=== Борт «Елизаветы». 13 июля. ===
Правая рука Олега сжимает багор. В левой – канистра с керосином, прихваченная из машинного отделения, близость которого выдает утробный гул.
«Сколько у меня времени?».
Вибрация палубы проникает сквозь тонкие подошвы ботинок, взбирается по костям к черепу.
«Нервы совсем ни к черту».
Он спускается в длинный коридор. На стене – пунктир похожих на рыбьи глаза светильников. Тусклые лампы накаливания заливают проход нездоровой желтизной. Искривленная тень Олега скользит по голубому металлу, покрытому мурашками заклепок; набухая и раздваиваясь при движении от фонаря к фонарю, она рождается и умирает с каждым опасливым шагом.
«За что мне это?».
Капля пота со лба сбегает в глаз. Щиплет. Руки заняты, приходится отирать лицо о верх пиджачного рукава.
Тень притворяется черным легионером с копьем и щитом.
Олег встает перед овальной дверью с круглым оконцем в обрамлении меди.
Черный легионер, сгорбившись, покачивает щитом. Наконечник копья дрожит и двоится.
Олег приближает лицо к стеклу, примеряя тусклый отполированный нимб.
«Господи! Если ты существуешь. Сделай так, чтобы я выбрался с этого проклятого корабля».
=== Отрывок из записей Олега Карпинского за 2 июля.===
Понедельник.
Очевидно, мне удалось избежать смертельной опасности, но ни радости, ни благодарности неведомым спасителям я не испытывал; лишь тупая апатия и тошнота растекались во мне. Ныло левое колено.
Я прильнул к иллюминатору в латунной раме. Разбудившая ночная гроза затихала. Черные волны жирно лоснились, вздымались и опадали, демонстрируя примитивную механистичность мира. Стекло запотело от сдавленного дыхания, и я отстранился, шагнув назад.
Погруженная во мрак каюта слегка покачивалась – так психиатр сдержано кивает, наблюдая за беснующимся пациентом в смирительной рубашке.
Каким величественным должен быть корабль, отвечающий на припадки стихии едва уловимой качкой?
Вероятно, танкер или сухогруз.
Больное колено дало слабину. В глазах помутилось.
Оперся ладонью о гладкую стену. Вспышка молнии вырвала из темноты рисунок древесины – застывшее в ужасе лицо, как на картине того безумного норвежца. Я невольно одернул руку.
Нет, в простом сухогрузе кают, отделанных натуральным деревом, не встретишь. Наверное, лайнер океанского класса.
Поежившись, я вернулся в постель под теплое одеяло. Поправил подушку. Улегся на спину. Вдалеке рокотал гром – грозовой фронт уходил стороной.
Как я сюда попал?
Голубая бездна.
Бурление пузырьков.
Черный овал катера в сияющем ореоле изумрудного цвета над головой.
Резкий переворот.
Сердце гулко проваливается.
Моряки в оранжевых спасательных жилетах.
Лица перекошены.
В глазах ужас.
Смотрят на меня.
Слепящий летний день.
Безмятежность.
Дверь из каюты в коридор распахнулась. Свет упал косым треугольником на пол. Послышались шаги.
Тяжело сглотнув, я приподнялся в постели.
Шлепая задниками сандалий по стоптанным пяткам, мимо меня прошел пожилой мужчина с бумажным пакетом под мышкой. Остановился перед иллюминатором: проверил, надежно ли тот задраен.
«Здравствуйте», – я намеревался привлечь его внимание, но лишь прохрипел нечто невразумительное и закашлялся.
Старик обернулся. Морщинистое лицо озарила вспышка круглых очков, отразивших свет из коридора.
– Добрый вечер. Вам лучше? – спросил он по-английски с жестким северным акцентом. Должно быть, немец или скандинав.
– Да, – я сел в кровати; угол одеяла сполз на пол, я подтянул его босой ногой на место. – Где я?
– Вы на борту «Елизаветы». Не возражаете, если я включу свет?
– Пожалуйста.
Он щелкнул выключателем. Я зажмурился – свет больно ударил по глазам – когда я их открыл, мужчина сидел на краю кровати, опираясь на матрас одним бедром, будто готовился спастись бегством при первых признаках опасности.
– Доктор Штейер, – представился он, – судовой врач.
– Олег Карпинский. Инженер со стримера «Вестервиг». Багамский флаг. Компания «Керн». Проводим сейсморазведку в Мексиканском заливе.
Доктор склонил голову на бок, выстукивая тонкими пальцами по бумажному пакету.
– Меня наверняка ищут, – продолжил я. – Нужно оповестить компанию о моем спасении.
– Не сомневайтесь, капитан поставлен в известность. Все необходимые в таких случаях меры предприняты. Лучше расскажите, как вы себя чувствуете?
Он задал ряд дежурных вопросов о моем состоянии, на которые я отвечал тихим сдавленным «нет».
Тем временем гроза прекратилась.
– Где мы? Какой ближайший порт? – я бросил взгляд в черный иллюминатор, но, разумеется, не увидел там ничего, кроме отражения каюты и седого затылка врача.
– Об этом вам лучше узнать у капитана, – ответил тот и, словно извиняясь, добавил, – у нас нет определенного маршрута.
«Что значит, нет маршрута? разве так бывает?» – я ничего не понял, но решил промолчать.
Доктор улыбнулся и, возмещая неловкую паузу шорохом бумажного пакета, извлек глянцевый конверт.
– Капитан просил передать вам это.
– Пластинка? – я забрал аляповатый картонный квадрат с помятыми краями. – Зачем она мне?
