Приобщение гл. 4

Людмила Волкова
                Новенькую привели под руки. С одной стороны – Софья Андреевна, с другой – няня, лицемерная старушенция, обожавшая подачки. Няня щебетала:
                – Сначала сядем, во-от так. Теперь ножки положим. Умница! Лежи тихо, я одеяльцем тебя прикрою. А что нужно будет – скажи. Тут народ хороший, душевный, услужат.
                Софья с надменной физиономией наблюдала эту процедуру, время от времени кидая взгляды на притихший «душевный» народ. Баба Дуся застыла тушей над собственной кроватью, раздумывая, ложиться или нет. Людмила Ивановна отрешенно смотрела в окно, Верочка – с откровенным страхом на всю группу в белых халатах.
                – Услышу хоть малейший шум – докладную главному подам, – сказала Софья Андреевна в спину бабы Дуси и вышла.
                В палате повисла тоскливая тишина, которую до краев заполнило страшное дыхание женщины. Что-то хрипело натужно, булькало в ее груди, вырывалось с мучительным свистом.
                Лида с ужасом смотрела на свою соседку: на фоне деревенской косынки, белой, в крапинку, лицо ее с закрытыми  тяжелыми веками казалось черным, а губы, высушенные жаром, – синими.
                – Вы пить хотите? – спросила Лида тихо.
Ей не ответили. Тогда она встала, налила из графина воду в свой стакан, наклонилась над женщиной, повторила:
                – Водички дать?
                Женщина открыла тусклые глаза, слабо кивнула, и Лида поднесла к ее губам ложку с водой. Потом легла и больше не сводила с этого страшного лица своих глаз.
                Вернулась Катя. Она была оживлена и не сразу заметила перемену в палате.
                – Девочки, звонил!
                – Значит, совести не потерял, – стараясь говорить негромко, сказала баба Дуся. – Ты где это пропадала?
                – Знакомого встретила, болтала внизу, в мужском отделении. Тоже язвенник.
                Катя говорила громко, но вдруг осеклась, заметив новенькую. Только все равно сдержать возбуждения не могла. Прошло к своей койке, рывком скинула халат.
                – Завтра придет.
                – А фифа его где? О ней что слыхать? – Голос Людмилы Ивановны звучал сухо.
                – Ах, я не знаю, я не разобрала. Софьюшка от телефона прогнала.
                Верочка глупо хихикнула:
                – Счастливая, муж вернулся!
                – Да уж, – насмешливо откликнулась Людмила Ивановна. – Есть чему позавидовать.
                – Будет вам! – Катя засмеялась. – А что, ужин сегодня отменяется?
                – Простила, значит? А мне казалось, что ты не из таких...
                – Нет, я так понимаю, – загудела Евдокия Петровна, не умевшая долго молчать, – ты должна, Катюша, свою гордость показать, и завтра, когда он придет...
                – Не выходи, – радостно закончила Верочка.
                – Погоди, Вера, не твоего ума это дело, а я вот так считаю...
                «Что же это они так расшумелись?»– забеспокоилась Лида, наблюдая, как новенькая перекатывает голову на подушке.
                – Замовкнить! – властно сказала женщина.
                Это было так неожиданно, что все действительно замолчали.
                Первой обрела речь Людмила Ивановна:
                – А вот приказывать не нужно, любезная. Мы постараемся потише, но зачем так грубо?
                Ей не ответили.
                Ужинать ушли в столовую и там, разместившись за одним столом, вволю посудачили о последних событиях.
                – Значит, так: говорим вполголоса, смеемся тихо, форточку открываем три раза в день по часу. Особа, видимо, не из приятных.
                Лида слушала Людмилу Ивановну с недоумением: говорит, как о неприятеле, а не о тяжело больном человеке....
                Ночь оказалась бессонной для всех, кроме Евдокии Петровны: та старательно выводила  свои бесовские трели, не слыша ни плотного, тяжелого воздуха,  в котором явственно ощущался новый, приторно-сладкий запах, ни шумного дыхания  больной женщины, прерываемого иногда коротким стоном.
                Лида несколько раз подходила к новенькой – та бормотала что-то, пытаясь приподняться на локтях, и снова опускаясь на подушку. И не понять было, во сне или в беспамятстве движутся беспокойно ее жилистые руки на груди, освещенные призрачным светом  из коридора, что заглядывал через застекленный верх двери.
                Лида поила соседку, и та пила жално, не раскрывая глаз.
                За этим занятием и застала ее Софья Андреевна, которая пришла делать укол.
                – Меня позовете, если что, – сказала она Лиде громким шепотом. – Нянька  сегодня одна на два отделения.
                Едва она вышла, с койки Людмилы Ивановны раздалось:
                – Вы что, Лида, нанялись? Они у себя дрыхнут, как суслики, а вы туда-сюда мотаетесь.
                – Я мешаю? – ответила Лида шепотом, неприятно удивленная  грубым тоном Людмилы Ивановны.
                – Нет, добровольничайте дальше, – последовал сухой ответ.
                Под утро все-таки уснули все. А утром Лида обнаружила, что ее подопечная сидит, опустив на пол ноги в больничных шлепанцах и опершись руками о кровать. Эти ноги просто потрясли Лиды – ничего подобного у людей  она не видела: худые, оплетенные узлами синих вен, в красных пятнах...
                – Теперь у вас на лад пойдет, – приветливо прошептала Лида, поймав на себе тусклый,  больной взгляд соседки.
                Та не ответила, глядела так же хмуро, и Лида невольно вспомнились слова Людмилы Ивановны: « Особа, видимо, не из приятных».

продолжение  http://www.proza.ru/2014/04/20/1176