Иван Сергеевич никак не мог решиться написать первые слова.
Жизнь его была длинной - почти восемьдесят лет. Много всего произошло за эти десятилетия. «Надо же, почти двадцать девять тысяч дней», - подсчитал он. В последние годы он всё чаще думал о том, что необходимо всем им, родне его поколения, написать воспоминания - описать всё, что помнят интересного и значимого. Он попытался поговорить на эту тему со своей младшей сестрой Надеждой, но та ответила: «Кому это надо! Пусть всё со мной в могилу уйдёт».
Он и сам размышлял о том, кому это надо. Вспомнил, как иногда на память приходили какие-то слова отца или рассказы матери, как хотелось узнать точнее и подробнее об их жизни, а спросить уже не у кого. Иван Сергеевич по характеру был очень молчаливым. Всегда, когда можно, ему легче было промолчать. Он и мнение-то своё не особо любил высказывать – только в необходимых случаях, а рассказывать о том, что произошло, кто и что сказал, кто и что сделал, - это он считал женской привилегией и слабостью. Вопреки общепринятому мнению, что старики любят поговорить, он и к старости не разговорился, но, видимо, это невысказанное, накопившееся в нём за жизнь, потребовало выхода наружу.
Писать оказалось тоже трудно. Было бы неправильно сказать, что он никогда ничего не писал: всё-таки учёба в техникуме, авиационной школе военных лётчиков, в педагогическом институте, работа в школе. Пописать пришлось и конспектов, и планов, и рапортов, и даже заметок в газеты, но это было не то. Сейчас Иван Сергеевич первый раз садился за писательскую работу, за мемуары. «Так с чего же начать? – подумал он опять, перебирая в голове приходившие на ум варианты названия для первой главы. И, наконец, решившись, своим летящим и в то же время твёрдым почерком вывел: «Истоки», - и с уверенностью подчеркнул этот заголовок.
- Впервые я увидел свет 21 февраля 1921 года в сельской больнице. Мать моя происходила из семьи потомственного рабочего…- Иван Сергеевич, удивляясь себе, четыре или пять часов писал, почти не отрываясь. Сначала о родителях, потом перечислял своих дедов и бабушек, тёток и дядей. Имена, отчества, фамилии и черты родных всплывали легко и зримо, и нигде память не дала сбоя.
Он начал готовиться к этому важному для себя дню – дню, когда сядет за свои мемуары, года три назад. Побывал в нескольких местах, о которых планировал написать, собрал сведения о той родне, с которой давно не доводилось общаться. В областном городе, где жил уже лет двадцать, вернувшись сюда, на родину своих предков, по обоюдному семейному решению, он нашёл все улицы и дома, на которых жили родственники матери. Все эти дома сохранились, кроме одного, который был снесён при строительстве завода.
Иван Сергеевич собрал старые карточки с портретами предков – те, конечно, которые удалось разыскать. Не было фотографии старшего брата матери Григория, который вначале работал в имении Храповицкого, крупного лесопромышленника и предводителя дворянства, потом, в Первую мировую, оказался в Сибири, после Февральской революции был избран в Государственную Думу и погиб в гражданскую войну. Не было фотографии дяди по линии отца - фёдора, который вступил в отряд продразвёрстки и был убит в одном из рейдов. Четверо других братьев отца, заснятые на карточку вместе со своей сестрой Пашей перед самой Великой Отечественной, ушли на фронт, вернулся из них только один. Надо было ещё разобраться, не приходятся ли им роднёй один известный народный артист СССР и не менее известный генерал – лейтенант, Герой Советского Союза, фамилии и место рождения которых совпадали с отцовскими. Правда, в деревне на родине отца такая фамилия была почти у всех, а сама деревня была уже сожжена, земля распахана. Впрочем, выходцы из неё, помнившие свои истоки, пока были.
Писал Иван Сергеевич обычно по утрам, с четырёх до семи, чтобы никто не видел и никто не отвлекал, а ещё ему не хотелось, чтобы, заставая его за письменным столом, над ним, может быть, и по-доброму, по-родственному, но всё-таки подшучивали: «Писатель ты наш». Или того хуже: «Дед, сначала надо было знаменитостью стать, а потом за мемуары браться». Так было в самом начале, когда он открыто раскладывал и разглядывал разные семейные архивные материалы. Теперь он скрывался и рукопись прятал в нижний ящик письменного стола под вырезки из газет и журналов про авиацию. Вот и сегодня он сделал точно так же и пошёл завтракать.
