Старый, потрепанный катер замедлил ход, отчего его тучное брюхо опустилось в хрусталь океанской воды, вспоров ее острыми скулами киля. Небольшая лагуна перед островом была такая мелкая, что пришлось задрать навесные моторы, чтоб не разбить винты о пестрые кораллы. Сразу за белоснежной линией песка начинался зеленый забор тропических зарослей. Он изумрудным ковром поднимался по склону старого вулкана, встречаясь на его вершине с бирюзовым, безоблачным небом. То там, то здесь бархат ковра прорывала одинокая крона высокого эвкалипта, или взъерошенная шевелюра кокосовой пальмы. Слабый, горячий ветер лениво играл вершинами леса, принося с океана соленый запах прелых водорослей.
Старик меланезиец, заглушил мотор и катер зарылся носом в песок. На миг первозданная тишина мира окружила лодку.
- Выходим, приплыли. – произнес он и несколько пассажиров – таких же чернокожих, кучерявых меланезийцев принялись копошиться, собирая свое нехитрое барахло, готовясь сойти на берег.
- Вот этот остров, бос – обратился старик ко мне – вон там, на севере, видите утес – это и есть то место, о котором я рассказывал. Сейчас я вас туда отведу, лишь разберусь с пассажирами.
- Да, Окава, спасибо.
- Только надо будет поторопиться, у меня лишь час времени. Нужно засветло вернуться на Нумфор, а то Али будет в ярости, простой катера ему дорого обходится.
- Думаю за час управимся.
- Конечно, бос, тут минут двадцать пешком, - близко совсем.
Старый Окава был опытным моряком и хорошо знал здешние воды. Всю свою жизнь он провел здесь, на небольшом острове, расположенном к северу от Новой Гвинеи, пока на старости не покинул его, перебравшись на более крупный Нумфор.
Он был настолько дряхлый, что помнил даже парусные корабли европейцев, заходившие в эти воды. Во всяком случае он охотно рассказывал о тех временах. Вообще он много говорил, без остановки: то бурча что-то себе под нос, то пускаясь в беседу с другими и, неизменно, покуривал дешевые индонезийские сигареты, или самокрутки из местного табака.
Окава был низкого роста, сморщенный, черный как обсидиан, старик. Типичное для меланезийца состаренное временем и солнцем лицо с пухлыми губами и широким носом выделяло мутное белесое бельмо на левом глазу. Он почти ничего им не видел. Редкие, седые волосы мелкими стеклянными завитками покрывали его голову, точно мягкий мох плотным ковром укрывал лесной валун. Мясистая, кожная перемычка между ноздрями – колумелла была пробита еще в детстве, во время посвящения во взрослые члены племени. Теперь же Окава использовал это отверстие чаще для сигареты, - храня всегда под рукой еще одну про запас прямо у себя под носом. Правда, по праздникам, когда удавалось собраться всем родственникам, он наряжался, как в былые времена. Помимо перьев райских птиц и клыков кабана, украшавших его парик, сделанный из меха кускуса, он вставлял в нос отшлифованную кость казуара, а за пояс прятал острый, как бритва нож из расщепленного бамбука. Тот самый, что когда-то подарил ему отец, тот самый, что помог ему однажды стать мужчиной.
Руки, ноги, да и все его тело несло следы былых ран: большие и мелкие шрамы, покрывали грубую кожу, разрывая хитросплетения линий древних тату. Эти татуировки доставляли особую гордость старику, он мог долго рассказывать о каждом узоре, объясняя его смысл и рассказывая за что он получил ее.
Я познакомился с Окавой случайно. Его правнук – папуас Боб работал в нашем партнерском офисе в Джаяпуре и помогал с организацией туров по северо-западной Новой Гвинее для любителей эко-туризма. Собственно, от Боба я и услышал впервые эту историю и, заинтересовавшись, решил познакомиться с ее непосредственным участником.
Не смотря на свой преклонный возраст он все еще работал на чартерном катере, принадлежавшем одному местному яванцу. Дела этого яванца шли из рук вон плохо. Чартерные рейсы между островами не приносили дохода и из четырех катеров на ходу оставалось лишь два, да и те доживали свой век. Окава перевозил редких пассажиров с одного острова на другой, время от времени превращая старинный армейский катер, когда-то принадлежавший еще голландцам, то в плавучий овощной рынок, то в скобяную лавку, или танкер с газовыми баллонами и канистрами с бензином. Окава любил такие дни, хотя всем видом показывал торговцам свое возмущение от чрезмерной загруженности и беспорядка на катере. Он ворчал, отдавал приказы переставить канистры с кормы в нос, или наоборот, но в душе радовался суматохе – «куда лучше, чем пустые дни, когда муссоны несут штормы и в море не выйдешь».
- Да, бос, мой правнук сказал чистую правду. Я знал Иисуса. Видел его почти, как вас сейчас. Только он умер, такая вот история, бос. – ответил Окава, приглашая меня присесть с ним рядом на горячий песок берега. – Сегодня повезу на остров вон тех людей, если вас так заинтересовала эта история, могу взять с собой, покажу место, где он погиб.
- Спасибо, был бы признателен. А как погиб Иисус?
- Он должен был вознестись, но упал с небес. Жалко его. Умер бог, нам больше некому молиться. Мы остались одни – от этого-то жизнь и стала такой скучной и пустой. У нашего народа прежде была другая жизнь. Молодость, зрелость и старость имели свой смысл, свое назначение – теперь же смысла нет ни в чем.
