К этой коротенькой зарисовке я решил добавить еще более короткое послесловие. Родные справедливо порой говорят мне, что у меня все - ни как у людей, все наоборот. Пусть они окажутся правы еще раз, послесловие я поставлю на место предисловия. Если кто-то, прочитав его, не захочет читать дальше, свою роль оно выполнит.
Когда я писал зарисовку, соображения высокой политики (если она может быть высокой) не волновали меня нисколько. Я писал о своих тогдашних ощущениях, о том послевкусии, которое оставил новый для меня город. Сознаюсь, митинг на площади, напоминавшей огромную клумбу, где роль цветов играли красные, желто-синие и всякие прочие флаги и транспаранты, взволновал меня несравнимо меньше, чем разрушенный завод тракторных двигателей. Именно завод я поставил в вину местным властям, его я не хотел прощать тогда и не хочу прощать сейчас.
Всякий город, пожалуй, как всякая страна, всякая организация, подобен ковчегу: там всякой твари по паре. И все же он показался мне милым: я почувствовал сродство с ним, душевную близость к "тварям" (не в ругательном смысле!), с которыми недолго пообщался, и которые показались мне хорошими. Поэтому и название опусу я поставил такое, какое поставил. Политики в нем не было и нет.
В последнее время его читают часто. Увы, я не отношу это к несуществующим высоким литературным достоинствам зарисовки. К сожалению, дело здесь, видимо, в политике - той самой, которой нет в опусе и которой много в жизни. Жаль. В юности мне посчастливилось прожить неделю в Киеве. Когда-то хотел написать об этом. Теперь, похоже, придется подождать.
В феврале 2007 года я приехал в краткосрочную командировку в город Харьков. Настроение у меня было скверное, никакой радости от командировки и от нового для меня города я не ждал.
Во все времена были и будут любители играть в солдатики, во власть, в тому подобные нелепые игры. Не знаю пока, как обыскивают в милиции, в тюрьме. В этом отношении моего жизненного опыта еще не хватает. Храню в памяти лишь опыт общения с таможнями разных стран. Пассажиры поезда "Москва-Харьков" проходили последовательно два таможенных досмотра. Но, если украинские таможенники равнодушно полистали мои документы и только покосились на дорожную сумку., то российский страж обыскал меня добросовестно: буквально прощупал каждый шов на одежде, осмотрел обувь, перебрал вещи в сумке. Увы или, наоборот, к счастью, я ничем не смог его заинтересовать. Мы оба расстались в скверном настроении.
Харьков очаровал меня еще на вокзале.
Нужно было поменять российские рубли на гривны, и я обратился с вопросом, где это можно сделать, к суровому и занятому на вид дядьке в железнодорожной форме. Дядька сдвинул брови, но все свои занятия бросил (он куда-то спешил через толпу) и довел меня до закрытого киоска обменного пункта в уголке вокзала.
- Вот тут вот, - сказал он, - подождите, девочка придет и поменяет.
Девочка пришла и поменяла. Я торопливо прятал гривны в карман, когда услышал крик из окна: через все внутреннее пространство вокзала с перрона кричал мне мой провожатый:
- Ну, як? Поміняли?
- Поменял, - пробормотал я, озираясь по сторонам: не услышит ли кто. В зале ожидания было в тот момент человек сто пятьдесят. Сколько было на перроне, не знаю.
- Який курс? Не підманула?
- Нет.
- Вона хороша, - кричал мой гид в окно, - вона чесния.
Понимаю гордость москвичей за свое метро. Мне оно тоже нравится, но никогда я не слышал там такого бархатного оперного голоса в динамиках, таких завораживающих интонаций, как в харьковском метро. В сочетании с текстом впечатление они производили сильное:
- Шановня молодь, - пел голос в динамиках, - не мечитесь по эскалатору.
И я понял, что уже люблю этот город.
Гостиницу нашел быстро. Затрапезная, явно советских времен стойка портье, потертые девушки за стойкой.
- Холодно у вас? – поинтересовался я. Вопрос был явно неуместен. Девушки повели плечами:
- Хто и летом мерзнет.
Ответить на это было нечего, да ответа и не ждали.
- А обогреватель у вас можно попросить? – на всякий случай спросил я.
- А на що вам обігрівач? – подозрительно поинтересовалась одна из портье, сильно налегая на "г". Тут я вспомнил, как моя прекрасная учительница немецкого языка объясняла произношение заглавной буквы "Н" в словах: нужно сказать, как на Украине (в те далекие времена - на!) говорят слово "говно". Я подумал, что в таком дивном месте за три дня не погибну и без обігрівача.
Перед отъездом меня слегка беспокоило, смогу ли я общаться в Харькове без переводчика. Украинская мова, конечно, славянский язык, но трудности все-таки есть. Выяснилось, что я крупно ошибался. По телевизору на нескольких каналах сплошным потоком шли новости на русском и на украинском. Больше всего мне понравилось, как на вопросы, заданные на одном языке, отвечали на другом. Новости меня не интересовали, и я переключил. «Горячие головы» с Чарли Шином.
- А вы бачите, хлопцы, - говорил Чарли Шин, обращаясь к каким-то неграм, - як вона..