– Вам лучше знать. – Пакет доктор Штейер оставил себе. Несколько раз сложил, аккуратно разгладив на угловатых коленях широкой ладонью, чтобы выпустить воздух, и убрал в нагрудный карман. – Вы не голодны?
– Нет, спасибо.
– Тогда с вашего позволения, – он поднялся с кровати. – Если почувствуете недомогание – в соседней каюте спит стюард. Можете обратиться к нему за помощью, – доктор дошел до порога. – И добро пожаловать на «Елизавету»!
Он погасил свет. Дверь закрылась с мягким щелчком хорошо смазанного механизма.
=== Отрывок из записей Олега Карпинского за 3 Июля. ===
Вторник.
Нашел в прикроватной тумбе половину разлинованной тетради (верхняя часть вырвана) и шариковую ручку. Хорошо хоть не гусиное перо – на этом проклятом пароходе можно ожидать чего угодно. Расписывая ручку, продрал пару листов насквозь. Сейчас пишет нормально.
<…>
Утро выдалось солнечным. Я окунул голову в распахнутый иллюминатор. Море дышало спокойно и безмятежно, подобно сытому зверю. Внизу, у борта, шелестела пена. Судно, плавно закругляясь к носу и корме, казалось бесконечным. Прикинул, что каюта расположена на четвертой палубе. Почесав щетину на подбородке, решил побриться.
Рассчитываю на встречу с капитаном. Нужно оповестить берег о моем спасении.
Я принимал душ, когда в дверь постучали. Быстро обтерся и, обернувшись полотенцем, вышел в каюту. Открыл стоявшей на пороге девушке-стюарду в смешной лазоревой форме. Рукой она прижимала к себе картонную коробку, словно удерживая выпирающую из блейзера грудь.
– Доброе утро. Не помешаю? – она склонила взор на мое приподнявшееся полотенце.
– Пожалуйста, проходите.
Я отступил под теплой ароматной волной с нотками жасмина.
Девушка опустила коробку на кровать – постель я к счастью успел заправить – сняла крышку. Помимо удовольствия от созерцания зовущего изгиба спины, стюардесса предоставила мне мрачный черный костюм с белой рубашкой и ботинки, происхождение коих осталось загадкой.
– А что с моими вещами? – холодная капля, сорвавшись с зализанных к затылку волос, скользнула вдоль позвоночника.
– Возможно, их забрал Посейдон, – стюардесса улыбнулась, наполнив белокурым оптимизмом шкафное зеркало. – При вас были ценные вещи?
– Нет.
– Тогда не стоит переживать. Завтрак с семи до десяти, – она обронила взгляд на блестящие наручные часы. – Время есть, но лучше поторопитесь, если рассчитываете на выбор блюд.
– Честно говоря, я не знаю, где здесь ресторан.
– Я вас провожу.
– Спасибо. Только переоденусь.
Захватив траурный подарок, я протиснулся в ванную комнату. Притворил дверь. Полотенце мягко сбежало на пол, открыв утятам на душевой занавеске то вдохновение, что пробудила во мне прекрасная незнакомка.
Вынужденный «отпуск» на корабле заиграл яркими красками. Тщательно вытерев голову, я оделся, причесался и подмигнул счастливому двойнику в круглом зеркальце.
<…>
– Так символично, что вы появились именно сейчас.
– Вы о ночной грозе?
– Нет, – стюардесса качнула головой, – я имею в виду начало цветения.
Она вышагивала впереди, дозволяя моему взгляду поддержать танго ее ягодиц.
Интересно, а я бы изменил Лизке при случае? Почему бы и нет? После всего, что она устроила. Заверяла, будет ждать. Кстати! Я же в «скайп» ночью не вылезал. Хорошо бы узнать, что там с другими парнями. Меня-то подобрали…
– Когда я смогу поговорить с капитаном?
– Он свяжется с вами при первой возможности.
Скорей бы. Ненавижу ждать и гадать.
Надо успокоиться. Глубокий вдох. Ритмичный стук женских каблучков. Выдох. Золотистые локоны струятся по прямой спине. Есть хочется.
Пробираясь через безлюдный лабиринт коридоров, я вновь поразился величию судна.
– Осторожно! Впереди ступени, – предупредила стюардесса, и я с удивлением осознал, что мы забрели в абсолютную темноту.
Вероятно, обрыв проводки.
Я собирался развеять мрак острoтой с эротическим подтекстом, но замер, ослепленный светом, что хлынул сверху из распахнувшейся двери, истончив силуэт стюардессы до призрачной схематичности.
– Не отставайте!
Сощурившись, я поднялся по звенящим металлическим ступеням на широкую прогулочную палубу. Встречные пассажиры, одетые по моде начала двадцатого века, смотрели на меня с любопытством и тревогой, как аборигены на журналиста «National Geographic». Один здоровяк с подкрученными усами даже перекрестился, причем так размашисто, будто отгонял невидимых мух.
Что за чертовщина?
Я моргнул, но мираж не рассеялся под радужным взмахом ресниц. Меня окружали пришельцы из прошлого. Должно быть, из времен Великой депрессии, хотя, признаюсь, я не силен в истории костюма. Пассажиры выглядели нелепо и неестественно в пестрых шляпах-платьях-сюртуках, точно сошли с экрана фильма о респектабельном отдыхе аристократов.
– Что за… – я откашлялся, – что это за корабль?
– Точная копия судна «Елизавета» 1912 года постройки, – с улыбкой отозвалась стюардесса.
– А что с оригиналом?
– Пропал.
– Затонул?
