Как она умудрилась прожить до тридцати лет, не пролив ни одной слезинки? Не сбившись со спокойного сердечного ритма? Не набив ни одной шишки? Ни разу не споткнувшись?
Беды обрушивались на других, а ее даже рикошетом не задевали. Вокруг болели, умирали, разводились, скандалили с начальством, плакали, получив квартиру у черта на куличках, выясняли отношения с соседями... А Лида, симпатичная, кареглазая, почти блондинка, с ладным здоровым телом, утром просыпалась с улыбкой, одевала своего крепенького пятилетнего Сережку, подставляла румяную щечку своему супругу Толику – в меру приятному внешне, в меру высокому – и бежала, нет, шла на работу. Не маялась на остановках – работала близко. Толик запирал их двухкомнатную квартиру, отводил сына в детсад и ехал на свой завод.
Вечером они сходились. Толик – с полными авоськами (у них на заводе хорошее снабжение), а Лида – с Сережкой и булками, купленными по дороге.
Будни текли одинаково и не обходили Лиду обычными женскими хлопотами, а на воскресенье Сережку забирали к себе дед с бабулей. Чтобы молодежь отдохнула.
Лида не страдала от размеренной жизни, наоборот: четкий ритм ее точно гарантировал от напастей, придавал прочность каждому дню, за которым следовал такой же – надежный.
На работе ее любили за покладистый характер. При ней можно было о чем угодно говорить – не передаст. Нравилось, что не спорит никогда.
В перерывах женщины устраивали возню за кульманами: пили чай, примеряли какие-то вещички, пробовали помаду, тихо сплетничали, записывали рецепты салатов и составы трав от всех болезней.
Лида слушала и не слышала, блаженно растягивая чаепитие на все сорок минут. Ей почему-то модных тряпок не предлагали, с нею не шептались, но она только радовалась этому: чужое казалось ей неинтересным.
Конечно, были и у нее неприятные минуты на работе. Однажды начальник похвалил Лиду, рассердившись на подчиненных, вечно бюллетенивших из-за детей:
– Сын ее в садик ходит, а не болеет. Значит, можно так, можно.
Кто-то из женщин сказал насмешливо:
– Лидуш, ты бы научила, как выращивать морозоустойчивых и железобетонных ребятишек!
Словно здоровый ребенок – какой-то неполноценный. Лида даже надулась тогда.
А однажды ее обидели по-настоящему. Произошло это так неожиданно, что Лида впервые ночью не могла долго заснуть.
Была у них в технологическом отделе одна особы – яркая, резкая в движениях, насмешливая, с громким именем Руслана. Лида старалась ей на глаза не попадаться. Просто так, из чувства самосохранения. Ничего эта Руслана не сделала ей дурного – просто не замечала Лиду, смотрела будто сквозь стенку. Лиду это даже устраивало
Руслана курила, вокруг нее вечно мужики крутились, и Лиде не верилось, что у этой современной девицы – двое детей, которые по очереди болеют. Но верить приходилось: Руслана то и дело звонила кому-то из родни – просила посидеть с ребенком.. Была она руководителем группы, так что сидеть на больничном долго не имела права. И так у них в отделе зимой пустовали места. В тот день Лида пошла в буфет – не успела прихватить из дому завтрак. Вернулась быстро. И еще в дверях услышала за кульманами голос Русланы:
– У этой попросить? Ха! У этой глупой сытой кошки?
Почему Лида сразу поняла – о ней говорят? Это она – сытая и глупая кошка!
Кровь прилила к щекам. Лида остановилась, не решаясь пройти к своему месту и вернуться назад – тоже.
– Ну, тогда договорись с Майей, – сказал кто-то из женщин. От волнения Лида не поняла – кто.
Она все-таки пошла вперед, а не назад, специально с шумом, задевая стулья, чтобы замолчали.
Они и замолчали, не глядя на Лиду, стали расходиться по своим местам, хотя перерыв еще не закончился, а Руслана вопросительно зыркнула на нее подведенными глазами и без тени смущения прошла мимо.
Ночью Лида вспоминала всю эту коротенькую сценку с незнакомой горечью в сердце. Получалось – не любят ее в отделе? А ей казалось – хорошо относятся... Ведь никто не сказал Руслане: неправда, Лида не кошка, а очень даже добрая женщина. Нет, никто не удивился такой характеристике, и это обижало больше всего.