Посмотрите на меня, бос, я ведь помню еще первые парусники белых. На них приплыли испанцы. Представляете, как долго я живу, а этого быть не должно. Все потому, что я видел смерть бога. Я пытался сообщить об этом людям, всему миру рассказать эту новость, но мне никто не верил, - даже слушать не хотел. Вот и живу без всякого смысла все эти годы, поскольку так и не выполнил до конца его волю.
Я внимательно посмотрел на старика. Замутненный бельмом глаз неподвижно смотрел в морскую гладь. Неспешно почесывая плечо, мой собеседник достал из пачки пару сигарет, одну отправив в рот, вторую продев в отверстие в носу. Вид при этом у него был весьма комичный.
- Расскажи мне свою историю, Окава. – прервав молчание, произнес я.
Старик глубоко затянулся, выпустив через ноздри сизые клубы и, сплюнув на песок, произнес:
- Я родился на Курубу, что к востоку от острова Япен. Мой народ называется урумба. Вокруг деревни было много мангровых болот, низкое место. Урумба всегда ловили в море рыбу, или рубили саговую пальму, этим и жили. За болотами была деревня Яли-яли. Мы всегда воевали друг с другом. Они воровали саго на нашей земле, мы крали их женщин. Порой случалось и обратное. Яли-яли знали черную магию и все беды на нашу деревню насылали именно они. Одним словом, это были наши враги и единственные соседи. Больше никого на острове не было.
Вообще, в те времена еще никого не было кроме нас и яли-яли, даже белых. Это были времена чистого звука: не было ни моторов, ни дизельных станций, только Голос Мира. От того что было так тихо, можно было услышать голоса духов. Они тогда жили повсюду: в море в джунглях, в ручьях и горах, в саговых пальмах и райских птицах. Даже в людях жили. Те, что жили в людях, после смерти покидали тело, но оставались со своим народом, их голоса тоже можно было распознать сквозь шелест листьев и плеск волн.
Теперь ничего этого нет. Слишком шумно стало повсюду, духи испугались и разбежались. Осталась лишь просто вода в океане, просто деревья в лесу, просто камни, птицы и просто люди, - уже бездушные.
Наша прежняя жизнь была тесно связана с духами. Признаюсь, духи бывали очень жестокими. Они пугали и подшучивали над людьми, заставляя нас трястись от страха, им же было весело от этого. Иногда они просили крови и мы покорно проливали ее на землю, чтобы утолить их жажду. Чтобы стать мужчиной, то есть родиться с новым духом, надо было принести голову врага. Я помню тот день, когда я стал мужчиной…
Окава прищурился, взглянув на солнце, и перевел взгляд на собиравшихся возле лодки людей. С десяток человек сидели в тени навеса, прямо на земле. Старый катер негромко поскрипывал, притираясь привязанным боротом к деревянному пирсу. «Еще немного и пора отправляться» - подумал он и продолжил рассказ.
Он вспомнил, что утром того дня было невыносимо душным. Накануне отец подарил ему бамбуковый нож, тот самый, что он с гордостью носит и по сей день. Нож лежал возле циновки, но Окава знал, что он еще бесплоден. Ведь ножа еще не было. Рядом с ним был лишь острый кусок бамбука. Чтобы тот стал оружием, дух ножа должен был разглядеть в нем именно нож, следовательно, необходимо было пустить его в дело, окропить кровью врага. Тоже было и с его собственным духом. Он не знал, что Окава проснулся тем утром уже мужчиной, видя в его сердце лишь слабого ребенка. Необходимо было доказать всем: людям урумба, врагам и прежде всего собственному духу, что пришло время меняться.
В центре острова, в разрушенном кратере древнего вулкана, было крохотное озеро, откуда узкой протокой бежал ручей, терявшийся в манграх низкого, западного берега. Этот ручей был границей земель урумба и яли-яли. Раскрашенный и одетый в боевой наряд юный Окаве бесшумным духом пересек водный рубеж и тут же спрятался в роще бамбука, услышав приближающиеся шаги. Два молодых яли-яли, не старше самого Окавы, приближались к озеру, собираясь порыбачить.
Беззвучно и молниеносно, как летучая мышь, он бросился на спину одному из яли-яли, вогнав по рукоятку бамбуковый клинок между ребер. Горячая кровь обожгла его руку. Оторопев от неожиданности, второй отпрянул, но через миг, исполненный ярости Окаве, сбил его с ног, прижав к земле, и приставил липкий от крови клинок к самому горлу. «Как его имя?» - спросил он, на языке яли-яли. Парень молчал, тяжело дыша, и обезумевшими от страха глазами впиваясь в раскрашенное лицо воина. «Как его имя?» - еще раз произнес Окава, сильнее надавливая клинком на горло: «Скажи и я оставлю тебя живым». «Ои» - дрожащим голосом ответил парень…
- Ты оставил его живым, Окава? – поинтересовался я.
Старик засмеялся, оголив несколько гнилых зубов.
- Нет конечно, сразу убил. Он бы бросился бежать в деревню и рассказал о случившемся, а мне нужно было время, чтобы отрезать голову этому Ои и спрятать его тело.
- Зачем?... Зачем тебе понадобилось его тело?
- Я принес голову в деревню. Все радовались, ведь у урумба родился новый мужчина, новый воин. Потом несколько человек: мои отец, я и мой дядя – отправились обратно и принесли обезглавленное тело Ои в деревню…
Бос знает языки канаков?
- Нет, лишь английский и индонезийский – ответил я.
- Мы любили «кай-кай лонг пиг» - с улыбкой произнес старик.
Прочитав удивление на моем лице, добавил:
- «Кай-кай» - тоже, что индонезийское «макан» - «есть»
- Вы ели «длинных свиней»… - пытаясь составить фразу, в слух произнес я.
