(двор в тюрьме Петровского завода, Н. А. Бестужев)
-Боже мой, благодарю Тебя, что Ты утвердил стопы мои на стезях Твоих, так что не уклонились шаги мои. Ты явил мне дивную милость Твою, Ты сохранил меня, как зеницу ока, в тени крыл Твоих укрыл меня от врагов души моей, которые окружают меня. Что воздам Господу за все благодеяния ко мне? Благословен буди, Господи, Боже мой, творящий чудеса един, и благословенно да будет святое имя Твоё во веки, и славою Твоею да наполнится вся земля! Аминь, - отстояла Милана благодарственную службу в церкви Петровского завода.
Помолившись, перекрестившись, она вышла на мороз. Душа не горевала теперь, а благодарила судьбу за то, что позволила вернуть желаемое...
...Как прибыли в Петровский завод Алексей и Милана скорее обвенчались, отметив свой праздник скромно в кругу товарищей, глаза которых тоже искренне сияли слезами радости за них. Теплом, благословением, желанием на лучшее будущее были они согреты. Оставалось только писать прошения, чтобы позволили вернуться на родину, к своему оставленному сыну...
Теперь же стояла глубокая зима с суровыми морозами, препятствуя продвигаться, куда бы ноги ни шли. Добравшись всё же до своего с Алексеем дома, Милана скрылась скорее за дверь. Сняв верхнюю одежду, она прошла в комнату и села на кровати.
Усталость отнимала все силы, хотя ещё было утро...
-Видимо, Сперанский каким-то образом узнал, иначе бы её разоблачили и вернули назад, - послышался чей-то голос, приблизившийся к дому. - Если бы не он, вернули бы назад точно...
…В дом вошёл Алексей с комендантом.
-Ты вернулась, - улыбнулся милой Алексей и скорее поцеловал в лоб. - Устала-то как! - заметил он.
-Я тогда, пожалуй, пойду, - вызвался комендант уйти, чтобы она смогла отдохнуть, но Милана возразила:
-Нет-нет! Прошу! Я уже отдышалась!
-Осторожно, родная, ты слишком напрягаешь себя, я волнуюсь, - тихо проговорил переживающий за её здоровье Алексей и пояснил любующемуся их нежными отношениями коменданту. - Мы ожидаем ребёнка...
-Благослови Вас Господь! - поздравил тот сразу и, будто расслабившись, тут же обнял Алексея и поцеловал ручку Милане.
Она же, с улыбкой добродушной хозяйки, тут же позаботилась о чае для гостя, усадив и возлюбленного к столу, а сама ушла в соседнюю комнату...
Эта комната была приспособлена, как мастерская, где Милана уже с самого начала своего приезда занялась всем, чем могла, чтобы помогать и жёнам, и осуждённым, как, например, тоже шить одежды им и детям, заодно подготавливаясь к рождению и своего малыша.
С первых дней, как прибыла в Петровский завод, Милана включилась в активную деятельность. Она внесла деньги, которые провезла, в общую артель, стала вместе с Анненковой, которая в тот момент тоже ожидала ребёнка, учить жён готовить, убирать и шить.
Занимаясь пошивкой детских вещей и белья, Милана светилась душою: «Помогать и поддерживать тех, кто нуждается, будь то родные, или просто люди, с которыми свела судьба, - высшее счастье», - говорила она...
И, оставив сейчас мужа в беседах с комендантом, прибывшим снова в Петровскую тюрьму с проверкой, Милана вновь села шить...
-Вот оно, - протянул комендант на прочтение письмо Алексею, когда они уже сидели вдвоём за чаепитием, чтобы продолжить свою беседу...
Алексей развернул бумагу: «В письмах от жён государственных преступников после перевода из Читы в Петровский завод — к родным и даже посторонним лицам — содержатся, кажется, преувеличенные о дурном будто бы помещении их в сем остроге известия, кои должны крайне встревожить и опечалить несчастных родственников их и произвести неблагоприятное впечатление на посторонних лиц. Я счёл долгом доложить о сем государю, который повелел просить вас, дабы внушили состоящим в ведомстве вашем жёнам государственных преступников, что им не следовало бы огорчать родителей своих и чужих родственников плачевным описанием участи, коей их мужья со своими соучастниками подвергнуты в наказание, ими заслуженное, коей нельзя переменить... Жёны должны помнить убедительные пламенные просьбы, с которыми обращались ко мне и другим особам о разрешении ехать под какими бы то ни было условиями, должны покориться смиренно своей судьбе безропотно и безропотно пользоваться дарованною им возможностью разделять и услаждать участь своих мужей...»
-Каков, - улыбнулся Алексей и вернул письмо коменданту. - Станислав Романович,... Вы помните, как Вас наши ангелы назвали?
-Да, совсем неблагоприятно сие название, но вполне подходящее. Я им и являюсь... Тюремщиком, - пожал плечами тот. - Однако, я соглашусь с ними... Пусть меня разжалуют в солдаты, но я останусь человеком.
