ОБЗОР АЛЬМАНАХА «ГОСТИНЫЙ ДВОР» № 40
«Умолкшие холмы, дол некогда кровавый»… «Гроза двенадцатого года»… «Костры дымились, пламенея»… «Недаром помнит вся Россия»… «Тот день годины роковой»…
И это всё о ней – Отечественной войне 1812 года. Можно ли и нужно ли после таких строк придумывать ещё что-то 200 лет спустя? Нужно, но в духе тех, которые «богатыри - не вы». Можно, но по-своему. И чтоб не стилизацией дыхнуло, - эпохой. И чтоб находка-XXI не снесла ритмику-XIX. Чтоб те поверили, а эти замерли…
Кажется, строки такие нашлись:
И жеребцы строптивые гнедые
Вздымались перед строем на дыбы.
И генералы были молодые –
Воители фортуны и судьбы.
«Защитники Отечества – поэты» - так называется лирический цикл Евгения Семичева, открывающий 40-й, юбилейный же, номер альманаха «Гостиный двор». И прав ведь, ой, как прав поэт! В растерзанной, растерянной, РАССЕЯнной России, мы юбилейно вспоминаем день Бородина или Полтаву, великой лишь поэзии благодаря. А Сталинград, по времени ближайший, всё чаще - сквозь голливудский прицел лживого блокбастера «Враг у ворот». И другого быть не может, коль победители оболганы, воины обмануты, зато «сердючкам» велено командовать парадом. Кто ж дальше защитит Россию, кто подвиг воспоёт её Сынов?
Защитники Отечества – поэты!
Других у Бога не было и нет!
Никто не спорит, патетическое крещендо ненадолго способно всколыхнуть память. Но чтоб расправить красные хоругви для новых викторий, потребна полифония жанров, стилей, голосов, где торжество повенчано с сатирой, а сила равно-любезна доброте. Евгений Семичев находит желанную тему, форму, лейтмотив. В мини-поэме «Зарево любви» всё это есть. Более того, здесь искромётная ирония парадоксально нежным тембром ерошит тучи, рушит мглу. И вот забвение, как заревом, разъято маленькой «кантатой» большого подвига, про который все забыли.
И только поэт видит, слышит, пишет, как человечно преломились в этом подвиге «дикие» черты победителей Наполеона. Большой Поэт России из маленького Новокуйбышевска дерзнул расшифровать загадку великого фельдмаршала, речённую в «грозу двенадцатого года»: «Любезные мои башкирцы, молодцы»… Михаил Илларионович Кутузов до победы не дожил, но смотрел далёко: «любезные башкирцы» оказались, вправду, «молодцы». Помнят, помнят улицы Парижа поскок их справных лошадей. И не только:
Воина башкирского стрела,
Просвистев в имперском небе хмуром,
Францию от гибели спасла,
Став стрелой сердечною амура.
И вновь логическую пафосность амортизирует «демографический этюд»:
И ведут лукавый давний спор
Древние башкирские аулы,
Почему же с тех победных пор
У французов каменные скулы?
Последнее стихотворение семичевской подборки «Под Салтановкой» - о подвиге генерала Николая Раевского и его сыновей - резюмирует тему по-воински классически, то есть героически:
На Руси лихие были
Забияки–барчуки,
Но Отечество любили
И водили в бой полки.
Одним из таких полков был знаменитый драгунский Оренбургский. Под началом доблестного генерал-майора С.В. Дяткова оренбургские драгуны защищали батарею Раевского – знаковый рубеж Бородинской баталии. Правда, это уже не Семичев. Поэзию сменила публицистика. Слог скуп, суров, но сверен с документом. Из беспощадной забуды всплывают имена героев: полковник В.Д. Рыков, штаб-ротмистр Л.В. Соколов, славный атаман Серебряков, что на выручку с проданного дома снарядил против француза 53 станичника. А в соседнем строю будущие оренбургские губернаторы, что не жалели сил ни в ратной службе, ни на поприще казённом: Н.Н. Бахметев, В.А. Обручев, В.А. Перовский, П.К. Эссен III…
Тот самый бесстрашный генерал-лейтенант Эссен, что при Прейсиш-Эйлау взял тысячу пленных, 8 пушек, 2 знамени и за подвиг сей был зараз представлен к трём орденам: Святого Георгия III степени, Св. Владимира II ст. и прусскому Красному Орлу I ст. Перовский же, снеся все тяготы французского плена, бежал, чтобы влиться в ряды сокрушителей Бонапарта. А Сухтелен – юноша, «отбривший» самого Наполеона. «Ого, так молод, а вздумал потягаться с нами», - пенял юному пленнику спесивый император. «Я, действительно, молод, но молодость не мешает быть храбрым», - ответствовал 17-летний Сухтелен, перефразируя корнелевского «Сида». Храбрость свою Павел Петрович доказал всею жизнью своей, снискав звание генерал-майора и 7 боевых орденов, в том числе прусский, французский и шведский…
Ещё один геройский список - на этот раз атаманов Оренбургского казачьего войска, что отличились в наполеоновских кампаниях: Е.Н. Тимашев, А.Г. фон Энгельгардт IV, А.А. Гельд, Н.В. Шуцкий, В.П. Молоствов. Все - генерал-майоры. И один Н.Е. Цукато генерал от кавалерии.