- Да, бос. Точно! – засмеялся Окава.
- А причем здесь «длинные свиньи»?
- Ои и был «длинной свиньей». Если тебе, бос, отрезать голову – ты тоже станешь «длинной свиньей». Вот так – он провел кривым костлявым пальцем по моей шее.
Я замолчал, а Окава разразился хохотом, довольный тем впечатлением, которое произвели на меня его слова.
- Что, удивлен, что я ел людей?
- Вовсе нет – стараясь казаться невозмутимым, ответил я.
- Удивлен! Я вижу, что удивлен… - сквозь хохот ответил старик. – Думаешь я не знаю, как эта история действует на белых. Вы же никогда не пробовали «длинных свиней»! Не бойся, бос, я уже никого не съем, зубов нет! – зайдясь кашлем от хохота добавил старик.
Успокоившись, он раскурил затухшую сигарету и спросил:
- А что же ты не спрашиваешь, зачем мне нужно было знать имя того яли-яли? Обычно, все белые спрашивают.
- Видимо, чтобы знать кем он был, чтобы всего его качества перешли к вам.
Старик удивленно посмотрел на меня.
- Ты прав, бос. Ты часом не из местных папуасов? – спросил он, вновь рассмеявшись.
Улыбнувшись, я добавил - Читал об этом обычае в какой-то книге.
- Да, белые все умеют читать. Я же так и не научился. Говорят, можно многое узнать из книг. По-мне, так это все бесполезное дело. Какой смысл просто знать, если ты не можешь это прочувствовать на себе. Вот ты, бос, знаешь про «длинных свиней», но ты никогда не узнаешь, какого это мясо на вкус. Или, вот ты узнал от меня, что я видел смерть Иисуса, но никогда не прочувствуешь того, что пережил я при этом. Важно лишь то, через что ты прошел сам, только это и может тебя изменить.
- Ну как же, Окава, - попытался возразить я - при помощи знаний, записанных в книгах, наша цивилизация покорила мир и теперь стремится к звездам. – Признаюсь, фраза прозвучала нелепо. Белый человек, сидевший на песке затерянной во времени лагуны, на самом краю света, говорил старому меланезийцу-каннибалу о «нашей» цивилизации и звездах.
- Да, бос, вы очень сильные – согласился он. – но вы не покорили мир, а уничтожили его, просто еще не поняли сами чего натворили.
Старик что-то крикнул на своем наречии, отдыхавшим под навесом людям, и те принялись вставать и суетиться.
- Нам пора в дорогу. Ну что, бос, не передумал еще посмотреть место смерти Иисуса? Не боишься отправиться в путь с людоедом?
Смущенный его словами, я глупо улыбнулся в ответ.
- В дорогу – сказал я и, стараясь пошутить, добавил: – надеюсь я не вкусный…
- Да, ты прав - белые другие на вкус.
- Окава пробовал и белых?
- Всякое бывало… - многозначительно ответил старик, поднимаясь с земли.
Все погрузились в лодку и, запустив старый, рычащий мотор, Окава направил катер в океан, где на горизонте виднелась полоска земли – берег острова Курубу. День был солнечный и совершенно безветренный, отчего океан казался застывшей гладью сине-зеленого стекла. Катер набирал ход и соленый ветер приятно остужал разогретую тропическим солнцем кожу. Лишь лодка вышла из лагуны, оставив позади яркий обруч кораллового рифа, окружавший ее полукольцом от темно-синих вод бездонного океана, катер стал подпрыгивать на мелкой ряби волн. Чуть правее лодки показались черные спины дельфинов. Они стремительно возникали и исчезали в водной глади, некоторое время сопровождая нас. Старик указал на них рукой и широко улыбнулся. Я сидел рядом с ним, придерживая рукой от ветра старую кожаную шляпу, подаренную много лет назад одним австралийским аборигеном из Кэрнса. Ветер заносил в лодку соленые брызги, отчего рубашка покрывалась темными пятнами, намокая и прилипая к телу спасительной прохладой.
- Что было дальше, Окава? – спросил я, наклоняясь к старику и стараясь перекричать шум мотора.
- Дальше… Дальше пришли вы – белые, принеся нам цивилизацию. Первыми были испанцы. Они подошли на двух кораблях к южному берегу. Яли-яли решили, что это морские чудовища и попытались их прогнать стрелами и копьями. Испанцы открыли огонь из пушек, а потом высадились на берег и сожгли деревню. Так на острове остались лишь мы – урумба.
Потом испанцы пришли и к нам. Мы уже знали их силу и поначалу прятались в лесу, каждый раз, когда появлялись паруса. Мы очень их боялись. От их пушек и их громких голосов разбегались не только мы, но и духи. Постепенно, они совсем покинули наш мир. Духи уходили, зато приходили болезни.
Однажды, когда в деревни почти не оставалось здоровых людей и всех трясло в лихорадке, к берегу подошел корабль, и на берег сошел падре Мигель с друзьями.
Мы почти умирали, так что большинство даже не смогло спрятаться в лесу, оставшись в домах. Я тоже остался лежать на циновке. В тот раз из моей прежней семьи лишь я выжил. Обе жены погибли. До этого мы только успели отправить к духам двух наших дочек. Лихорадка была страшная в тот год.
Падре Мигель был очень добрым. Все кто не умер – сохранили жизни лишь благодаря ему. Первым делом он поставил посреди деревни большой деревянный крест и, помолившись за наши души, начал давать людям горький порошок.