Жена Екатерина Игнатьевна была единственной из близких, кто полностью одобрял его задумку. Она в разных жизненных обстоятельствах за прошедшие полвека супружества чаще всего поддерживала мужа, слегка приправляя эту поддержку оттенком снисходительности. На самом деле – и он понимал это - всем в семье заправляла его жена со свойственной ей, как и многим женщинам, изощрённостью ума и мудростью. Он прощал ей, благодаря своей интеллигентности, молчаливости и уравновешенно-тихому характеру, не только игривое подтрунивание над ним, сохранявшееся всю их совместную жизнь, но и более серьёзное прегрешение – сдержанное отношение к его роду и его родственникам. Желание показать детям и внукам достойность его, отцовской, фамилии – была ещё одной (тайной!) причиной, по которой он взялся за мемуары.
Он спланировал, что завтра наконец-то начнёт писать о том периоде, который не очень хотелось вспоминать. Рассказ об этой странице жизни он откладывал и откладывал, получилась даже некоторая заминка в начатом творческом процессе. Он и черновики до этого места переписал начисто, на чуть желтоватые листы писчей бумаги, несмотря на то, что хотел сначала делать это, когда напишет всё. Иван Сергеевич думал, стоит ли вообще об этом рассказывать, но решил, что ценность воспоминаний – в их исторической правде. Хотелось бы красивее, значительнее выглядеть, но было, как было. Так и надо писать. Хотя всё уже было решено, тем не менее, последние несколько дней он почему-то начал нервничать на эту тему.
Да тут ещё пришло печальное письмо о трагической смерти его друга, тёзки Ивана, с которым они вместе окончили авиашколу военных лётчиков и с тех военных пор дружили, несмотря на расстояние, ездили в гости. На войне - не убили, а тут… «В мирное время! Из-за только что полученной им в банке пенсии! В подъезде собственного дома! Ударом по голове!» - Иван Сергеевич не мог успокоиться. По нескольку раз в день возвращался к этой теме. Ему было обидно и досадно, и чувства эти сжимали сердце.
А писать надо. Период, который он будет описывать завтра, был в его жизни переломным. Он связан с освоением дальнего бомбардировщика Ил-4 в школе ночных лётчиков. Он расскажет о майоре, начальнике лётной подготовки, который говорил: «Пройдём курс подготовки и полетим бомбить Восточную Пруссию». В Восточной Пруссии – Калининградской области Иван Сергеевич оказался, но не в войну, не бомбить, а уже после войны – директорствовать в общеобразовательной школе.
Потом опишет назначение в учебно-тренировочный полк ночных бомбардировщиков. Там, девятого января сорок пятого года, это и произошло. Был тренировочный слепой полёт по приборам (это когда специальная шторка стёкла кабины закрывает). Экипаж – три лейтенанта, он – командир. В какой-то момент начавшегося благополучно полёта – страшный удар, самолёт рванул в сторону. Как оказалось, из правого мотора валит чёрный дым, видны языки пламени. Штурман и радист-стрелок отказались выполнить его команду «Покинуть самолёт!» Он до сих пор помнит свои действия и опишет их. Самолёт он посадил «брюхом» на снег почти у самого обрыва берега реки. Все остались живы. Погода была морозная, а ему в кабине жарко и на душе неуютно ныло. Помнит, как засосало под ложечкой и какая-то боль сжала сердце. Закидали мотор снегом, пожар прекратился, а Ивана захватил почему-то страх – глухой, затаённый.
Опишет, как их нашли, как задавали вопросы, потом на аэросанях отвезли в часть. Правда, по дороге завозили в областной центр, и Иван думал, что в тюрьму. Нет, просто были какие-то дела по дороге у капитана, доставлявшего их. Командир полка объявил командиру экипажа благодарность за спасение самолёта и экипажа, а командир эскадрильи и командир отряда отстранили Ивана от полётов. Опишет, как обнаружил у себя под глазом красное пятно - лопнувший от напряжения сосуд, оставшийся на всю жизнь. И только потом обнаружится главное – инфаркт.
Больше Иван Сергеевич никогда в жизни не летал, даже на гражданских самолётах, всегда ездил поездом.
… Иван Сергеевич не успел написать про свой первый инфаркт. Ночью он разбудил жену: «Сердце… Дай моё лекарство!» Вызванная тут же скорая помощь оказалась бесполезной. Екатерина Игнатьевна корила себя: «Как я не уберегла его? Сколько лет следила! Зачем отдала это письмо? Надо было бы без всех этих подробностей просто сообщить известие. А тут ещё эти мемуары пишет, по ночам не спит».
На похороны собралась родня, приехали племянники из других городов, пришли соседи. Как это всегда бывает, печальная весть заставила бросить всех самые неотложные дела. Разговаривали обо всём, но меньше всего об Иване Сергеевиче. Екатерина Игнатьевна, растерянная и неприкаянная, бесконечно перекладывала какие-то вещи и никак не могла выбрать фотографию Ивана Сергеевича. Остановилась на той, где он в лётной форме, красавец-офицер. Сколько дети ни говорили, что он слишком молодой на снимке, она отвечала: «Мою карточку тоже помоложе найдёте, чтобы я с ним рядом хорошо смотрелась».
