Влад слушал Сергея и никак не мог избавиться от ощущения, что все это происходит не с ним. Ему казалось, что это не он, а кто-то другой сидит в маленьком американском ресторанчике и слушает исповедь незнакомого человека.
– Вот она, писательская натура, – подумалось ему, – все для нее только источник сюжетов!
А Сергей продолжал. Первый год был очень трудным. Спасибо Бену за его теплое отношение! Помог и с квартирой, и со всеми неизбежными делами в различных организациях. Но главное – с работой. Спустя два месяца, Сергей устроился младшим санитаром в госпиталь. Мыл полы, туалеты, делал другую грязную работу. На следующий год, когда он уже в достаточной степени освоил язык, Бен помог с поступлением в медицинский колледж при Нью-Йоркском университете. Сначала были трудности с языком, но они компенсировались знаниями, полученными на трех курсах мединститута. Да и память у него была хорошая. Там он познакомился с будущей женой, дочерью владельца стоматологического кабинета, у которого начал работать помощником врача. А потом, когда тесть умер и кабинет перешел по наследству к его единственной дочери, стал практикующим стоматологом. Ко времени встречи с Владом у них уже было трое детей и большая клиентура.
– Ну вот! Рассказал я тебе про всю свою жизнь. Вроде все о,кей… Только вот про маму и сестру так ничего и не знаю. Поначалу писал им. Ответа так и не дождался. Видать, ваши гэбэшники письма перехватывали или отвечать запретили. Я ведь, наверняка, там во врагах народа числюсь. О том, что Бен к вам поедет, я не знал. Знал бы – письмо маме передал. А, может, ты это сделаешь? Вот! Целую ночь писал! Всю душу вывернул. Там три фото. Ты прости, Влад, что я все о себе. Ты-то как? Как Ленка?
То, что Влад не простой матрос, Сергей понял с самого начала. Иначе не был бы он гостем американского профессора, да и вообще не попал бы в Штаты.
Свободное время у Влада уже подходило к концу, и он ограничился кратким изложением того, что произошло с ним за эти годы. Сказал, что с Леной он уже давно разведен. Что она вышла замуж и уехала в Израиль. Дочь увезла с собой, а сын живет в Москве и учится на художника. Что сам окончил Литературный институт. Работал журналистом. Сейчас писатель и главный редактор литературного журнала. Рассказал и о том, что несколько лет назад был в Касинске. Что город сильно изменился. Сергей слушал его и еле сдерживал слезы.
Пообещал, что письмо отправит, как только вернется в Союз. Потом они обменялись телефонами, и Сер¬гей довез его до корпуса в университетском кампусе, где шло заключительное заседание форума. Главе делегации Влад сказал, что ездил к стоматологу для завершения процедуры лечения зуба.
Пока добирались до Москвы, было время подумать об этой неожиданной встрече, всколыхнувшей в душе события уже далеких лет молодости. Ему хотелось определиться со своим отношением к судьбе Сергея. Жалел он его или завидовал? Если объективно, то перед ним предстал вполне успешный человек, получивший в этой стране образование и профессию, обретший семью, детей и, видимо, материальное благополучие. Но как только он вспоминал его глаза – глаза человека, потерявшего связь с Родиной и родными, перед ним сразу возникал образ, безо всякой натяжки, трагический. И он не был бы писателем, если б не оценил то, что жизнь подарила ему такой сюжет. Первое, что он сделал в Москве, это отправил в Касинск письмо Сергея.
Но, как известно, бытие наше много богаче нашего о нем представления. Радость от возвращения к работе, от встречи с Женей и дочерью вскоре была сильно омрачена. Как-то ему в редакцию позвонил Павлик, с которым он не виделся уже больше двух месяцев. Поговори¬ли о том, о сем, а потом тот сказал, что у него есть серьезная проблема, которую бы он хотел обсудить. На его встревоженный вопрос, что случилось, Павлик лишь ответил, что ничего страшного, и сказал, что заедет к ним завтра вечером. Первой мыслью Владика было – видимо, ре¬шил жениться. Парень уже взрослый, скоро институт закончит… Имеет право! Да и квартира есть… Женя, с которой он поделился этой новостью, была такого же мнения.
– А ты что, Владик, удивляешься? Сколько мне было лет, когда я первый раз замуж выскочила? Восемнадцать! На втором курсе…
– Ну, ты все-таки женщина! Вы раньше взрослеете. Потом еще и медик…
Павлик явился вскоре, как и обещал. Владлен Константинович открыл дверь. Рядом с сыном стоит такая же молодая темноволосая и миниатюрная девушка.
– Папа, мы к вам! Можно?
– Что за вопрос? Проходите!
И тут же мелькнуло: значит, не ошибся. Невесту привел!
– Будешь нас знакомить?