Тогда я думал, он собирается нас съесть, но сражаться из-за болезни я уже не мог – настолько был слаб. Вскоре урумба поняли, что он пришел не за «длинными свиньями». Он пришел, чтоб излечить нас. Излечить и душу и тело. Его магия, его молитвы, его бог был настолько сильным, что вскоре почти все поправились. Наш испуг сменился восхищением. Мы решили, что он и есть сам бог, но падре Мигель рассказал нам пор Иисуса. Он сказал, что Иисус наш бог, а он лишь слуга его. Сказал, что однажды Иисус вернется и спасет всех своих возлюбленных детей, - благочестивых христиан.
Он смог убедить нас сменить веру, не только исцелив наши тела, но и озарив наши души солнечным светом добра. Он был очень сильным и смелым человеком. Настоящим воином, настоящим урумба!
Падре Мигель крестил нас в той самой реке, что когда-то была границей с яли-яли. Научил носить одежду, сказав, что господу не нравятся наши нагие тела…
Старик замолчал…
- Помню, я еще тогда подумал: «Странно, если мы все его дети – его творения – отчего ему не нравится смотреть на наши тела? Ведь он сам нас создал такими!» - но перечить падре Мигелю никто не решался.
Мы надели холщевые рубахи и штаны, перестали поедать врагов – правда, в то время и врагов-то не было – Мигель научил нас молиться Иисусу, запретил иметь больше одной жены и сказал, что работать должны все, а не только женщины… Странно звучали для нас его слова.
Не понятно было зачем мужчинам - воинам – собирать и сушить копру. Как эта копра может сделать нас христианами? Но мы не могли ослушаться его, ведь он принес нам лекарства, принес заботу Господа и его любовь. Принес много необычных предметов: гвозди, железные топоры, даже монеты – странные кругляшки с рисунками и лицом человека. Мы сперва думали, что на них изображен сам Иисус. Пока падре Мигель не видел даже молились этим монетам. Ведь мы замечали, как белые их ценили, как мы прежде ценили наши столбы с изображениями предков.
Корабли стали чаще приходить к нашему острову и люди урумба уже не боялись белых парусов на горизонте. Падре Мигель отгружал белым копру, покупал у них ткань, инструменты и книги. Мы обменивали фрукты на загадочные товары, иногда предлагая за них собственных жен и дочерей. Моряки соглашались, не брезгали нашими женами, ведь они тоже были христианками. Мы почти стали такими же верующими, как и сам падре Мигель. Мы думали, что вот-вот скоро придет Иисус и заберет нас в рай, ведь мы уже были готовы для этого.
Однажды, падре Мигель сказал, что господь не придет на эту землю, пока здесь не будет его дома. Мы все принялись строить храм. Даже мужчины и старики не возражали помогать Мигелю. Мужчины рубили пальмы, женщины носили бревна и копали землю, падре Мигель объяснял, что и как надо делать. Только совсем старый, слепой и глухой Вагере, который все еще слышал голоса духов, отказывался помогать нам. Целыми днями он сидел в своей хижине, приказывая своим женам готовить ему «куачу» - саговое вино. Он молился богу-прародителю - человеку-крокодилу «куру-урумба», чтобы он вернул прежний порядок, но тот молчал.
- И вы построили храм?
- Нет, бос. Вскоре пришли новые белые. Высадившиеся с корабля люди убили падре Мигеля, сожгли деревню и почти всех увезли с собой. Лишь немногим удалось спастись. Это были работорговцы. Обычное дело для здешних мест…
Старик вытащил сигарету из носовой перегородки, и принялся ее раскуривать. От морской влаги она намокла и долго не поддавалась робкому, трепетавшему на ветру, огню зажигалки.
Выпустив клубы крепкого табачного дыма, он оглянулся назад, прислушиваясь к жужжанию старого мотора.
- Похоже скоро этому пройдохе - яванцу Али - придется раскошеливаться, бос. Этот чертов мотор совсем разваливается. Масло жрет, да свечи постоянно забрасывает. Видимо кольца пора менять…
Я пристально посмотрел на старика, не веря собственным ушам. Он говорил, точно автослесарь в каком-нибудь гараже в старушке Европе, но не как каннибал, заплутавший в собственном прошлом, где мифы переплетались с явью.
Заметив изумление на моем лице Окава произнес:
- Что, бос, не разбираетесь в моторах? Я знаю белые изнеженные стали. Последние годы сюда приезжают лишь те, кто много читают книги. У них знаний много и денег тоже, а вот делать ничего руками не умеют. Сами когда-то все это придумали – научили нас, а потом все позабыли. Толстые, ленивые и богатые. Хорошие бы получились «длинные свиньи». – Окава вновь расхохотался. – Не обижайся, бос. Я так шучу. Просто смешно наблюдать за вами, белыми. Теперь сюда зачистили разные туристы. Хотят посмотреть на нас, на дикарей, а сами…
Был у меня случай. Приехали белые снимать кино про наши края. Их было трое, да еще переводчик и какой-то полицейский из Джаяпуры – для охраны иностранных гостей. Собирались ехать в Вамену к народу дани. Туда, куда всех туристов теперь возят. Сопровождать их должен был Боб – мой правнук. Он заболел и попросил меня отвезти их на его машине.
Вырядились киношники, как настоящие первопроходцы, ясное дело к «дикарям в лес едут». Только полицейский сказал мне по-индонезийски, чтоб никакой самодеятельности. Отвезти их следовало в специально построенную деревню, где за деньги, дани изображают сами себя столетней давности. Маскарад один. Танцуют военные танцы в праздничных костюмах, пытаются «напугать нежданных гостей» тыкая в них тупыми копьями, а в перерывах между представлениями в ближайшем городке пиво пьют, да торгуют папуасскими сувенирами, что продают оптом приезжие китайцы – такие вот дикари!
