Я подняла голову от планшета. На электронных страницах советская армия преодолевала сугробы в первом наступлении Второй Мировой.
В вагон вошел дед с палкой, а за ним впорхнули две девушки в ярких куртках. Следом вошла женщина средних лет. Он прихрамывал на правую ногу, и женщины единогласно были готовы уступить ему место.
- Садитесь, садитесь, - лепетали они и махали руками на просвет скамеечки.
- Не-ет, - громогласно отозвался дед, широко улыбаясь из-под седых усов-щеточек, - я не такой человек, я не сажусь, пока дамы стоят.
- Да что же вы! – всплеснула руками женщина и подхватила падающую с плеча сумочку.
Тут одна из девушек заметила, что на другом краю моей скамеечки освободилось место.
- Садитесь сюда, - сказала она женщине. Та немедленно села и продолжила уговаривать дедушку.
Но тот отмахивался и улыбался стальными зубами.
После девушки устроились у одной стеночки, дедушка – у другой. Все еще размышляя об этой сцене и перемежая эти мысли с осмыслением «Живых и мертвых», я рассматривала дедушку. На нем была черная безразмерная куртка, конечно, из современной синтетики, но настолько потертая, что походила на кожанку. Тот же вид имели и сапоги: продукт нашего времени, но проникшийся каким-то духом того времени. А вот сумка, которую он бережно поставил на пол была все-таки по-настоящему старой. В голове моей тут же вспыхнуло слово «почтальон». Тот, который разыскивал по фронту сотни и тысячи солдат, нес весточки: «жив, здоров». И, конечно, «похоронки». В холод, в снег, под пулями, неизвестно куда, неизвестному Девушки вышли, женщина сидела, место пустовало, а дедушка стоял и улыбался.