С первого взгляда было очевидно, что Павлик волнуется. Выручила Женя.
– Ты что на сына напал? Проходите, ребята, в гостиную. Пить что-нибудь будете?
– Спасибо, Женя. (Павлик ее называл просто Женей.) Лучше я Вас познакомлю.
– Павлик, я что, без языка?– бросила девушка. – Подала ладошку Владлену Константи¬новичу.
– Юля. А как Вас зовут, я давно знаю. Родители Ваш журнал выписывают. И как Вас, – подала ладошку Жене – тоже. Но не из журнала, а от Павлика. Мы с ним друзья. В одной группе. А мне у вас нравится!
– Разговорчивая девушка, – подумал Владлен Константинович. – Ну и что Вас, друзья, к нам привело? Вот будем пить чай, надеюсь, расскажете.
А Юля, тем временем уже напросившись в помощницы к Жене, ушла с ней готовить чай.
– Красивая она девочка, – сделал Влад комплимент Павлику. – Так что ты хотел обсу¬дить?
– Сейчас, вот только Юлька с Женей вернутся…
– Ты что, без языка?
Павлик пропустил это мимо ушей. Но Женя с Юлькой уже принесли чай, печенье, конфеты и даже сели за стол, а Павлик все молчал. Тут уже не выдержала Юлька:
– А можно, я? Тут дело такое… Понимаете, мы с Павликом дружим. Давно. И, как бы вам сказать… Даже любим друг друга… Ну, чего ты молчишь? – обратилась она к Павлику.– Мы ведь договорились, что ты, как мужчина, сам все расскажешь.
Павлик покраснел и смущенно выдавил:
– Она правду говорит…
– Это же прекрасно! – воскликнула Женя, любуясь ребятами. – Так вы что, жениться решили? Чудесно! Ты представляешь, Владик, у нас будут внуки! И когда?
Павлик вконец стушевался:
– Юлька, да погоди… Тут все сложнее. Юль, расскажи…
– Да это он туману напускает, Владлен Константинович!– чисто женской скороговоркой начала Юлька. – Дело в том, что мы с ним в ближайшее время жениться не собирались. Пока мои предки не решили слинять в США. У мамы там родственники. В Нью-Йорке. Зовут их к себе. А как я могу уехать без Павлика? Правда, Павлик?
– Правда. Но дело еще в том, что мне туда попасть не светит. А вместе нас могут впустить в Штаты лишь как мужа и жену. Родители Юли, видимо, получат визу раньше и уедут. Мы подождем год, а потом нам дадут визу для воссоединения семьи.
– Вот, что называется, обрадовали! Сначала бочка меда, а потом не ложку, целое ведро дегтя вбухали, – отреагировал Владлен Константинович. – Сначала дочь в Израиль увезли. Теперь сын в Америку нацелился… Что я могу сказать?
– Если можно, тогда я, – сказала Женя. – Я согласна с отцом, Павлик. Говорить тут нечего. Пусть женятся. Год до подачи просьбы на визу. Год и не меньше, пока визу получат. Значит, еще минимум два года будут с нами. Институт окончат. А там видно будет… Может, и передумают. Вот родят ребеночка – и передумают…
– Оно, конечно, так! Только, как это у Тухманова, «это радость со слезами на глазах». А твои родители, – обратился он к Юле – знают?
– Еще нет. Мы вам первым рассказали.
– Ну, что же? Спасибо за доверие к нам, грешным. А когда намерены твоим поведать?
– Так завтра. После того, как они с работы вернутся.
– Тогда сейчас ничего не будем решать. Если они тоже скажут «да», вы нас познакомьте.
– Ой, как здорово! – Непосредственно отреагировала Юлька. ¬ А мы боялись! Целую не¬делю тряслись. Вдруг Вы нас не поймете?
– Это почему?
– Вы такой серьезный. Павлик вас так любит! Боялся огорчить. Сестра в Израиле. Теперь еще и он в эмиграцию собирается...
– Кстати, Юля, прошу прощения за бестактный вопрос. Почему твои в Штаты хотят, а не в Израиль? Насколько я понимаю, они у тебя евреи. Впрочем, не хочешь – не отвечай.
– Почему? Отвечу! В Израиле у них никого нет. А в Штатах у папы дядя и тетя. Дети его дедушки. Как они там оказались, точно не знаю. Вроде бы они после войны уехали в Польшу, а оттуда в Америку. Но это уж он Вам расскажет...