Только эти киношники все за чистую монету приняли.
Так вот, на обратном пути из этой деревни мы пробили колесо. Я полез снимать запаску и попросил одного белого поставить домкрат, чтоб быстрее справиться. Представляешь, бос, этот киношник не знал как разложить и куда поставить, этот домкрат. Вот уж я в душе посмеялся. Это же не мы – людоеды, – а вы – белые придумали машины и домкраты… Смешно, да?
- Ну, да… бывает всякое.
- А второй-то – вообще смех – не унимался Окава – живот у него прихватило, пока я колесо менял. Я ему говорю: «Пойди в лес», а он: «Лучше до отеля потерплю, мало ли змея какая, или скорпион за зад укусит!» Так и терпел, бедолага, кряхтя до самой гостиницы! – рассмеялся он, заходясь кашлем от терпкого табачного дыма.
- Не обижайся, бос, но раньше таких белых я не встречал. Кто же таким поверит? Кто вас будет бояться? Тем более, что и бога вашего больше нет, а без него вы слабые и беспомощные.
Я молча слушал старика, не желая вступать в спор. Мне было что ответить, но хотелось услышать продолжение прерванной истории, тем более, что цель нашего пути была уже совсем рядом.
- Что же случилось, Окава, после смерти падре Мигеля?
- Мы пытались жить дальше. Правда, никто не знал как. Урумба предали собственных предков, приняв новую веру, и предки отвернулись от нас. Мы перестали слышать их голоса, даже глухой Вагере умирая признался, что прародитель Куру-урумба давно не отвечает на его просьбы. Мы помнили слова падре Мигеля, что надо верить в Иисуса и однажды он заберет всех христиан с собой в рай, где не будет ни горя, ни болезней, ни бед. Мы молились, как он научил нас, и ждали.
И вот однажды наш застывший мир содрогнулся. Голландские корабли подошли к острову. На них приплыло много солдат. Они совсем не замечали нас, им было плевать чей это остров, обитаем он или нет, какой веры его жители. Солдаты принялись валить лес, строить укрепления, ровнять площадку на южном утесе. Мы наблюдали из леса за ними, не решаясь показаться на глаза.
В один день все переменилось. Прилетела огромная стальная птица. Она с ревом кружила над островом пока из ее чрева не выскользнуло яйцо с огромным белым пером, прикрепленным к одному краю. Затем еще одно, и еще. Эти яйца на огромных белых перьях медленно спускались с небес, пока стальная птица, покачав крыльями не скрылась, улетев на юг. Яйца опустились на расчищенную солдатами площадку и те принялись ломать их оболочку, доставая оттуда удивительные вещи, о которых мы даже не слышали тогда.
В тот день мы догадались, что птица прилетает, спускаясь с райских небес. Посылает ее сам Иисус, чтобы вознаградить своими щедротами всем христиан: исполняющих заповеди, исправно молящихся, собирающих копру и не поедающих «длинных свиней». Мы тоже были такими христианами, и эти дары были и для нас, но солдаты решили обхитрить урумба и все забрать себе.
Мы стали следить за солдатами, пытаясь угадать, как они призывают эту птицу. Птица из рай прилетала все чаще и чаще, наконец, однажды она приземлилась на том мысу и из ее чрева вышел сам Иисус. Он был совсем такой, каким нам описывал его падре Мигель: высокий, светлокожий, одетый в одежду белых. Он привез много даров и солдаты бегали, вынося ящики из чрева птицы. Перед тем как отправиться обратно на небеса, Иисус забрал с собой нескольких из белых – видимо, они уже заслужили попасть в рай.
Вернувшись в деревню, урумба решили, что мы тоже достойные рая христиане. Наша жизнь была трудна на острове, а в раю было всего в избытке: целые рощи саговой пальмы, полные сети рыбы, много дичи в лесах. Оставалось лишь попасть туда, остальное мы бы сделали сами. Мы обошлись бы даже без диковинных штук белых. Наш рай был значительно скромнее. Однако, попасть туда можно лишь поступив также, как и белые солдаты – очистить от леса площадку, подготовив ее для птицы Иисуса. «Тогда бы она приземлилась и смогла забрать и нас» – так решил народ.
Мы несколько дней рубили деревья каменными топорами, разводя под их могучими стволами костры и скоро наша площадка была похожа на солдатскую, разве что немного меньше. Вся деревня сидела на ее краю, ожидая прилета птицы. Иисус вновь вернулся, но и на этот раз не к нам, а к белым.
«Возможно, – догадался старый воин Энге – это потому, что солдаты не ищут саго, не ловят рыбу. Они ничего не делают, поэтому Иисус выбирает именно их. Они не ищут пропитанья, значит могут умереть с голоду, поэтому им первым нужна помощь!»
Урумба тоже перестали работать, как белые, лишь продолжая молиться Иисусу, как научил нас когда-то добрый падре Мигель.
Еще мы подправили площадку, сделав ее совсем похожей на солдатскую. Мы сплели из лозы забор, из бамбуковых жердей смастерили вышку с лестницей. Поставили бамбуковую хижину у края площадки, накрыв крышу пальмовыми листьями – точь-в-точь, как у белых. Наши женщины выкопали несколько траншей, вместо мешков с песком по их краям мы накидали жухлых листьев – тоже получилось похожим. Наконец, мы сплели из ротанговых стеблей собственную птицу: с крыльями, лапами, даже с раскрытым чревом – мы надеялись, что теперь-то Иисус точно заметит нас.