– Пропал, – в голубых глазах сверкнуло подозрение.
Я поправил ворот рубашки. Узковат, кажется.
– У вас нечто вроде исторического круиза? – спросил я, расстегивая верхнюю пуговицу.
– Дань памяти. Увлекательный вояж с лотереей. Сами увидите.
Мы вошли в просторный ресторан в стиле ар-деко. Оркестр исполнял легкий джаз – на эстраде в форме морской раковины мелькали белые пиджаки, черные лица, золото инструментов.
– Вас ждут друзья, – улыбнулась стюардесса и, пропала из виду прежде, чем я успел поблагодарить за помощь.
Старик в очках – доктор Штейер, если я правильно разобрал вчера его фамилию – махнул рукой, приглашая за столик, на место рядом с толстяком, чей лысый череп венчался синим шрамом, похожим на вросший под кожу обруч из колючей проволоки.
– Олег, рад видеть! – поднялся доктор. – Как самочувствие?
– Спасибо, не жалуюсь.
– Познакомьтесь, это господин Брюль. Ваш спаситель.
– Ну что вы, – привстал толстяк; шрам на его черепе налился багрянцем. – Я лишь один из многих.
– Очень приятно, – я пожал его рыхлую ладонь.
– Господин Брюль заметил вас, когда удил рыбу.
– Не ожидал, что вы попадетесь на крючок, – рассмеялся Брюль. Усаживаясь, он поджимал рукой объемный живот, чтобы не задеть стол.
Я придвинул стул с изящной мягкой спинкой и присоединился к компании.
– Скажите, доктор, о моем спасении сообщили береговой охране? – Я развернул меню.
– Уверен, радиограмма отправлена.
– Простите, что? – перед глазами возник образ радиста, выстукивающего морзянку; сценка из черно-белых фильмов про Вторую Мировую. – Разве не проще… через интернет? – Я огляделся. Круглые столики. Беззаботные лица людей. Стук ножей о фарфор тарелок. Холодный блеск вилок, ныряющих в разинутые рты. Ни одного человека с планшетником или смартфоном.
– Интернета здесь нет. Как в старые добрые времена.
– Не лучшая идея: возрождать корабль, который когда-то, – я разминулся со льдистым словом «затонул», – пропал.
– Вызов судьбе – достойный выбор джентльмена, – старик поправил очки.
Подошла официантка. Поскольку с меню я так и не ознакомился, то просто ткнул в верхнюю строчку раздела «завтраки». И еще заказал чашку кофе. Американо.
Господин Брюль забросил в рот остатки жидкой яичницы:
– Доктор Штейер, – прочавкал он.
– Да?
– Может, покажем, – он дернул локтем в моем направлении.
– Не торопитесь. Пусть Олег позавтракает.
– Покажете что?
Доктор вскинул подбородок. Глаза за стеклами очков мечтательно закатились.
– Это нужно видеть, Олег. Слова тут бессильны.
– Вот и я так считаю, – бритоголовый вытер жирные руки о хлопковую салфетку, – нужно видеть.
<…>
– Знаете, Олег, – просипел доктор, спускаясь по лестнице впереди меня, – французский флот в восемнадцатом веке хоронил покойников в трюмах.
– Никогда не любил французов, – я замедлил шаг, чтобы не наступить на сандали старика. – Картавый язык. Лишние буквы в конце каждого слова.
– А еще они лягух едят, – заметил шедший позади господин Брюль и забавно квакнул. Получилось весьма похоже, но я не был расположен к шуткам такого рода.
При первой же встрече с капитаном, потребую отправить меня на берег. Как угодно. Катером, вертолетом, на воздушном шаре – неважно. Больше я среди этих ряженых не протяну.
Мы зашли под гулкий железный свод круглого зала, где я почувствовал себя на тарелке под клошем, размером с купол собора. Удивительно, но воздух здесь радовал той бодрящей прохладой, что ожидаешь встретить свежим утром в парке.
На лавочках, льнувших чугунными изгибами к металлу стен, пестрели выходным платьем дамы и господа. Их лица, восковые при свете настенных фонарей, были обращены к центру зала – там, подобно гигантской люстре на длинной чугунной ноге, висела, почти касаясь пола, сферическая клеть с застекленными секциями. Внутри нее ветвилось раскидистое дерево в цвету, ронявшее золотистые лепестки. Медленно кружась за стеклом, они оседали на землю, заполнявшую нижнюю часть шара, где змеились корни, обвивавшие нечто костистое, едва уловимое пристальным взглядом.
– Пора цветения… – вздохнул врач.
– …сакральная пора, – подхватил бритоголовый, и они обменялись теплой понимающей улыбкой.
– Разве не прекрасно? – мягкие пальцы доктора скользнули в мою ладонь.
– Да-да, – отпрянул я, убирая руки в неудобные карманы пиджака. Пришлось стоять, нелепо отставив локти.
– Восхитительно, – прошептал господин Брюль.
– Я бы хотел переговорить с капитаном насчет захода в порт. Где я могу с ним встретиться?
– Олег, – брови толстяка взволнованно возвысились, подобравшись к уродливому шраму-венцу.
– Что?
– Вас тяготит наше общество?
– Нет, просто хочу прояснить ситуацию, а то неловко…
– Отчего же? – спросил врач.
– Я не оплачивал круиз.
– Не беспокойтесь. Капитан известен своим гостеприимством.
Тускло подсвеченные стены покрыла зыбь. Пытаясь побороть головокружение, я опустил взгляд. Шире поставил ноги. Опять заныло колено.
– Меня ждут на берегу.
