беззвучно от напряжения, или от еще одной молитвы: только спи, пожалуйста, только спи!
Звуки шагов чуть отдаляются, дети делают вдох и выдох. И я готова расцеловать того, кто вроде как и на этот раз отвел беду. Но малышу вдруг что-то не понравилось, он начинает ворочаться и кряхтеть. Тише! - умоляю я его молча, - только молчи!!! Но он кряхтит, чуть громче, шаги начинают снова приближаться к нам, в глазах моих детей животный страх, рука старшей закрывает рот братику, я отчаянно артикулирую губами: " не-дви-гать.." А он не хочет униматься, как ни пытаюсь я впихнуть его поглубже в одеялко, желая заглушить его обессиленное кряхтение. Тише, родной, пожалуйста, тише! Ты погубишь нас всех! Они никого не помилуют, и даже тебя! Тише, прошу тебя, тише! Я прижимаю его к себе, утыкая теплым носиком в грудь: пусть подышит моим телом - может сумею его обмануть. А он сопротивляется всем своим мягким тельцем. Я знаю, ему тоже невыносимо душно. Но я не могу убить моих детей. Я прижимаю его сильнее, сильнее. Пожалуйста, не плачь, не кричи, не кряхти! Тише, мой маленький, тише! Шаги замерли прямо возле нас. Если он решит толкнуть в стену посильнее, то наше маленькое убежище раскроется. Не знаю, что видят в моем лице дети: может отчаяние, но их страх перерастает в ужас. Мой мальчик с зажатым ртом смотрит на меня с покаянием и я вижу, как на его штанишках проступает темное пятно, и следом теплая пахучая лужица... Только бы запах не просочился сквозь стену!!! А младенец все пытается вырваться, освободить свой рот, вдохнуть воздух и заявить о себе. Тише, тише! Ты погубишь их всех: и братика, и сестренок! И себя, и меня. Тише, любимый мой! Я прижимаю его сильнее и чувствую, как его ротик жадно втягивает в себя часть моего тела, я держу его крепко, а он врастает в меня в последней бесполезной попытке, а потом обмякает. Человек за дверью топчется на месте, возможно прислушиваясь. Уходи! Прошу тебя, уходи! Здесь нет никого! Слышишь? Ни-ко-го!!! Уйди же ты наконец! И он будто повинуясь приказу, шаркнул ногами и стал отходить. Я все так же крепко прижимаю недвижное тельце к себе, продолжая раскачиваться в стороны. Беззвучно, абсолютно беззвучно. Дети все еще неподвижны, но лица их начинают оживать. Они знают: нельзя сразу приходить в себя: кто-то может услышать их. И мы сидим еще неизвестно сколько, вслушиваясь в тишину. Пусть пройдет еще немного! Пусть пройдет! Мой малыш! Мой нежный и слабый малыш! Ты спи, ты спи, пожалуйста! Для тебя уже все позади, тебя теперь никто не сможет потревожить. Тебе теперь все хорошо. И я продолжаю качать его остывающее тельце. Просто дети не должны догадаться ни о чем, пусть думают, что их братик спит. Наше натренированное чутье говорит нам, что опасность миновала, мы начинаем тихонечко двигаться. Я чуть отрываю тельце от себя, смотрю в его личико. Ты такой красивый! Ты прекрасен, Ангел мой! Ты самый чудесный младенец на свете! Я пытаюсь запомнить его лицо и медленно закрываю уголком одеяла. Мой голос едва слышен от сухости во рту: ваш братик спит, не шумите, чтоб не разбудить его. Дети мне верят, только старшая дочь, как -будто что-то заподозрив, чуть дольше задерживает на мне свой взгляд. "Что?" - вопрашаю я ее молча. И она опускает глаза. Нам надо идти, командую я детям. Они поднимаются, мои отчаянные солдатики, мои жертвы войны, мои драгоценности, и мы молча выступаем вперед.
Примерно через два часа пути, в одном из полуразрушенных домов я нахожу женщину, тихо шепчу ей, что мой младший ребенок не вынес голода и прошу, чтоб остальные мои дети не догадались ни о чем, забрать его и похоронить. Не знаю, догадывается ли она о чем-то, но смотрит на меня с пониманием, жалостью и ужасом в глазах. Молча кивает, когда я сую ей в руки мои золотые серьги, забирает тельце младенца и медленно уносит его в дом. Я стараюсь не думать, я знаю только одно: жизнь троих детей дороже, чем жизнь одного. Именно так я и должна думать: не сердцем, не душой, а трезвым расчетом, чистым математическим исчислением. Мои глаза сухи, мои дети напились воды, перекусили зелеными яблоками с дикой яблони и готовы двигаться дальше. "А братик? - А братик побудет у тети. Ему там будет лучше. Не надо прятаться, и она его будет нормально кормить..." Мои дети ни о чем не должны догадаться. Они ни в чем не виноваты, они не соучастники вольные или невольные. Они должны быть убеждены, что братику их хорошо и спокойно, и что скоро, совсем скоро, мы заберем его обратно. Вот только его подкормят и подлечат...мы шагаем укромными тропинками, в стороне от больших дорог. Прячемся по необходимости, спасаемся бегством, движемся вперед и вперед, пока не попадаем к своим. Дети радуются: их отмыли, накормили, уложили спать. Мне тоже предложили. Я с удовольствием принимаю предложение. Моюсь и валюсь на узенькую койку, засыпаю мгновенно. И мне даже ничего не снится, так я устала... Я сплю сутки, просыпаюсь, встаю и чувствую невыразимую тоску. Выхожу из дома, иду прямо вперед, иду, пока не оказываюсь в лесных зарослях. И там, надеясь, что никто меня не видел, я падаю на землю. Слезы душат меня и жгут глаза, я катаюсь по траве в жутком желании содрать кожу живьем: так оно будет не так больно, так я сдеру с себя запах убийства. Я ору во весь голос, сколько хватает сил: прости меня, мой малыш!!! Прости меня, а я себя не смогу. Потом замолкаю так внезапно и проваливаюсь в небытие. Мне хочется быть там долго-долго, может быть всю оставшуюся жизнь. Но покоя нет, и лицо, перекошенное предсмертной судорогой, лицо моего мальчика, моего нежного Ангела с вечным вопросом мама?? Расплывается передо мной...