Люди ждали несколько дней, разводя на ночь костры на утесе. Мы не ели и не пили, но Иисус так и не прилетал. Наконец, утром четвертого дня, когда от голода и жажды уже начинало темнеть в глазах, мы услышали в небе звук его птицы. Она сделала круг над нами, потом еще один и скрылась за вершинами деревьев, приземлившись на другом конце острова у белых солдат.
«Что же мы сделали не так? Почему эти белые вновь перехитрили нас?» - задавали себе вопрос мужчины урумба. Когда вернулись из леса наши дозорные, они рассказали, что сам Иисус вновь прилетел и снова передает солдатам дары: много-много ящиков с инструментами и едой. Энге не выдержал и закричал: «Сколько можно терпеть этот обман белых! Если солдаты не хотят пускать нас в рай, мы сами должны получить свое. Белые хитрецы и лгуны, они специально не рассказали нам всей правды о боге. Они должны умереть за это, и тогда урумба получат их дары!» В тот самый миг, со стороны океана донесся странный звук. Что-то огромное приближалось к острову с севера…
Старик заглушил мотор и катер зарылся носом в песок берега.
- Выходим, приплыли – произнес он пассажирам.
Катер опустел. Люди разошлись кто-куда, исчезнув в яркой зелени тропического леса. Вдали, под навесом, крытым ржавым, гофрированным, листовым железом, пара островитян дожидалась обратного рейса. Окава привязал катер к гнилой деревянной балке, вбитой в песок и торчавшей прямо из воды. Пару раз дернул канат, проверяя узел и сказал:
- Ну что, бос, идем. Окава покажет тебе это место.
Мы зашагали по обжигающему песку, слепящему глаза своей белизной. Вскоре вошли в пальмовую рощу и, наслаждаясь тенистой прохладой, побрели по петлявшей среди кустов тропинке. Тропа уводила на север, плавно поднимаясь на холм, за которым виднелся утес, окруженный со всех сторон болотистыми манграми.
Мы долго шли молча сквозь тенистый лес и было слышно лишь, как кроны высоких деревьев шумят листвой высоко над нашими головами. Окава, не смотря на возраст, шагал быстро, перепрыгивая с кочки на кочку, с корня на корень босыми, широкими ступнями.
- Что за звук вы услышали, Окава, тогда… когда решили проучить белых? – наконец, прервав молчание, спросил я.
Шедший впереди старик обернулся, взглянув на меня точно удивляясь тому, что я до сих пор не догадался.
- Это были самолеты, бос. Японские самолеты.
Я вновь замолчал, сбитый с толку. «Он же только что называл их «стальной птицей, на которой прилетал Иисус», а теперь говорит, что это обычные самолеты… И правда, странный старик» - подумал я.
- Все небо, бос, вдруг ожило. Никто из урумба прежде не видел такого. Огромные самолеты рассекали небо над самыми макушками деревьев. От рева их моторов мы падали на землю, содрогаясь от ужаса. Затем начался тот самый ад, о котором нас предупреждал падре Мигель.
Японцы застрекотали со своих самолетов и жалящие тучи свинца посыпались с неба. Они перерубали толстые стволы пальм, раскалывали могучие эвкалипты. Листья, щепки, ветки деревьев сыпались на землю по всему острову. И тут, грянул гром, как в самый мощный тайфун. Затем еще, и еще. Весь южный берег вспыхнул огнем. От грома содрогался весь остров. Гром взметал в высь волны земли и песка. Они падали на землю лишь для того, чтоб новый раскат грома подбрасывал их вновь к самому солнцу. Остров пылал огромным костром. То, что хотел сделать с солдатами Энге, исполняли японцы. Они не щадили никого. Солдаты с земли стреляли по самолетам, прячась в траншеях. Они бегали по площадке крича и тут же падали, чтоб уже никогда не подняться.
Они стонали, умирая, и просили помощи. Их разрывало на куски всплесками грома, разбрасывая кровавую плоть до самых вершин деревьев. Даже свирепые яли-яли никогда так не поступали с нами. Японцы же словно не слышали духов этих солдат, взывающих о быстрой смерти. Самолеты наслаждались мучениями внизу, поднимаясь к небесам и бросаясь на обезумевших людей. Японцам не нужны были их головы, они не убивали, чтобы доказать, что они стали воинами. Им не нужны были «длинные свиньи». Они словно мстили, но за что же можно так мстить? Вероятно, за то, что Иисус выбрал именно этих солдат, принося им на стальной птице дары из рая, а не японцам.
Урумба тоже обезумели от страха и метались от одного дерева к другому, но японцы убивали всех подряд. Я сам едва не погиб – гром грянул над моей головой и огонь опалил мне лицо, сбив с ног. Видишь, бос, мой глаз – я стал таким после того дня. Японцы подарили мне это, теперь левым глазом почти ничего не вижу, - разве что день, или ночь на дворе. Интересно, какие они - эти японцы? Никогда их не встречал…
Мы поднялись на утес, поросший высокой травой. С него открывался вид на океан, внизу у подножья, прозрачные волны лизали ошлифованные, черные кораллы. Небольшая опушка отступала к краю скалы, под натиском разраставшегося леса. Молодые кокосовые пальмы уже тянули к солнцу свои острые зеленые вершины, вырываясь из плена кустарника и раскидистых папоротников. У края обрыва, куда не доставала тень леса, тянулась полоса пожелтевшей сухой травы и засохших кустов акации, напоминая австралийский буш.