-И когда же, в таком случае, окна прорубят? Вы разрешение получили? Мы устали ждать Ваших известий, получено ли разрешение, или нет, - завалил вопросами Алексей, но комендант молчал, опустив взгляд. - Вы бы сами смогли жить в таком склепе? Пусть, пусть они и государственные преступники, но они люди... Я не могу бороться один... Я тоже писал Бенкендорфу, мы все завалили и государя жалобами, его давят не только родственники, но уже дошло и до других кругов...
-Да, да, - закивал комендант. - Я понимаю, что и на Вас товарищи давят. Даже Николай Ваш распространил рисунки камер, наверное, уже по всей России,... раз имеются даже на руках императрицы, как до меня донесли... Но я не могу, - начал оправдываться он, на что Алексей замотал головой:
-Нет, Станислав Романович, на меня не давят, я стою с ними и за них в данном случае. И не позволю издеваться более, чем уже наказаны... Не забывайте, что я был среди них, и душа моя ещё там! - строго выдал он. - Вы же знали план этой тюрьмы ещё в Чите! Вы же сами осматривали постройки! Почему не представили начальству предложение прорубить окна?
-Да, да, мне эти вопросы уже задавали, - соглашался комендант. - Новое наказание без новой вины, как сказал Ваш друг Розен.
-Вам ещё напомнить? - добавил Алексей.
-Нет, благодарю. Но я сам же не могу ломать стены, чтобы дать свет! План утверждён высочайшею волею. Разрешения на окна не прислано! А если бы я сам от себя стал все эти просьбы писать, то меня бы посчитали подкупленным, или союзником преступников, да назначили бы на моё место незнамо кого! А тот бы стал уж точно притеснять и приносить неприятности!
-Вы правы, - чуть остыл Алексей. - Я погорячился... Снова понесло... Простите, - покачал головой в искреннем раскаянии он. - Просто, я посещаю их каждый день... Сейчас зима... Невозможно им читать и чем заниматься в коридорах. Там холодно! А при свечах в камерах у всех портится зрение...
Комендант сочувствовал и сожалел всем сердцем, но сказать что уже не находил...
-Что известно про размещение детей? - задал Алексей следующий вопрос.
-Алексей Николаевич, умоляю... Я уже заучил эту фразу наизусть... Не будет никаких помещений детям, кроме как в домах матерей. Мне жаль! И в этом я за! На какие условия Вы бы хотели обрести несчастные создания?! - воспротивился тот. - Государь написал, повторю, для детей нельзя построить помещение, ибо нельзя знать, сколько будет сих несчастных жертв необдуманной любви.
-Я в гневе, - потёр лоб и глаза Алексей, успокаивая себя изнутри. - Поверьте, Станислав Романович, - вернул он строгость взгляда к не менее переживающему коменданту. - Я буду воевать за улучшение их жизни, если понадобится. И даже, если меня после этого опять посадят в кандалах в отдельную камеру!
-Я всё понимаю, друг мой... И никуда Вас не посадят, - вздохнул тот. - Вы забыли, что я тоже желаю слыть человеком, а не тюремщиком. Я буду помогать Вам и им. Но на всё требуется время, деньги и люди.
-Деньги уже у всех давно имеются, - добавил Алексей. - Мы содержим по-прежнему артель, в которую внесён приличный вклад! Милана прибыла с круглой суммой, что выручила от продажи имущества Краусе...
...Миром закончившаяся их беседа скоро дала свои результаты. Они получили, наконец-то, от государя разрешение прорубить окна. Взявшись дружными силами, духом и верою на улучшенное будущее своё и «государственных преступников», окна стали делать в тюрьме Петровского завода уже в мае 1831 года.
Благодарности не было конца ни им, ни жёнам, чьи большие оставшиеся связи в столице сыграли огромную роль. Ведь, рано или поздно, всё, о чём жаловались и сообщали родным в письмах, становилось известным большему кругу людей, особенно в высшем свете и среди тех, кто был близок с государем.
И, как бы третье отделение ни вылавливало подобные письма, их содержание распространялось в любом случае...
...Жизнь снова продолжалась. Внешние работы осуждённых - так же. К работе в самом заводе их никак не подпускали, поскольку государь боялся, что они могут неблагоприятно повлиять на рабочих.
И лишь один раз, когда поблизости было не найти никого, кто бы починил «пильную мельницу», то попросили Николая Бестужева и Константина Торсона, как единственных опытных механиков. Их пропустили на завод, и те всё починили...
Пока шла долгая зима, то «дети декабря» на мельнице рядом мололи на ручных жерновах муку. Но и тут их к работе не принуждали. На досуге занимались чтением, или беседами, встречаясь друг с другом то в камерах, то в коридорах, пока двери их ещё были открыты до того, как будет отбой. И, хотя строгости комендант по-прежнему не применял, все часы жизни в заключении были строго расписаны, даже для прогулок вдоль стены частокола.
Кроме всего, камеры стали устраивать и по-домашнему. Стали заносить ковры, мебель, даже музыкальные инструменты, чтобы было чем отвлекаться и расслабить души в свободное время. Так, когда начали раздаваться из-под рук жён товарищей звуки Россини или романсы Бланжини, всем стало на душе веселее и теплее...
Продолжение: http://www.proza.ru/2014/05/13/36