Уже перед тем, как заснуть, почему-то представила Лида эту самую кошку: лежит на подоконнике, разморившись от солнца, поглядывает сквозь пленку прижмуренных сонных глаз, сытая, довольная... И вдруг кто-то злым рывком сбросил ее на пол, да еще холодной водой сбрызнул...
В эту ночь Лида старательно перебрала в памяти свою бесхитростную жизнь, грехов не нашла и обиженно подумала о сотрудниках: « Завидуют, что я такая удачливая. Ну и пусть».
Только на следующий день поймала себя на мысли, что наблюдает за женщинами. Работала рассеянно. Ей все чудилось, что попала она в незнакомый коллектив. Лица были все те же – и другие. Почему она не замечала раньше, что соседка справа, Таисия Ивановна, все время щурится, двигает носом, когда разговаривает? И без конца вздыхает. Целый день вздыхает... А Юля, что работает через проход и хорошо видна отсюда, сама с собой потихоньку разговаривает, когда чертит, и улыбается? Как красиво она улыбается! С ямочками. О чем она думает? И как можно так аккуратно-аккуратно чертить, как делает Юля все, а думать о чем-то постороннем? У нее, Лиды, так бы не получилось.
В перерыв Лида устроилась за своим столом, впервые обратив внимание, что только она обедает в одиночестве. Женщины собираются кучками, угощают друг друга, а если вечно угрюмый начальник уходит, поднимают веселый галдеж.
Лида вдруг осознала, что ест машинально – уши ее настроены на этот гомон, ловят отдельные голоса, соединяют в диалог. Ей даже стыдно стало: господи, она подслушивает!
Но подслушивать продолжала. И совсем не потому, что хотела услышать что-то о себе. Наоборот – не хотела. Но было интересно. Оказывается – интересно!
Вот Юлька читает кому-то стихи, не видно, кому. Жует, снова читает. В ответ смеются, хотя ничего смешного нет. Нет, это не ей смеются – чему-то другому, не стихам. А вот голос Русланы – его ни с чьим не спутаешь. Лида сжимается от острой неприязни к этому хрипловатому голосу. Но странно, в нем волнение:
– ... его паралич разбил в шестьдесят лет, а сейчас ему восемьдесят. Комната у них одна. Как она замуж может выйти? Всё ухаживает за отцом... И такая, знаешь, классная баба. В жизни не скажешь, что дома у нее никакой радости. И не ноет!
– Да, я заметила, – Лида узнает голос Русланиной подружки из соседнего отдела, Леры. – Она еще до работы успевает по магазинам прошвырнуться, вечно сумки полные в руках, а потом мчится... Я-то думала – к детям, мужу. А ведь красивая женщина, правда?
– А веселая какая!
– Ш-ш-ш, идет, – снижает голос Лера, а Лида всем корпусом поворачивается, чтобы посмотреть, кто идет. Кто она – «классная баба» – незамужняя красавица с парализованным отцом?
По проходу движется Аня Скворцова, и Лида во все глаза смотрит на нее. Полная женщина с увядшим лицом и добрыми глазами – красавицей не назовешь, а уж веселой... Что-то путает Руслана. Но Аня Скворцова скрывается за своим кульманом – и через минуту оттуда доносится дружный смех. Только Аниного голоса Лида не слышит. Но Юлин голос прерывает хохот:
– Ну, Анька, ты как скажешь! Нет, тебя – в цирк!
А через несколько дней было двадцать третье февраля, и с Лидиным сердцем, замечательно послушным и потому незаметным, произошло что-то таинственное.
Гремела музыка в отделе, суетились возле столов женщины, и никто поначалу не заметил, как Лида, резавшая колбасу, вдруг опустилась на стул, держа нож острием вверх. Ей показалось, что сердце сначала остановилось, а потом сорвалось в сумасшедший галоп. Из ослабевших рук выпали нож и колбаса – прямо в миску с салатом. Брызнула сметана, и Руслана возмущенно повернула голову.
Последнее, что Лида помнила четко, – тревожный голос Русланы:
– Девочки, Лиде плохо!
продолжение http://www.proza.ru/2014/04/20/1132