Он ехал в метро, держа на коленях сумку с одеждой для Верочки. Среди предметов туалета, необходимых для облачения мертвого тела, в сумке лежало платье, которое Наташа купила вчера. Она была очень довольна этой своей покупкой, сделанной в каком-то итальянском магазине, и считала, что ей очень повезло – «Такое красивое, темно-синее, бархатное… и рост, и размер - все ее». Это правда, синий цвет всегда шел Верке, он потому и отметил ее сходство с той девочкой на картине в музее Вашингтона, та тоже была одета в синее платье с белым передником. Сейчас он должен отвезти эти вещи в больницу, в морг. Это было последнее, что оставалось сделать. Все остальное - и гроб, и автобус, и отпевание было уже заказано и оплачено.
Серов давно не ездил в метро, больше полугода, и сейчас как бы заново приспосабливался к знакомой с детства обстановке переполненных вагонов, к людской давке, к этой критической массе жизни, избыток которой сейчас раздражал его. Он пристально разглядывал лица, словно желая найти в них тот отличительный признак, отметину, благодаря которой все они оказались достойны жить на земле, дальше жить на земле. Боже упаси, он никому из них не желал зла, он просто хочет понять - почему именно Верке было отказано в этом праве? При всей дешевой риторичности такой постановки вопроса, вполне сознаваемой им, он все-таки допускал какую-то скрытую правомочность, заключенную в нем. «Отметина должна быть. В этом все дело» - уверял он себя, откладывая до поры возможность глубже разобраться в этом вопросе.
Патологоанатомическое отделение больницы находилось на третьем этаже угрюмого, обветшалого флигеля с отдельным входом. Серов поднялся по узкой лестнице с деревянными перилами, оторванными в нескольких местах, и вероятно раньше служившей «черным ходом». Стальная, как в бункере, дверь оказалась заперта и пришлось обождать, пока в ответ на его звонок дверь открыли и пропустили его вовнутрь. Он очутился в тесной прямоугольной комнате, заставленной вдоль стен высокими, под потолок, шкафами, на полках которых были в тесноте рассованы банки с заспиртованными органами, как в кунсткамере .Конечно, ничего необычного для него, привыкшего к интерьерам прозекторских в этом помещении не было, но его неприятно преследовала мысль, что возможно в соседней комнате стоят большие холодильные камеры, где в одной из них лежит сейчас Вера. Раздетая…Брошенная всеми. И так ужасно отчужденная теперь от него… Это было абсурдное предположение - холодильники стоят в самом морге, их не бывает в отделении, но он почему-то явственно представил, что именно там, за дверью , в смежной комнате, находятся камера, и в этом близком воображаемом соседстве было что-то особенно невыносимое для него.
Невысокий, щуплый человек, очень растрепанного вида, видимо лаборант, в расстегнутом медицинском халате, напяленном на толстый свитер, принял сумку и конверт с деньгами, пообещав, что все будет выполнено. как полагается.
- К которому часу заказан автобус? - спросил служитель, похожий на диккенсовского персонажа.
- На десять утра.
- Отпевать здесь будете?
- Нет, на кладбище.
- Хорошо, к десяти все будет готово.
Спускаясь по лестнице к выходу, он продолжал ощущать это невозможное отлучение от него своей дочки, бывшей на самом деле так рядом сейчас. И ему хотелось, как можно дальше и как можно скорее отойти от этого места.
В прощальном зале морга, на низких мраморных постаментах, в ряд, были выставлены несколько открытых гробов с усопшими, детский , крайний и самый дальний в ряду, сразу бросался в глаза. Приблизившись к нему, Серов вспомнил расхожее выражение – «лежит, как живая». Нет, он не находил в верочкином облике лживых признаков жизни, его поразило другое – лицо в обрамлении повязанного платочка было неожиданно спокойным, сосредоточенным и устремленным куда-то вне этого мира. Казалось, ей было безразлично, что происходит сейчас вокруг нее, ни мать, ни отец … ей было не до них. Он увидел это совершенно отчетливо – « Она призвана. Она уже служит Ему». Это откровение было настолько явным для него, что он почувствовал даже некоторое облегчение.
И потом, во время отпевания в церкви Смоленской иконы Божьей Матери на кладбище, он постоянно находил в свершающемся ритуале какие-то особые знаки, доказательства правоты своей догадки. Чем еще можно было объяснить, что священник, обходя гроб с кадилом, вдруг остановился и, опустившись на колено, поцеловал гроб в изножье? А когда он отвел глаза от гроба, в котором, как в люльке, лежала Верочка и окинул траурным взглядом пространство церкви, пропитанное ладаном, мерцанием свечей, тусклым блеском серебряных окладов со смуглыми ликами святых на темных иконах, то , подняв голову, увидел и прочитал написанное на старославянском изречение на фреске, изображавшей евангельскую притчу : «Отроковице, востань и возвратись» Почему выбор пал именно на эту церковь, и сейчас Верочку отпевают под фреской с именно таким сюжетом, именно с такой надписью, которой Серов не встречал в других церквях и которая так точно выражала его собственную мысль и желание - «Воскресни и вернись».