«Да, были люди в наше время, не то, что нынешнее племя», про многих из них можно прочесть в очерке Владимира Семёнова «Оренбуржцы – герои Отечественной войны 1812 года». В сущности, само название его - своеобразный тематический мостик ко всем разделам номера, посвященным вкладу Оренбуржья в разгром Наполеона.
И широкий кругозор следующего автора позволяет охватить целый пласт истории огромного края с уникальным конгломератом народов и племён. «Оренбургский край и войны с Наполеоном» - именно в таком масштабе и временном диапазоне исследовал проблему видный историк Павел Матвиевский. Особое внимание знаменитый краевед уделил участию в наполеоновских войнах (1805-1814) иррегулярных частей, к которым относились казачество: уральское, оренбургское и челябинское, а также калмыцкая конница.
Несмотря на то, что капитальная монография Матвиевского увидела свет более полувека назад, его изыскания не утратили актуальности и позволяют наново центрировать роль оренбургских казаков в ряде исторических событий. Например, отважные их маневры под началом генерал-аншефа Кутузова в Валахии и Молдове, своевременно приблизившие окончание русско-турецкой войны аккурат перед нашествием Наполеона. В итоге, России не пришлось размывать свои невеликие силы на далёкий турецкий фронт.
Вслед за автором мы с благодарностью повторяем имена командующего казачьими полками В.А. Углицкого, генерал-майора Оренбурского драгунского полка Г.М. Дорохова, майора Темирова, восхищаемся лихим отрядом из 200 башкирских наездников, «укрощавших» отборные французские полки…
Война войной, ну а нашим «эффективным» цивильным управленцам нелишне бы узнать, что есть подлинно эффективное управление на примере мобилизации края, проведенной в 1812 году военным губернатором Г.С. Волконским. Несколькими сухими мазками профессору Матвиевскому удаётся «реставрировать» картину полнокровной хозяйственной жизни во всём многообразии промыслов и ремёсел, мастерских и мануфактур. Сегодня даже трудно представить, сколь весом был вклад Оренбургского края в комплектование и снабжение кавалерии и артиллерии, иррегулярных войск, военных транспортов и обозов. 10-15 тысяч башкирских и казахских лошадок – вот средний объём ежегодных оренбургских закупок для драгунских полков, резко возросший в 1812-13 годах. Ядром экономики края была горнозаводская промышленность, насчитывавшая 33 предприятия с недурной инфраструктурой. Военный заказ 1812 и 1813 годов вызвал не только резкое увеличение производства оружия, но и всей оборонной номенклатуры.
Однако, самым впечатляющим за весь период наполеоновских войн был многонациональный воинский «прилив»: с 1805 года Оренбургский край по рекрутскому набору пополнил русскую армию 40 тысячами штыков и сабель. Оренбургское казачество, в свой черёд, поставило под копьё ещё 5000 отчаянных рубак, плюс до трёх тысяч уральцев. Следы их пуль, зарубки их клинков оставлены под Данцигом и Лейпцигом, Берлином и Парижем. Столицу Франции «сострадательной рукою», в числе иных, брал и казачий отряд генерал-майора Щербатова…
Но не только героические страницы разворачивает 40-й номер «Гостиного двора». Вот статья Александра Исковского «Военнопленные «Великой армии» в Оренбургской губернии».. Согласитесь, аспект для истории мрачноватый, тягостный и, в общем-то, непопулярный. Но автор берётся за дело с холодной непредвзятостью хирурга. В чём прав: эмоции вредны, они гробят беспристрастность. Отступаясь от публицистических красок, Исковский находит другие приёмы и средства. Их даёт статистика. Цифры, отчёты… Чтоб воскресить мало известные, изнаночные ужасы войны, нет ничего убойней и сильнее. Мы тоже не будем копировать расчерченные Исковским схемы маршрутов следования или, скажем, условия содержания основных потоков пленных французов и дезертиров.