– Вы бледны, – заметил доктор. – Отправляйтесь в каюту. Сейчас вам лучше отдохнуть. Поверьте, капитану известно ваше имя, равно как и подробности происшедшего. Не сомневаюсь, берег оповещен о вашем спасении. Вы сойдете в ближайшем порту, а пока, – он ободряюще улыбнулся, – наслаждайтесь круизом.
– Бон вояж! – подхватил бритоголовый.
Накатила тошнота.
– Поймите, я бы хотел обсудить свое положение с капитаном лично, – натянуто произнес я и, стараясь придать голосу нотки беспечности, добавил: – Как говорится, капитан на корабле – первый после бога.
– После бога, – врач уставился на цветущее дерево в застекленной клетке.
Морщинистое лицо стало серьезным. Над переносицей залегла резкая складка. Он повернулся на каблуках и направился к выходу.
Бритоголовый собрался последовать за ним, задержался, похлопал меня по пиджачному плечу с ватной набивкой и ободряюще произнес:
– Капитан ценит хорошую шутку. Вы обязательно поладите.
Я выбрался на прогулочную палубу подышать морским воздухом, привести в порядок нервы. Женщина с младенцем на руках задела меня плечом и торопливо извинилась на незнакомом вежливом языке. Я улыбнулся ей и ее насупленному ребенку.
Шагнул к высокому фальшборту. Соленый ветер трепал за волосы. Глаза слезились. Склонив голову, я встал у красно-белого спасательного круга, в верхней части которого значилось название судна: «Elizabeth». Снизу был указан порт приписки: «PORT-ELIZABETH». Забавная двойственность, вызвала неприятный холодок в груди.
Облокотившись о полированный планширь, я всмотрелся в слепящую лазурь горизонта. Пусто.
=== Константа. Март.===
Если бы бесплотный наблюдатель взобрался следом за дыханием земли, прогретым утренним солнцем, по кирпичам обветшалого фасада и заглянул в окно спальни, его взору предстала бы панорама упадка и разложения.
Мужчина, возлежавший поперек кровати в обнимку с массивным зеркалом, поднял голову на стук в дверь.
– Открыто! – одернув полу распахнутого халата, он спрятал волосатую ляжку. Подмял под себя подушку; шелковая наволочка в липких пятнах уступила весу предплечья.
– Доброе утро, капитан, – поздоровался гость, опасливо ступая по ковру меж остатков еды, винных бутылок и виновато-растерянных одежд.
– Рад видеть, доктор. Присаживайтесь.
Тот замешкался среди двух кресел. На одном громоздились ящики письменного стола, переполненные выцветшими бумагами. На спинке второго висела дамская сумочка, а сиденье занимал кружевной бюстгальтер. Доктор скинул его на пол. Тяжело вздохнул. Сел.
– Дело срочное, капитан.
– Извините, что не предлагаю выпить. Кажется, ничего не осталось.
– Я не пью. Алкоголь ослабляет пальцы.
– Разумеется. И… прошу извинить некую неопрятность.
По комнате расползался гнилостный душок. Гость брезгливо поджал тонкие губы, назначив источником запаха потолок, отсыревший в углу у внешней стены. В подставленный медный таз капала влага. Там же плавала на оловянном блюдце потухшая свеча.
– Ничего страшного.
– Сегодня особенный день, док. Почти юбилей. Договор с вашим предшественником истекает. Летом корабль вернется из пустоты, и время возобновит свой бег. – Свесившись с кровати, капитан вытянул дрожащую руку, поднял с пола сигаретную пачку, встряхнул с шорохом, достал последнюю штуку. Сунул в зубы. – Огоньку не найдется?
– Не курю.
– Разумеется. И… прошу извинить мою забывчивость.
– Всё в порядке. Как я уже говорил…
Зашумела спускаемая в канализацию вода. Цокая каблуками, из туалета вышла молодая женщина в кружевных трусиках. Вокруг сосков проступали водяные знаки вен. Прекрасное лицо с признаками не отступившей тошноты обрамляли золотистые локоны наспех подсушенных волос. Зевнула, прикрыв ладошкой рот. Остановилась перед окном в рассохшейся деревянной раме с прилипшим к стеклу раздавленным комаром, неожиданно крупным.
Доктор невольно залюбовался ее стройной спиной, изящной талией. Над затянутыми в кружева ягодицами расправила крылья чернильная летучая мышь.
Девушка подняла с пола красный комок, развернувшийся вечерним платьем, нырнула в шелковую ткань и, вынырнув, расправила.
Капитан сопровождал ее движения покачиванием зажатой во рту сигареты.
Красотка приблизилась к доктору, погрузив в теплый аромат свежевымытого тела.
– Позвольте, – хрипло произнесла она тоном, не оставлявшим ни намека на обходительность. Выдернула из-под его спины лямки сумочки.
Доктор запоздало подался вперед.
Стук каблуков уже удалялся. Хлопнула дверь в коридор.
Скрипнув кроватью, капитан сел, опустил ноги на ворсистый ковер. Вынул изо рта сигарету, отбросил – она упала на выпотрошенный письменный стол, залитый липко-бордовым.
– Я не готов, – он отер ладонью опухшее лицо. Пряди редких волос прилипли к бледному лбу.
– Не будем медлить, и вам ничего не грозит. Список готов. Ваши пожелания учтены: одиннадцать человек для помощи на корабле. Со своей стороны приглашаю ассистента. Мы обсуждали его кандидатуру.
– Помню. Семя при вас?
– Что, прямо сейчас?
– Лучшего момента, чем похмельное утро, и придумать нельзя. Разве нет?