С родителями Юльки у ребят проблем не возникло. В отличие от Павлика, дочь не могла не поделиться своей сокровенной тайной с матерью. Только вот встретиться с ними у Козьмичевых времени долго не было. Зато когда эта встреча состоялась, то получилась очень душевной. С Юлькиным папой, Юрием Рудольфовичем Шейманом, у Владлена Константиновича нашлись общие знакомые. Он оказался театральным художником и прекрасно знал главного художника театра Салмина. И вообще был знаком со многими художниками, работавшими в сфере книжной графики. А Юлькина мама, Регина Давидовна, что не стало для Козьмичевых таким уж приятным, знала Елену Павловну Шимановскую, первую жену Владлена Константиновича. Она тоже была преподавателем литературы и русского языка и встречалась с ней на городском научно-педагогическом семинаре. Эту новость, к взаимному удовлетворению, быстро замяли. К решению детей они отнеслись с полным пониманием, хотя даже посочувствовали Козьмичеву в связи с возможной в недалеком будущем эмиграцией Павлика. Тогда же стало известно, что дед Юрия Рудольфовича родом был из Польши. После войны вернулся туда с младшими детьми, а потом перебрался в Америку. Старший его сын, отец Юли, покидать Союз отказался. И вот теперь дядя и тетка стали активно звать его к себе. Сначала Шейманы еще сомневались, поскольку уже думали об Израиле. Но так как дядя был владельцем весьма известного в Штатах книжного издательства, то обещал им работу по специальности. Юрию Рудольфовичу – иллюстратора, а Регине Давидовне – редактора издаваемых им книг и журналов на русском языке. Это обстоятельство все и решило. В тот же вечер договорились, что в сложившихся обстоятельствах откладывать с регистрацией и свадьбой не стоит. Так оно и случилось.
Тем временем в стране и мире начались грандиозные события. Не затихали конфликты на Кавказе, полыхало в Приднестровье. Весной 90-го года из состава Союза вышли республики Прибалтики. Затем Молдова. Через год их примеру последовали Грузия, Азербайджан, Армения, Украина, республики Средней Азии, Белоруссия. А потом объявила об отделении и Россия. Последним, на что хватило сил у бывших республик СССР, стало создание искусственного и непонятного Содружества Независимых Государств.
По-разному относились к этому феномену россияне. Кто-то стенал, трагически заламывал руки в страхе перед будущим. Их можно было понять. Ведь рушилась последняя надежда на возрождение для них самого гуманного и самого справедливого человеческого сообщества. Кто-то, наоборот, радовался. Ибо канул в лета ненавистный коммунистический колосс, не выдержавший испытания той самой историей, которая так опрометчиво родила его, поддавшись на демагогические посулы и обещания борцов за народное счастье. Но автор бы погрешил против самого себя, если бы представил сейчас своего героя в качестве пламенного борца против тоталитаризма. Хотя, думаю, что многие читатели этому бы поверили. А почему бы нет? Ведь все те годы, что Козьмичев прожил, и передо мной, и перед теми, кого заинтересовала его личность, он весьма недвусмысленно давал понять, что Советская власть и Коммунистическая партия, ее создавшая, чужды его духу и той роли, какую он осваивал на каждом этапе своей биографии. Увы, но человеку дано взрослеть! Становиться мудрее, опытнее, рациональнее и сдержаннее в своих умозаключениях, выводах об окружающем мире и своем месте в нем! Пусть не всем и каждому в равной мере. Кому-то вообще не дается. Кому-то это дается легче, кому-то труднее. Тем более, самоопределение трудно для такого талантливого человека, как Козьмичев. Автор никогда не старался уберечь своего героя от мук выбора, перед которым его не раз ставила жизнь. Так было и в этот раз.
Козьмичева вовсе не радовал апокалипсис его страны и его народа. Своим обостренным и проникновенным умом журналиста и писателя он понимал, в какую пучину ввергнутся люди. И жалел их. Но в то же время он не мог не радоваться распаду партии. Тому, как из всех ее отдельных конструкций начали сотнями и тысячами выпадать те самые винтики и болтики, что долгие десятилетия скрепляли их в единую и страшную тоталитарную машину. Поэтому не было ничего удивительного в том, что в те трудные дни ни о чем другом он думать не мог. Раздумья эти, вылившиеся в цикл статей, быстро выдвинули его в ряды деятелей культуры, определявших тонус общественной полемики о судьбах России. Как отзывалась об этих статьях демократически ориентированная пресса, в них Владлен Козьмичев поднялся от уровня значительного и глубокого писателя до философского осмысления процессов, происходящих в России. Многие его поздравляли и предлагали не останавливаться на достигнутом. Но этим дело не закончилось. Шло выдвижение кандидатов в депутаты Съезда народных депутатов России. Не минула эта компания и Козьмичева. К нему обращались и действующие политики, и деятели культуры и … даже читатели. А он все раздумывал и не решался сказать «да». Давление возрастало и, наверное, он бы сломался, не раздайся у него в кабинете совершенно неожиданный телефонный звонок. Звонил профессор Кожин, по случаю оказавшийся в Москве. Времени до отлета на Урал у него оставалось не много, но на встречу вполне хватало. Договорились, что встретятся в редакции.