Вот скупые строки документа.
Из Циркулярного указа 2 № 239 «О пленных французах» из Особенной Канцелярии министра полиции от 29 августа 1812 года: «для поселения определены губернии: Астраханская, Пермская, Оренбургская, Саратовская, Вятская»… Полагается «одна обывательская подвода на 12 пленных»…
Цель акции сугубо утилитарна – обезопасить тылы русской армии, переместив боеспособных узников на такую глубину, бежать откуда им невозможно, плюс, по максимуму, использовать их профессиональные умения в общих работах по разгрому неприятеля. Так, в Оренбурге была сформирована инженерная команда из пленных французских офицеров. Пленные сюда направлялись транзитом через Симбирск и Самару, в которой был устроен своеобразный «санитарно-пропускной пункт».
Три первые партии, направленные в Оренбург, насчитывали 1743 пленника. На такое число «квартирантов» город не рассчитывал, пришлось распределять «шерамыг» по крепостям Оренбургской линии. Правда, что по мере продвижения на юго-восток пленные несли немалые потери. С наибольшей контрастностью ужасы перегона и сострадательность местного населения выявились во время переправы через Волгу 2-й партии под командой подполковника Языкова.
…Морозный день 31 октября, пленные легко одеты. Обессилевших и упавших штабелями швыряют на телеги, еле двигающихся нещадно лупят палками, больным отказывают в лазарете...
Когда самарский городничий Н.А. Второв вступился за несчастных, Языков отрезал: «Не стоит жалеть злодеев, наделавших столько бед». И это была жестокая правда войны от Языкова, но правда половинная. Ибо вторая часть правды, правда Второва, была и есть - отзывчивость русского народа. Грустно, но факт: за время следования партия Языкова вымерла наполовину! Это крайний пример. Процент потерь среди пленных, доставленных в Бузулук или Тоцкую крепость, был гораздо меньше.
Случались и обратные инциденты. Некто Ф. Куртезио, настоящий бунтарь-рецидивист, постоянно бузил, нанёс ножевые ранения русскому конвоиру и был… милостиво отпущен на родину.
Ещё цифры. Из 182 пленных в Оренбурге 102 были французы, 21 голландец, 21 испанец, 1 австрияк, 12 швейцарцев, 7 немцев, 18 поляков…
Уже 4 июля 1813 гола публикуется указ «О желающих присягнуть на подданство России». Таковые откликнулись, и, как «демографическое следствие», в Оренбургском казачестве появилась череда новых фамилий: Юнкер, вскорости записанный как Юнкеров, Ларжинц, ставший Жильцовым. От Пьера Баца произошли Бацитовы, и лишь «потомки Вилира Сонина сохранили неприкосновенным своё имя». В общей сложности: 48 фамилий! Вот такие демографические коленкоры.
Рано или поздно литературные прения о войне 1812 года упираются в квинтэссенцию по имени «Война и мiр». В 40-м номере таким философски-обобщающим экстрактом «военно-мiрных» разборов стало эссе крупного прозаика Петра Краснова «Правда жизни, «Великий Лгун» и русское фармазонство».
«Всякий раз удивляешься, перечитывая «Войну и мiр», что вроде бы низовую, частную правду жизни пишет Лев Николаевич Толстой, подчас мелкую, третьестепенную – правду факта, детали, жеста-поступка, мимики, самой незамысловатой речи обыденной… Но через всё это непонятно как прорастает и понемногу становится явной большая Правда народной жизни». С такого, по-толстовски разложенного, зачина пляшет остальное всё. Всё – это идеи и проблематика величайшего романа XIX века. О роли личности в истории. Кто выше: Кутузов или Наполеон? Наполеон: герой или выскочка? «Фармазоны» и русская интеллигенция…
В целом же, вырисовывается историческая концепция Льва Толстого: не стройная, не причесанная, но мощная и местами пророческая, как и сам он, «матёрый человечище». На убедительных примерах, не прогибаясь перед авторитетом классика, автор эссе с благодарностью жалует гигантские плюсы её, не тушуя минусов. И всё-таки эссе не терпит трактовок, её «изюминка» – как раз в сверкающей свежести винограда. Пусть пробует читатель…
На этом тема Отечественной войны 1812 года может показаться исчерпанной. Если, конечно, могут когда-либо исчерпаться, исчезнуть понятия подвига и долга, родины и судьбы?