Доктор пожал плечами. Достал из внутреннего кармана пиджака круглую табакерку. Протянул капитану.
Тот долго не мог справиться с эмалированной крышкой. Руки тряслись. Наконец, отвинтил. Ухмыльнулся.
Доктор отвел взгляд. Поправил ремешок наручных часов.
Капитан наклонил табакерку над черной гладью зеркала и рассыпал желтоватый порошок буквой U.
До врача долетел легкий цитрусовый запах.
– Боитесь? – он взглянул в маслянистые глаза капитана.
– Да.
– Не бывает бессмертия без смерти, – гость протянул капитану мятую трубочку для коктейлей. – Придется через это пройти.
Капитан поднес соломинку к порошку, и зеркальный двойник последовал его примеру.
Ударила капля по воде в тазу. Покачнулась плавучая свечка.
=== Отрывок из записей Олега Карпинского за 4 Июля. ===
Среда.
Устав ждать встречи с капитаном, сам отправился на поиски мостика, но заблудился в слепых коридорах и переходах. Заметил, что пассажиры держат себя настороженно, сторонятся меня, видимо, полагая кем-то вроде душевнобольного пациента доктора Штейера. Тем лучше. Навязчивых знакомств и без того хватает.
Спрашивать дорогу не стал, у меня на этот счет комплекс. Случайно забрел в зал, где висит остекленная сфера с цветущим деревом внутри. Интересно, как они под ней палубу моют?
Колено дало о себе знать тупой ноющей болью. Сел на лавку.
Наблюдая золотистые лепестки, искрящиеся в электрическом свете, поразился тому, насколько отталкивающей видится мне их красота.
=== Отрывок из записей Олега Карпинского за 5 Июля.===
Четверг.
Перечитал дневник за понедельник – среду. Откуда эта барочная витиеватость? Надо бы изъясняться проще… Изъясняться. Взять хотя бы это слово. Откуда оно? Видимо, побочный эффект ручного письма. Набивая текст на клавиатуре, я бы так не выразился.
=== Отрывок из записей Олега Карпинского за 6 Июля. ===
Пятница.
Сегодня получил приглашение от доктора Штейера на званый ужин. Будут все. Главное – появится капитан. Поверить не могу, что несколько часов спустя выпадет шанс поговорить с человеком, чья личность обрела для меня оттенок мифический и темный.
<…>
Занял тот же ресторанный столик, что и в первое утро на «Елизавете», в обществе доктора Штейера и своего спасителя – господина Брюля.
За трапезой я постоянно озирался; высматривал капитана, точно ребенок в поисках спрятанного подарка.
– Он появится на розыгрыше, – пояснил врач.
После третьей смены блюд перед каждым посетителем сверкала тарелка с единственной ягодой, напоминавшей оливку. Пустота тарелки словно подчеркивала ценность странного десерта.
Я отметил, как загорелись усиленные очками глаза доктора. Казалось, он предвкушал самое изысканное яство в своей долгой жизни.
Шрам, венчавший лысину Брюля, торжественно голубел в пятнистом свете хрустальных люстр.
Джазовая импровизация ускорила слегка разбалансированное вращение, увлекая и поторапливая. Следуя примеру сотрапезников, я отправил ягоду в рот. Раскусил.
Сладкий, терпкий вкус, вяжущий. Как же она вяжет! Невозможно ни челюсти разнять, ни языком пошевелить. Всё потускнело, голоса и музыка зазвучали искаженно, как если бы я ушел с головой на дно бассейна. Но вскоре чувства обострились. Я обрел способность слышать цвета покрытых орнаментом стен и видеть звуки инструментов, игравших с ними единую партию. Я будто стоял на пороге великого откровения, когда накатила парализующая волна. Сначала отнялись ноги, потом руки. Челюсти и язык окаменели. Только глаза могли двигаться.
Пишу эти строки, и до сих пор ужас пробирает. Думал, конец. Однако через минуту оцепенение спало. Оттаял язык, вернулась чувствительность конечностей. После возрождения тело ощущалось здоровым и сильным.
На эстраде появился мужчина в белом мундире при фуражке.
Капитан.
По залу пробежала зыбь аплодисментов.
– Приветствую вас на еженедельной лотерее! – Капитан встретил зрителей поднятой рукой, когда он ее опустил, аплодисменты оборвались.
Между тем, длинноногая красотка за его спиной выкатила на сцену столик с закрепленным прозрачным барабаном, наполненным красными шарами. Я без труда узнал «свою» стюардессу, сменившую униформу на откровенное серебристое платье.
– Время испытать судьбу! – торжественно произнес капитан.
Девушка крутанула барабан. Красные шарики запрыгали внутри. Остановились. Она сдвинула прозрачную дверцу. Выудила шар и, грациозно приосанившись, протянула капитану, иллюстрируя библейский сюжет об утраченном Эдеме.
Капитан, разъяв шар на две половины, достал записку. Сделал шаг к краю сцены:
– Каюта номер… сто четыре!
Девушка ударила в ладоши. Зал откликнулся овацией.
Розовощекий мужчина с тонкими усиками приподнялся. Соседи по столику поздравляли его: трясли пятерню, хлопали по рукаву клетчатого пиджака. В устремленных на счастливчика взглядах читалась зависть, растворенная в восхищении.
Девушка забрала у капитана красную скорлупу, бросила в барабан.
Победитель, неловко покачнувшись, вышел на негнущихся ногах к эстраде. Взобрался по ступеням навстречу крепкому капитанскому рукопожатию.
– Представьтесь, пожалуйста.