- Вот здесь все и произошло, бос. – Окава достал пачку и понюхал табак, покрутив пальцами под носом измятую сигарету. Не спеша закурив, он выпустил клубы дыма и продолжил:
- Обдав огнем, волна отбросила меня, и я упал вон там, где сейчас растет молодой бамбук. Уж не знаю сколько я приходи в себя, но очнувшись увидел, что стальная птица Иисуса поднялась в воздух и пытается скрыться от японских самолетов. Она сделала низкий круг в воздухе, прямо здесь, над нашей площадкой и набирая высоту стала поворачивать к югу. В тот самый миг, преследовавший ее японец, зажег ее своим огнем. Ровный гул крыльев сменился визгом раненной птицы. Из нее повалил черный дым. Она сделала разворот над морем и полетела прямо на нас. Прямо на эту площадку, что мы готовили для нее, в ожидании райского чуда. Японец поднялся выше и также сделал петлю. Застрекотав, как огромная цикада, он принялся крошить ее тело, вырывая из него целые куски стальной плоти. И тут птица Иисуса раскололась пополам. Хвост ее упал в море вон там – Окава показал рукой на игравшую разноцветьем неглубокую лагуну, - а горящая голова, крутясь и застилая небо черным дымом, полетела в нашу сторону. Она упала вон там, бос. В той пальмовой роще. В тот момент, когда ее визжащее от боли тело было над нашими головами из черной дымящейся раны выпал он. Тот самый Иисус. Его тело беспомощно свалилось прямо в траву, как падают спелые кокосы.
Вот здесь, бос, где мы сейчас стоим, я и нашел его тело. Иисус был именно таким, как и говорил падре Мигель. Ему и правда сильно досталось от людей, прямо как в Библии. Второй раз он погибал за наши грехи, бос, но не на кресте, а здесь на этом утесе, у меня на руках. Знаешь, бос, он был совсем молодым парнем. Ему оторвало руку и все его тело было раздроблено падением. Живого места не было. Обгоревшая одежда черным пеплом смешивалась с обуглившейся кровью. Правда, у него не было длинных волос, как описывал падре, но это от того, что черные пряди были сильно опалены пожаром. Зато большие голубые глаза смотрели на меня бездонным небом, чистым и солнечным, как после самой сильной бури. У него были очень добрые глаза полные надежды, хотя бедняга прошел через такой ад. Жизнь быстро покидала его, разливаясь алой кровью по траве, просачиваясь в землю, как тогда – на Голгофе.
Иисус пришел чтобы спасти нас, но вновь погиб. Как и в первый раз, это произошло от рук тех, кому он нес спасение. Ничего не изменилось, бос…
Не знаю уж понял умирающий Иисус, кто держал ему голову в последний момент его земной жизни, или нет, но голубые глаза Спасителя не отрывались от моего лица. Его губы дрогнули, отчего кровавая пена изо рта стекла по щеке, прямо в мои ладони. «Расскажи всем…» - произнес он; и умер…
Вот здесь и умер бог…
Прямо тут, где ты, бос, сейчас стоишь…
Старик оглянулся на лес и добавил:
- Пойдем я покажу его птицу. Она все еще там.
Раздвигая высокую траву руками, доходящую до пояса, мы подошли к роще, где среди стройных пальм, затянутая лианами и скрытая от взоров папоротниками, лежала часть старого, сгнившего фюзеляжа. От обгоревшего, рассыпавшегося остова почти ничего не осталось, - тропики быстро делали свое дело. Однако, по характерным обводам кабины, напоминавшим голову дельфина, можно было распознать «Дуглас ДС2».
- Вот и вся история, бос. – закончил Окава.
Ну что, пора отправляться назад. Там на берегу уже ждут пассажиры, будь они не ладны. Али впадет в ярости, если они скажут, что я где-то шатался, оставив катер без присмотра.
Я не сводил глаз с высушенного солнцем и времена старика. От его истории мысли путались в голове: «Как понимать его рассказ?... Это шутка, или он правда верит в сказанное?» Я попытался представить его жизнь.
Еще в молодости Окава был охотником за головами, познавшим вкус человеческого мяса. Затем, поверив миссионеру, он отказался от тысячелетних традиций и веры в духов предков, и впустил в свое сердце христианского бога. Он поверил в христианское добро и зло, в чудо искупления чужих грехов Спасителем. Это чудо, как и сам Иисус, были лишь частью нелепого карго-культа, но разве это умаляло его веру?
Теперь же он был искренне убежден в том, что бог умер, причем прямо на его руках. В его истории вымысел прорастал в реальность, подобно гибким лианам, опутывавшим остатки сбитого над островом самолета. Не менее удивительно было слышать подобный рассказ от старика, разбиравшегося в технике не хуже любого из нас и, казалось, принимавшего всю материалистичность нашего мира. «Удивительный старик…» - пронеслось в моей голове.
- Сколько тебе лет, Окава? – спросил я на обратном пути к лодке.
- Откуда же я знаю, бос. Когда я родился, никто возраст не считал. А зачем это вообще надо знать? Что это может изменить? Думаю, я очень старый, ведь я помню еще парусники первых испанцев, хотя… Когда я держал на руках умиравшего Иисуса я был не старшего его самого… а сколько лет сейчас было бы Иисусу, бос?
- Тысячи две… - отозвался я, с любопытством наблюдая за его реакцией.
- Вот, видимо, и мне столько же. – Совершенно обыденно заметил старик.
- Ты правда думаешь, Окава, что это был именно Иисус?
Старик удивленно посмотрел на меня.
- Конечно, бос, а кто же еще?
- Но ведь ты сам мне говорил, что у японцев были самолеты… Может это тоже была не птица из рая, а обычный самолет, а в нем пилот… - как бы невзначай произнес я, искоса поглядывая на стрика.