Самая массивная публикация 40-го номера «Гостиного двора» – главы исторического романа Александра Ялфимова «Богдан Барбоша». Эпическое полотно о легендарном атамане XVI века. А если шире: о формировании уральского казачества. Того самого, что оказало столь заметное влияние на южно-уральский менталитет, да и в войну 1812 года не на печи отсиживалось. Рублено уверенной рукой мастера, знатока уральского фольклора, по крупицам отбиравшего алмазные крупинки древнего казачьего говора. Анализировать такую вещь, отталкиваясь от выборочных глав, – дело не благодарное. И читателя, поперёд батьки, разочаровывать не след. Скажу одно: тема мне кровно близка.
В 1985-м, будучи студентом, написал я роман «Степан Бердыш». Завязанный на факте создания Самарской крепости, он носил читателя по городам и весям Московии, по Яику и Ногаям. Волею судеб, лишь в 2011 году роман увидел свет. Так вот одна из глав этой книги хранит начальное наименованье «Богдан Барабоша» (по доступным на момент создания источникам именно так я воспроизвёл прозвище атамана).
Не стану лукавить, фигура самого вольнолюбивого уральского предводителя (в отличие от своего товарища Матюши Мещеряка Богдан ни разу не присягал царю) всегда представлялась мне одной из самых романтичных и загадочных. Да и для города Самары был он «не в поле обсевок». Именно с летнего становища «Барбошина поляна» (в Самаре этот коренной топоним был восстановлен в 1990-е взамен «поляны имени Фрунзе») ушкуйники атамана переволакивались на Яик, где и основали Кош-Яик, давший начало всему Яицкому (Уральскому) казачеству. Мстя за вероломство власти, казнившей Матвея Мещеряка, Богдан Барабоша вдосталь пограбил речные царские караваны, пока не был изловлен в ходе специальной экспедиции. Конец свой он нашёл на одной из московских площадей.
Понятно, что выход достойной книги про выдающегося вождя волжско-уральской вольницы меня искренне порадовал. А ещё больше порадовало то, что Александр Ялфимов аккуратно отнёсся к памяти атамана. Несколько лет назад, «роясь» по теме в интернете, я ознакомился не только с его трактовкой образа Барбоши, но ещё одного писателя, который изобразил яицкого вожака отнюдь несимпатично. Читателю, конечно же, предстоит самому оценить незаурядный труд Александра Алфимова, я же одобрил бы здесь его трудоёмкую «лингвистическую реконструкцию», итогом коей стало воссоздание языка яицких повольников XVI века. По себе знаю, сколь трудно в историческом повествовании найти «золотую середину» - ту грань, за которой певучая речь предков рискует превратиться в непереводную тарабарщину.
Приятно отметить, что за монументальной «архи-словарной» волной Ялфимова не затерялась и миниатюрная «Бибика с салом» Александра Курлапова - быль-эссе об особенностях уральского говора. «Бибика», «рубель», «валёк»… Вроде бы родные слова. Вот же рядом, бери, играй, пользуйся. А что это? Забыли, опять забыли! Александр Курлапов совершает экскурс-ликбез в историю прежне-былого лексикона Южного Урала. По-домашнему уютные его размышления далеки от скучного наукообразия. Сбалансированная вязь бытовых реалий со сказовой пропиткой окунает читателя в дивный мир слов и образов, знание коих подарило нам таких самобытных художников, как Сергей Аксаков и Фёдор Решетников, Артём Весёлый и Мамин-Сибиряк, Валериан Правдухин и Павел Бажов.
Так что же такое «бибика с салом»? За ответом милости просим по адресу: «Гостиный двор», № 40…
С «рубелем» и «вальком» проще. Чистое и глаженое на немытое тело русский человек не наденет. Вот после хорошей баньки – в самый раз.
Над баней в небо открыта дверца
И плещет туча дождём обильным:
«Эй, тот, кто вырвет тоску из сердца,
Тот станет вольным и станет сильным!»