– Умберто Майнринк.
Счастливчик поведал о разорившемся магазине велотоваров, уделив немного больше времени, чем следовало, механизмам быстрого переключения скоростей. Пожаловался на жену, сбежавшую с турком. Закончил, однако, на мажорной ноте:
– Здесь я встретил друзей. Обрел новую семью!
Появился фотограф с доисторическим аппаратом.
Вспышка магния ослепила победителя. Тот пустил слезу. Красавица, картинно вытянув губки, чмокнула его в румяную щеку. Еще одна вспышка.
Продавец велосипедов держал выигрышную бумажку перед собой, довольный, точно хомяк с орехом в цепких лапках.
– Как вам? – спросил капитан, – чувствовать себя победителем?
– Счастье. Свобода, – глотал слова хомяк. – Я очень-очень счастлив. Извините, – он смахнул слезу. – Немного жаль тех, кто не выиграл, но ваш черед обязательно настанет! – добавил он фальшиво, как обладатель Оскара, благодарящий съемочную группу и маму.
Музыканты за его спиной поддали джазу.
Продавец встал в центр черной окружности; казалось, она вычерчена на полу, но, прищурившись, я рассмотрел зазор на поверхности сцены.
Стюардесса покатила лотерейную тележку за кулисы.
Сверху на победителя опускался прозрачный колпак, похожий на стеклянный презерватив, подвешенный на трех гофрированных шлангах. Попав нижним краем в зазор на полу, купол накрыл счастливчика со звуком влажного поцелуя.
Музыка ускорила задорный темп.
Умберто Майнринк виновато улыбнулся и помахал залу влажно блестевшей ладонью.
Жуткий механический визг, как от гигантского блендера, оглушил меня. Победитель дернулся, на стекло брызнуло красным и клетчатым. В первый миг мне привиделось мертвое лицо проскользнувшее щекой по внутренней стороне колпака.
Кровавое мельтешение длилось пару минут. Ударила тишина. Вихрь из частиц одежды и плоти замер. Один из гофрированных шлангов задрожал – через него под стекло с урчанием хлынула пена.
Я заворожено смотрел на сцену, боясь шелохнуться. Стук сердца, отдававшийся в висках, заглушал хлюпанье, с которым из-под стеклянного колпака отсасывалась розовая каша. Послышалось клокотание, типа того, что звучит, когда добираешь соломинкой остатки коктейля со дна бокала. Колпак поднялся и исчез под краем занавеса, свисавшего с потолка. Я обернулся к доктору за разъяснением.
Никого. В зале ни души. Опустевшие столики мерцали оставленной посудой.
– В первый раз это, должно быть, шокирует, – прозвучал со сцены голос капитана.
Я повернул затекшую шею. Взглянул в его глаза, черные и блестящие, как те ягоды, что подали на десерт.
Джазовые музыканты в глубине эстрады застыли в нелепых позах на полутакте умершей мелодии.
– Что произошло? Куда его?
– Выиграл лотерею и отправился за призом. Все мы чем-то жертвуем. Мне вот пришлось сойти в могилу ради способности вести такого рода светские беседы. Поднимайтесь. Да не тряситесь вы так. Победитель может быть только один… до следующего розыгрыша.
Я встал из-за стола.
– Где зрители?
– Вы же хотели поговорить со мной наедине.
– Да, но…
– Тогда что вас не устраивает?
Чертово наваждение. Я пробрался к эстраде. Джазовые музыканты оказались заводными болванчиками, сработанными настолько безыскусно, что я удивился, как вообще мог принять их за живых людей: мраморные белки выпученных глаз, черная кожа, какую пускают на армейские ботинки. Я даже рассмотрел резиновые трубочки, соединявшие мундштуки духовых с губастыми ртами, полными керамических зубов.
– Полагаю, моим подарком вы не воспользовались?
– Нет, – я прошел на сцену, взглянул в безлюдный зал.
– Значит, еще не время.
Он достал из кителя мятую пачку сигарет.
– Вы сообщили обо мне на берег? – на всякий случай, я обошел окружность, выдавленную на сцене. – О моем спасении уже известно?
– Пока вы здесь, берега не существует.
– Не понимаю…
– Нельзя быть в двух каютах одновременно, – он похлопал себя по карманам и разочарованно добавил, – в лучшем случае, можно подсмотреть, что происходит в соседней.
– Какие каюты? Вы в своем уме?
– Нет, – он ткнул в мою сторону незажженной сигаретой. – В вашем. Огоньку не найдется?
В висках пульсировала боль. Я растер их холодными пальцами.
– Мне нужно на берег. Меня ждут.
– Ждут?– расхохотался капитан. – Ждут?!
В глазах потемнело. Я покачнулся и полетел в пустоту.
Белая вспышка.
Табачный дым. Лиза. Обнаженная в полумраке спальной. Склонилась обронить пепел в круглую стекляшку, дешево блестевшую на столике у кровати. Ноги убрала под себя, розовые ступни покрылись золотистой рябью морщинок под спелым весом ягодиц. Легкий пушок, прозрачный до полной воображаемости, поднимался из ложбинки на пояснице. Мои колени обхватили ее теплые бедра, я обнял Лизу со спины, поцеловал в прохладную белизну шеи, еще раз – за ушком – и ухватил-таки в зеркале поворот головы и следом улыбку, несколько печальную.
В тот момент я впервые понял, что теряю ее. Та украдкой подсмотренная улыбка предназначалась не мне.
Воспоминание испарялось. Я смотрел на свои побледневшие пальцы, сжимавшие скатерть, и раскачивался вперед-назад, пока прикосновение тяжелой руки не вывело меня из транса.