- Что ты, бос. – улыбнувшись моей несообразительности ответил он – разве может бог летать на самолете?! Это была стальная птица из рая. Самолеты были лишь у японцев.
Вот сам посмотри. Иисус выглядел именно так, как описал его падре Мигель. Я видел его глаза и в них было столько доброты, как в самых чистых небесах. У людей такого взгляда не бывает, тем более перед смертью. Поверь, бос, мне доводилось заглядывал в глаза умиравших.
Бог привозил людям дары – тем солдатам. Они искренне верили в Иисуса и молились ему, а он их щедро одаривал – очень по-христиански. Он был чудом для всех: для меня, для солдат, для всех урумба. Наконец, он умер… и чуда больше не осталось.
Вот ответь, бос, ты же много путешествуешь?
- Случается.
- А ты хоть где-нибудь встречал чудо, бос? За всю свою жизнь доводилось столкнуться с настоящим чудом?
- Признаюсь… нет, Окава – ответил я.
- Вот и в моей жизни тоже самое. После его смерти чуда не осталось. Есть катер, есть свечи в моторе, жрущем масло. Есть Али, никак не способный вылезти из долгов, есть туристы: богатые и не очень. Есть самолеты, машины, телевизоры, говорят есть даже ракеты в космосе, но чуда нет… Поскольку всему есть объяснение, а если нет сейчас, то белые обязательно его найдут чуть позже.
Умер бог, - вот и не осталось чуда, бос. Умер – и весь сказ!
Да, потом сам посуди. Взять хотя бы меня. Умирая, бог сказал мне: «Расскажи всем». Это был его наказ. Я должен был донести до всех, что Иисус умер: рассказать как и почему… Но меня же никто не слышит, как я могу рассказать об этом всему миру, бос, - я ведь обычный старик. Поэтому, видимо, так долго живу, и смерть не приходит за мной. Ведь его просьба до сих пор не исполнена.
Мы вновь замолчали. Я думал о словах Окавы, прокручивая в голове услышанную историю снова и снова.
- Ничего, Окава, я как-нибудь напишу про тебя рассказ и весь мир тогда узнает и о тебе, и о судьбе твоего Иисуса.
- Напиши, напиши, бос. Вы, белые очень любите все записывать. Мы, урумба, никогда ничего не писали, все что нужно мы передавали с песнями от стариков – детям.
- Как бы мне назвать этот рассказ - произнес я, задумчиво. – Целая библейская притча получается. Назову я его «Евангелие от Окавы» - улыбнувшись заключил я.
Старик захохотал.
- Уж лучше «Евангелие от каннибала»… Да какое вообще евангелие! Это же означает по-гречески, что-то вроде: «добрая весть», а моя история совсем даже не добрая, скорее грустная.
Я вновь изумленно посмотрел на старика и не скрывая удивления спросил:
- Ты знаешь греческий?
- Что ты, бос! Откуда! Я же людоед! – он вновь громко рассмеялся, потирая ослепший глаз. – Нет же. Просто помню, что так нам объяснял это слово падре Мигель, добрый был человек.
Ты не удивляйся, бос, я кое о чем наслышан, хоть и беззубый людоед. Все таки долго живу на свете и за свою жизнь прошел путь, который другие народы совершают лишь за тысячелетия. К тому же, внук мой – отец Боба – учился в миссионерской школе, потом закончил колледж - еще при голландцах, и даже попал по специальной программе в университет Квинслэнда. Сейчас он преподает физику в Технологическом Университете Папуа. Смышленый внучок. Любит мне рассказывать разные истории. Многое я от него узнал, так что не удивляйся, бос, что старый дикарь знает, когда поря менять компрессионные кольца в моторе. – Окава улыбнулся и хитро взглянул на меня.
Мы вышли на берег. Заметив нас, несколько папуасов принялись собирать разложенные вещи, готовясь к отплытию.
- Теперь и ты, бос, знаешь правду про Иисуса: Бог умер… но ты, наверное, хочешь спросить меня, как же теперь жить с этой новостью, - я отвечу тебе, бос. Также, как жил мой народ тысячи тысяч лет.
Когда уходили наши родители, наши деды, - мы еще очень долго слышали их голос в шелесте листьев, в журчании ручья, треске костра. Надо просто научиться молчать, чтоб расслышать их голоса…
В тот же вечер я попрощался с Окавой и, проехав несколько часов по разбитым дорогам Новой Гвинеи, оказался в Джаяпуре – самом отдаленном рубеже цивилизации на последнем, затерянном клочке первобытной природы. Той же ночью я улетел на Бали стыковочным рейсом через Джакарту. Погрузившись в заботы, я постепенно забыл историю про стальную птицу из рая. Забыл дряхлого людоеда-философа, его голубоглазого Иисуса и доброго падре Мигеля.
С моего визита к старику прошло наверное уже лет десять, может и больше. Пару недель назад на Бали прилетел Боб, то самый проводник по лесам Новой Гвинеи. Мы встретились в офисе. Он рассказывал, как развивается его бизнес и между прочем добавил:
- Помните моего прадеда Окаву, тот что возил вас на лодке на свой родной остров Курубу?
- Да, конечно! – сказал я и невероятная история удивительного старика внезапно всплыла в моей памяти – Как его дела, как здоровье твоего прадеда?
- Он все еще жив, и по-прежнему работает на чартерном катере. Совсем не меняется старик! – с улыбкой подметил Боб. - Я был у него недавно, он передавал вам большой привет…
Вернувшись домой, я открыл ноутбук и на новом листе напечатал:
«Евангелие от Окавы»…
Джимбаран, Бали
2011