Не через эту ли «в небо дверцу» поэт Владимир Шадрин открывает свою «Звезду на холме»? В цикле со «звёздным» заголовком на вечные вопросы ищет он земные ответы, где всё зависит от верного Слова, а Слово – от интонации:
Слова похожие на бред.
Но смысл для нас обоих прост.
Над маячками сигарет –
Хрусталь рассыпавшихся звёзд…
Ночь уйдёт, должна уйти. Не для всех. Для тех, кто верит и ждёт, чтобы «Сад закипел под натиском зари». Натиск, заря, свет - вечная борьба за жизнь:
Здесь, продолжая вечную борьбу,
Столкнулась с тьмою солнечная масса.
Давай, земля, раскручивай судьбу
На каруселях Яблочного Спаса!
Спас с теми, кто верит в добро, кто, умея видеть изнутри, способен различить оборотную сторону «добра» и «зла». Рассказ Сергея Упорова «Оборотная сторона» с виду прост. Нет здесь претенциозного философствования о смысле жизни, нет пророческих ниспровержений и назидательных псалмов. Нет даже вечного спора о добре и зле. Есть то, что верно называлось критический реализм. Когда всё без споров ясно. Злая, задёрганная бытом женщина, Люся, пилит сына, не щадит и старую мать. Её жизнь подчинена чужому имиджу, который Люся упорно примеривает на свое лицо. Её мера вещей предопределена обывательским табу: «От людей стыдно». Им и руководствуется Люся в своих поступках и «моральных императивах». Вся сумасшедшая жизнь подчинена одной цели: чтобы всё было, как у людей. Лихорадочная «школа штампов», где искренность вытравлена имитацией как бы благоприличия, как бы успеха и якобы порядка.
Старая мать Люси этого не приемлет. А сын с детским простодушием противится: во дворе он играет, не спустя рукава, а по настоящему, всерьёз. Потому и майка грязная, и личико в пыли. Бабушка потакает игре внука. Одна лишь мама яростно требует чистенького. И вдруг, буквально, в одночасье всё преображается. Бывает ли так? Автор не утверждает, он просто показывает: где и как. У одра умирающей подруги Кати, которую всего месяц назад Люся знала здоровой и деловой.
Теперь от Кати остался «живой скелет», беспомощный и жалкий. Муж Катю бросил, друзья забыли, врачам «не интересна». Один лишь сынишка рядом. Нет, не безропотно: он зол, ворчлив. Но он, и только он, несёт недетский крест ухода за лежачей мамой и воспитания сестрёнки… Катя угасает на глазах, и через осознание неотвратимого, на фоне грязи и вони этой обители скорби происходит то самое очищение, прозрение и просветление героини. Она вдруг видит оборотную сторону всего. Как бы чистого, как бы правильного, как бы людского. И Люся спешит к своим – к маме и сыну. Другая! Сын, конечно же, мало, что понял, но вопрос задал правильный: «чистое снимать что ли?».
Да, дети лучше взрослых чувствуют, что «чистое» частенько одевают лишь на парады ханжества. Тогда как взрослый, даже столкнувшись с «оборотной стороной», редко бывает способен подняться до интуитивных высот детского мировосприятия. Но самое страшное сегодня то, что путь с «обратной стороны» проходит через «точку невозврата», и имя ей «демографический крест» России.
200 лет назад великая народная война русского народа с французским нашествием подорвала силы Бонапарта, предопределив дальнейший исход его кровопролитного правления. Первый глобальный поход Европы на Россию бесславно захлебнулся в редутах Бородино и был добит «дубиной народной войны». Нынешняя война мировоззрений обходится России дороже, чем те «Война и мiр». «Плач Ярославны» заливает Русь, а так уже хочется воскликнуть вместе с поэтом:
Но верю я – грядут года иные,
И на седой отеческий редут
Прибудут генералы молодые
И молодых поэтов приведут.
На этой высокой ноте певца «соколиков земли русской» Евгения Семичева юбилейный обзор объявляется закрытым и… открытым на долгие-долгие года.
6.12.2012.
Опубликовано: альманах «Гостиный Двор», № 41, 2012
http://orenlit.ru/uncategorised/dorozhe-voynyi-i-mira.html#
Иллюстрация - «Кто кого», автор Виктор Мазуровский, 1912 год