О чем в те суматошные и тревожные дни они могли говорить? О том же, о чем говорили тогда все. Их волновала судьба двух стран: СССР, уходившего с арены истории и из их жизни, и Российской Федерации, ставшей в одночасье самостоятельной и независимой (только было не понятно, от кого).
– Читал я все твои статьи, Владлен Константинович. О них у нас весь город говорит. В Университете по ним даже дискуссия была. Сильный цикл! С аналитической его частью, пожалуй, соглашусь, а вот с прогнозной – нет. Романтик ты! Знаешь, что я скажу? Гражданское общество в России, если и возникнет, то много позже, чем начало следующего столетия. Это Гегель полагал, что государство его построит. Так то в Европе! Но не у нас. Ему самому дай Бог из этого бардака целым выбраться! Так это еще когда случится… А если и случится, то такому государству будет не до гражданского общества. В народе и слов таких не знают, а если кто и знает, то не понимает.
– Правы Вы, Лев Наумович. Я и сам об этом много думаю. Тут меня осаждают с просьбами выставиться кандидатом на выборы в Совет народных депутатов. Сильно просят. Поддержку всяческую обещают. Не поверите, даже читатели такие есть… А я все сомневаюсь. Надо ли мне оно? Одно дело – писать. Другое – говорить. Все видят и слышат. Может быть, что-то объяснить народу сумею… Как Вы думаете? Соглашаться?
Профессор закурил и заходил по кабинету:
– Ты меня, Владлен, извини. Не дам я тебе совета. Не дам! Не вправе! Хотя мнение свое по этой проблеме выскажу. Ты и сам знаешь, сколько сейчас в политике ученого брата. Я понимаю, зачем в нее юристы подались. Власть без законотворчества невозможна. А вот что там делать историкам, философам, филологам? Или тем же писателям? Убей – не пойму! Олицетворять народную совесть? Независимым глаголом жечь сердца? Неужто непонятно, что в политике не бывает независимых… Вот за своим столом ты можешь быть независимым. Делайте культуру! На бескультурье политику не построишь! Помнишь, был такой немецкий философ, историк, просветитель И. Гердер? Я его не менее чем Гегеля чту. Замечательную мысль сформулировал: «Культура – это ядро политики». Ты уж прости зануду-профессора. Чуть чего – и лекцию читать готов… Выводы делай сам.
– Не за что мне Вас прощать, Лев Наумович! После этих статей и реакции на них я многое переоценил. Тут мне кое-кто панегирики стали петь. Дескать, Козьмичев до таких вершин поднялся… Ну, прямо политический философ! А что я в них такого сотворил? Просто честно и доступно любому и каждому сказал, что думаю. Вот и всполошились. Да какой я философ? Самоучка и не более. Может быть, слов побольше других знаю. И вообще не о чем нам спорить. Все очень правильно говорите! Я как живой воды выпил. Мысли выпрямились. Нечего мне в политике делать! Здесь мое место! Здесь от меня толку больше. Кстати, меня уже давно сватают в Литинститут. Совместителем. На кафедру литературного мастерства. Вот на это я соглашусь. Это родное – моя основа.
– Вот это правильно! Давно пора! Подкладывай поленья в костер будущих поколений литераторов. Ну, давай прощаться, дорогой!
Козьмичев проводил Кожина до редакционной «Волги» и вернулся в кабинет. Надо было дочитать рукопись романа молодого автора. Но вскоре ему позвонила Женя и попросила не задерживаться. Приехали давно не посещавшие их Павлик и Юлька. Влад навел порядок на столе и спустился к своей машине. Дело шло к вечеру. Транспорта на улицах уже было мало. Настроение после разговора с Кожиным и принятого решения остаться верным литературе было приподнятое. От нечего делать вдруг представил себя в роли преподавателя. Она ему даже нравилась… Потом, подумав, что Павлик с Юлькой скорее всего приехали с сообщением о получении визы в США, загрустил… Верочку увезли в Израиль. Теперь вот и Павлик уедет… Слава Богу, что рядом Женя и Настя. Значит, есть ради кого жить!
X X
X
Расследование страшной аварии, в которой погиб известный писатель, Главный редактор журнала «Литературный мир» Владлен Константинович Козьмичев, установило, что ее причиной был внезапный отказ тормозов его машины.
Спустя, наверное, год Женя обнаружила в его черновиках эту одинокую строфу:
Каждый раз, свою играя роль.
Искренне, нисколько не лукавя,
Я прошу, судьба моя, изволь,
Не дари мне ни хулы, ни славы.
Здесь автор останавливает повествование. Кто-то упрекнет его и скажет, что так может поступить только тот, кто не любит своего читателя. Но все роли сыграны – и теперь наш герой уходит туда, где автор бессилен что-либо изменить.