С кладбища, где всё прошло чётко и достойно: и почётный караул от военкомата дали, и прощальные залпы из винтовок прозвучали, – приехали в кафе. Хорошими словами поминали Ивана Сергеевича. И не потому, что о покойниках плохо не говорят, а потому, что хорошим он был человеком. Каждый вспомнил что-то такое, что достойно в памяти остаться. Говорили о его скромности: много лет проработал директором школы - а даже голос повысить не может; официально участник войны - но таковым себя не считает, потому что в боевых действиях не был.
Заговорили о его задумке мемуары написать. Начал или нет? Где они? Помянули всех тех родственников, кого уже нет в живых. Выпили за здоровье тех, кто жив. Стали вспоминать разные семейные эпизоды, уходя всё дальше в «глубь веков». И тут вдова Ивана Сергеевича сказал: «А пойдёмте - ка домой, я вам его мемуары покажу».
Она достала папку с воспоминаниями Ивана Сергеевича из ящика письменного стола. Держать в руках не могла, передала дочери Татьяне. Татьяна начала было листать содержимое папки, но расстроилась и попросила: «Давайте почитаем. Кто-нибудь», - и посмотрела на присутствующих.
Они читали о том, что отец Ивана Сергеевича с восьми лет стал работать на заводе, куда его носил на закорках его отец. Они читали о своих предках – кто кем работал, кто на ком женился. Автор мемуаров со всеми подробностями описал свою малую родину – строения, природу, людей. Иван Сергеевич рассказывал, как, став первоклассником, пропустил всю первую неделю учёбы, потому что не было обуви. Как получил за хорошую успеваемость премию – портфель, за который в классе его прозвали «агрономом». Как мальчишкой ходил в клуб смотреть немое кино, где рядом с экраном сидел музыкант и на мандолине сопровождал происходившее на экране. О всеобщем увлечении футболом. Футбольные команды создавались везде, а болельщиками были все жители от мала до велика.
Иван Сергеевич даже описал, как проходили в заводском посёлке, где жила семья, выборы 1937 года в Верховный Совет: «Депутатом был капитан-лётчик. Избирательный участок находился в школе. Там можно было купить бутылку водки и селёдку. Накануне выборов этот лётчик приехал в посёлок. В конторе завода состоялся банкет в честь встречи с кандидатом. Меня от имени учеников нашей школы направили на эту встречу. На столах были всякие закуски, конфеты, яблоки, лимонады. Это был в моём понятии царский стол».
Был описан случай, как отец Ивана, играя ночью в мужской компании в карты, сначала проиграл козу, приведя её, тайно от матери, на кон, а потом под утро отыграл. Тут дочь Ивана Сергеевича не выдержала и засмеялась на старшего брата:
- Смотри-ка, смотри-ка, вот, оказывается, в кого ты у нас такой картёжник – в деда!
Они читали, как Иван Сергеевич, учась в техникуме, где занятия длились по восемь часов, ещё умудрялся зарабатывать деньги на оплату учёбы и заниматься в аэроклубе. Когда Иван Сергеевич учился под Киевом в лётном училище, началась война, Он описывал в своих мемуарах:
- На политучёбе мы задавали вопросы о войне нашему комиссару. Он отвечал, что война должна быть, к этому надо готовиться. Нам внушали, что Красная Армия самая сильная в мире. Нам говорили, что немцы концентрируют свои войска на границе.
Перед рассветом 22 июня дневальный объявил подъём, начал кричать: «Тревога! Выходи строиться!» Все продолжали лежать и даже говорить, почему в выходной так рано поднимают, в такую темноту. Тут включили сирену, её пронзительный вой и поднял нас. Сам начальник школы построил нас и повёл к складам, в которых хранились винтовки, боеприпасы. Но склады закрыты, на дверях висят огромные замки, завскладами в отпуске на выходной. Ключей нет. Дали команду сбивать замки. Нам выдали винтовки, патроны, стеклянные фляжки, бумажные мешки с сухарями и воблой.
Они читали всё дальше и дальше, переворачивая лист за листом, иногда продолжая комментировать написанное Иваном Сергеевичем, пока не дошли до последней страницы:
- Встретили новый, 1944 год. В самой большой комнате второго этажа стояла ёлка, столы, сервированные посудой с едой, бочка с пивом и бочка со спиртом. После торжественной встречи Нового года начался банкет. Все позабыли про войну, веселились, дурачились, пели песни и плясали...
На этом рукопись обрывалась.
Молча сложили стопку листов, подровняли её, каждый хотел дотронуться, поучаствовать в этом, как будто дописать в мемуары что-то своё. Сверху лежал первый лист. На нём летящим и в то же время твёрдым почерком Ивана Сергеевича был выведен и подчёркнут ровной, как по линейке, чертой заголовок: «Истоки».