– Вы в порядке? – мягко прозвучал голос доктора. – Как вы себя чувствуете?
– Что это было?
– Встреча с капитаном.
Я повернулся к бритоголовому:
– Вы… тоже видели?
– Конечно, как и все остальные. И каждый получил указания на неделю вперед.
– Но когда я…
– Олег! – бритоголовый поднес пухлый палец к губам.
– Что?
– Всё должно остаться между вами.
– Господин Брюль прав, – вмешался врач. Оправа очков торжественно воссияла. – Впредь остерегайтесь подобных откровений.
– Но почему?
– На корабле должен быть только один капитан!
– И что?
– А то, что здесь у каждого, – доктор широко повел узловатой рукой, – свой.
– И вы готовы исполнить любой приказ своего капитана?
– Безусловно.
Я взглянул на господина Брюля. Тот утвердительно кивнул, и мне показалось, будто шрам вокруг его лысины завращался.
– Как можно доверять решения… галлюцинации? Наверняка за этим кто-то стоит.
Доктор развел руками:
– Власть являет себя чередою лиц, но неизменна ее природа – потребность подчиняться.
– Прошу простить, – Брюль поднялся из-за стола, – вынужден вас покинуть, меня ждет партия в шаффлборд.
Я проводил взглядом его неуклюжую фигуру.
– Когда мы заходим в порт?
Доктор пожал плечами:
– Решения принимает капитан.
– Какой? Мой? Ваш? Вы же говорите, он тут у каждого свой!
– Однако он един.
– Вы хоть понимаете, что за бред несете?
Врач сохранял спокойствие. Переносицу рассекла морщина. Он задумчиво смотрел мне в глаза.
Я принял вызов и не отвел взгляда. Дуэль оказалась за мной.
– Идемте, – доктор потупился, – я все покажу.
Повторяя маршрут нашей первой совместной прогулки, он привел меня в зал, где висела застекленная сферическая клеть с деревом.
– Это он, – доктор Штейер указал на блестящий шар и, заметив недоумение с моей стороны, добавил, – наш капитан.
– Что вы хотите сказать?
– Дерево плодоносит дважды в год. На месте тех золотых цветов, что вы сейчас видите, появляются маленькие токсичные ягоды.
– Те самые?
Доктор кивнул.
– Мы употребляем их раз в неделю, после еды, во время лотереи. Ягоды вызывают состояние измененного сознания, что позволяет вступать в диалог с капитаном, получать приказы, наставления и просто дружеский совет.
– То есть, общение с капитаном – химический фокус?
– Присмотритесь к корням, Олег, и наберитесь терпения. История того стоит.
=== Константа. Март – Апрель.===
Согласно завещанию родственники получили урну с прахом, который развеяли над маслянистыми водами гавани к недоумению крикливых чаек. Прахом послужил пепел от сожженных фотографий и документов. Настоящие похороны предписывалось провести втайне от близких.
Если бы бесплотный наблюдатель успел к началу церемонии, его взгляд отметил бы рекламу фруктов на бортах микроавтобуса, из распахнутого чрева которого двое могильщиков, загорелых, не смотря на раннюю весну, до угольной черноты, вынесли двухметровый кокон – тело капитана, завернутое в саван из мешковины, источавшей апельсиновый аромат. Положили возле осклизлой пасти могилы.
Доктор кивнул.
Те продели под саван веревки и ловко спустили на дно. Концы бросили сверху. Взялись за лопаты. Напряженные мышцы перекатывались под лоснящейся от пота кожей, пока они закидывали яму землей.
Возвели холмик. Предложили установить временный крест, но доктор отрицательно покачал седой головой и отослал их.
Побросав лопаты в прицеп маленького трактора, могильщики забрались в кабину. Трактор зарычал и, потешно покачиваясь на ухабах, исчез за зеленым холмом.
Доктор захлопнул задние дверцы микроавтобуса. Сел за руль. Поймал в зеркало заднего вида свежую могилу.
– И как семя в земле, душа прорастет в новом теле. – Он усмехнулся, повернул ключ в замке зажигания. ; Главное, сорняки выпалывать.
На третий день сквозь черноту рыхлой земли пробился стеклянистый росток с липкими листочками. Возделываемый садовником – старым цыганом с мутными глазами – он скоро пошел в рост и окреп. Когда на сороковой день тело под присмотром доктора эксгумировали, растение напоминало саженец вишни. Впечатляли мощные костистые корни, ушедшие в лопнувший саван. Они настолько переплелись с останками, что невозможно было точно определить, где кончается мертвая плоть и начинается живое, ненасытное, растение. Так, вместе с деревом, тело перенесли на ожидавший корабль, где поместили в сферу из стекла и металла.
Капитан взошел на борт «Елизаветы».
=== Отрывок из записей Олега Карпинского за 7 июля. ===
Ночь с пятницы на субботу.
В каюту постучали. Я потянулся, взглянул на часы: начало второго ночи. Вылезать из теплой постели не хотелось.
Стук повторился более акцентировано. Кому я нужен в такое время?
Отбросил одеяло. Ступил на холодный пол. На всякий случай натянул брюки и встал под дверью – глазка не было – прислушался.
Открыть?
Жутковатое предчувствие отзывалось покалыванием в кончиках пальцев, пока я возился с пряжкой ремня. Готово. Опустил ладонь на холодную дверную ручку:
– Кто?
– Откройте, пожалуйста, – встревоженный женский голос показался знакомым.