Я не мог дослушать и досмотреть, что ответили чернокожие хлопцы. Впервые за последние три месяца мне было весело. На меня напал просто истерический хохот. Милый город Харьков, думал я, отсмеявшись и выключив телевізор, нужно хоть раз в жизни побывать здесь.
Часа через четыре после моего заселения в гостиницу в дверь постучали. Я открыл. На пороге стояли обе портье. У одной в руках было солдатское одеяло.
- Обігрівач прохали? – обаятельно улыбнулась одна из девушек, - будьте ласкаві.
На следующее утро мне нужно было на завод тракторных двигателей. Адрес у меня имелся, но, как туда добраться, я не знал.
- Вы не подскажете, - обратился я к портье, - как проехать на улицу такую-то?
- А шо тут справочная? – ответила вопросом девушка. Около гостиницы скучало такси. Я подошел к водителю.
- Вы знаете, как туда добраться? – спросил я, показывая адрес.
- Та еще бы, - флегматично ответил таксист, - садись, довезу.
- Да я доберусь, - поскромничал я, - вон, трамвай ходит. Скажите, на каком лучше.
- Не бачу, як, - закрылся водитель, - я там не буваю.
От гостиницы до завода тракторных двигателей едешь на трамвае мимо знаменитого и грозного в свое время завода им. В.А. Малышева. Все проходит, империи разваливаются, чего уж ждать предприятиям, хоть и самым грозным. Но странно было читать название маленького базарчика у центрального проходной бывшего гиганта: «Малишевський майданчик».
Когда дела мои были закончены, я решил хоть мельком посмотреть город, хотя бы местный краеведческий музей. На площади в районе гремел митинг. Довольно большая и активная толпа, разделившись на группы, колыхалась, размахивая разнообразными флагами и плакатами. Были чисто красные, серпастые-молоткастые, жовто-блакитные, какие-то зеленые и еще, Бог знает, какие. Тут же сновали юноши с перекинутыми через плечо лозунгами. То ли они рекламировали сотовую связь, то ли агитировали за кого-то. Сразу в нескольких местах кричали в мегафоны. Жизнь била ключом. Я понял, что выбрал время неудачно, к тому же я не знал, где именно находится музей.
Я тронул за плечо одного из активистов. Он что-то кричал на мове и размахивал флажком. Через плечо у него висел довольно большой плакат. Активист, молодой парень, повернул разгоряченное лицо.
- Извините, - сказал я, - простите, ищу краеведческий музей. Вы не подскажете, как туда пройти?
Он резко отвернулся от своих коллег, один из них пытался что-то сказать, но мой собеседник отмахнулся и обаятельно улыбнулся мне:
- Конечно, с удовольствием. Пройдите, пожалуйста, до угла. Вон, видите? Потом направо, второй дом. Поняли?
Убедившись, что я понял, он еще раз улыбнулся, повернулся к своим и заорал что-то вроде: «Гетьте лиходіев з рідної землі!!!!»
Поезд в Москву из Харькова уходит вечером. Я приехал на вокзал задолго до отправления и, признаться, сильно озяб. Не такой уж большой мороз – три-пять градусов ниже нуля, но застыл порядочно. Не знаю, как теперь, а в те времена в зале ожидания харьковского вокзала, в буфете, стоял исполинский самовар. Большего, по размерам, я в жизни своей не видел ни до того, ни после. Самовар был действующим, из него наливали кому чай, кому кофе. Я сначала наблюдал за этими чудесами издалека, но, когда подошел ближе, чудо разъяснилось просто: наливали кипяток и бросали нужный пакетик. Но стаканы сияли, как хрусталь, фартуки у буфетчиц были белее снега, пахло не как зачастую на вокзалах – дезинфекцией и сапогами. Нет, пахло именно чаем и кофе, свежей сдобой, чистотой и уютом. Как этого смогли добиться на вокзале, я не знаю. Но такой вкусный чай я пил редко.
Обычно из чужого города уезжаешь с радостью. Из Харькова уезжать не хочется. Мне было грустно оттого, что три дня пролетели на одном дыхании, я не успел узнать этот город, но уже любил его. Послонявшись по вокзалу, смотреть там особо нечего, я вышел на перрон. Мой поезд уже стоял, но посадки еще не было. Около открытой двери вагона возилась проводница.
- Можно мне войти? – робко поинтересовался я, - вот мой билет.
- А конечно, - отозвалась проводница, - шо вы красоваться будете.
Я грустно сидел в пустом купе, думая о том, что, видимо, вот и все. Приключения мои закончились, Бог весть, попаду ли я когда-нибудь сюда еще… Без стука откатилась дверь, протиснулась с какими-то узлами проводница:
- Я вас не потурбуваю, - успокаивающим тоном сказала она, - вот только надібокі складу.
- А? – не понял я.
- Та не берите в голову! А на митниця, ну, на тАможне, - пояснила она, сильно ударив на первый слог и заталкивая узлы под соседнее спальное место, - скажете, шо это все ваше. Тут нічого небезпечного. Люди попрохали, не відмовиш.
Не скажу, что эту ночь в поезде я провел спокойно. До сих пор не знаю, что было в тех узлах. Харьков очарователен и непосредственен. Разве можно сердиться на него за такие мелочи?