Отперев, я увидел стюардессу в серебристом платье. Девушка быстро проскользнула мне за спину и, когда я притворил дверь, уже сидела на кровати, снимая туфли. Они со стуком упали на пол – одна за другой. Стюардесса устроилась по-турецки, прижалась прямой спиной к стене и, оценив меня влажным взглядом, отвернулась. Закрыла глаза.
Я присел рядом на удалении, достаточном для соблюдения приличий. Повисло молчание. Где-то железно хлопнула дверь.
– Вы ничего не понимаете, – девушка закусила нижнюю губу. Покачала головой. Прядь волос упала на лицо. – Там только пустота. Мне страшно.
Я провел пальцем по ее теплому локтю.
Мелькнула мысль, что не успел застегнуть ширинку. Впрочем, в полумраке не видно – лампу я не зажег. Нас освещали созвездия, парившие в иллюминаторе.
– Всегда его слушала. Всегда! – сжатые кулачки обрушились мне на грудь. Удар оказался на удивление сильным, даже сердце скакнуло за ребрами. – Ему нельзя верить.
Стюардесса опустила руки на постель, подалась ко мне. В голубых глазах дрожали слезы. Скрипнула кровать. Я глубоко вздохнул. Погладил ее по голове.
– Так надо, – ее влажные пальцы что-то чертили на моей голой груди, едва касаясь кожи под скрученными волосками.
– Зачем?
– Я тебя пробую. Возможно, однажды… когда всё кончится, – холодный нос уткнулся мне в щеку, – обещай, что не забудешь.
Говорят, лучший способ пережить разрыв – переспать с другой. Ложь. Любая женщина в моих объятиях становилась ею, и этот раз не стал исключением. Лиза снова была со мной. Я изливался в нее теплым летним дождем, как в тот день, когда гроза застала нас врасплох; вспенивались лужи, хлюпало в разбухших кедах, а она бежала босяком, подхватив туфли за ремешки. Я растекался теплым мороженным под шорох обертки в ее руках; белые капли на голубоватом запястье исчезали, подхваченные кончиком языка и, облизнувшись, она улыбалась молочными губами.
Имени стюардессы я так и не спросил, оставив очередной «Елизаветой». Всё, что я узнал о ней ночью – татуировка на пояснице. Кажется, птица с расправленными крыльями. Или летучая мышь? Даже в этом не уверен.
Она перебралась через мое распростертое тело, пружинистой тяжестью покачнув матрас, и кровь моя обратилась в вино – горячий, пьянящий глинтвейн – когда щетина ее лобка царапнула бедро. Я раскрыл глаза, провожая лунный силуэт, исчезающий в серебристом шорохе платья.
– Уходишь?
Она обернулась, но лишь воспоминанием. Одинокое утро в каюте встречало пустотой отмытого до блеска пола, позабывшего ее легкую липкую поступь.
=== Отрывок из записей Олега Карпинского за 8 июля. ===
Суббота.
Гляжу за борт, и, кажется, мое прибежище – не корабль вовсе, а металлический остров, омываемый тяжелым потоком. Горизонт гол, и не видать спасительного берега.
=== Отрывок из записей Олега Карпинского за 9 июля. ===
Воскресенье.
До чего все-таки неудобно писать от руки. Натер мозоль на том пальце, что принято демонстрировать в случае резкой личной неприязни. Видимо, неправильно держу ручку. Набирать текст на компьютере гораздо привычнее. Впрочем, ручное письмо обладает важным преимуществом – мой почерк столь неразборчив, что я не отвлекаюсь на изложенное выше. Живу текущим словом, балансируя на гребне чернильной волны между текстом и зовущей чистотой белого листа. Удивительное чувство. Свобода ощущений. Раскрепощение памяти.
Тревожные мысли предрассветные бредут чередой, будто безработные актеры на конкурсе «Лучший Дракула года». Черные плащи на красных подкладках. Мои ресницы подрагивают, обороняя влажные горячие глаза от сухости настоящего.
Я вспоминаю солнце и свет.
Я вспоминаю Лизу.
Тем летом она ускользала, отстраненно смотрела вдаль, где, как я понимал, нет места моим объятьям – жалким и жадным. Порой смеялась, такая счастливая, легкая, воздушная; и причина крылась отнюдь не в моих потугах на остроумие. Она отдалялась, а я так желал удержать ее.
Что я сделал? Показал себя мальчишкой. Наткнулся в своем подъезде на банку с остатками белой краски и решил написать слова любви под окнами Лизы.
Откуда эта тяга к театральным жестам?
Ночью пришел к ее дому. Выбрал клочок асфальта, свободный от припаркованных автомобилей. Окунул кисть в банку и принялся выводить размашистые буквы. Сердце стучало, словно поезд, нырнувший в тоннель. Я чувствовал себя преступником и героем одновременно. Краски оставалось немного, и я беспокоился, хватит ли на окончание фразы. Хватило, хотя последние буквы пришлось сделать поменьше. Завершив признание восклицательным знаком, я отошел вглубь двора, на детскую площадку. Пустую банку забросил вместе с кисточкой в кусты акации. Забрался в красно-желтый терем под пластмассовую крышу. На шее висел морской бинокль, наследство от деда. Сейчас такой не купишь. Я позвонил Лизе. Настроив фокус, поймал ее черное окно.
Она сбросила вызов.
Может, спросонья?
Я повторил звонок – очень хотелось увидеть ее лицо, когда она подойдет к окну, посмотрит вниз и…
«Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети».
Ну вот. Отключилась. Я опустил тяжелый бинокль и вздохнул. Не помню, сколько так просидел в том пестром домике. Будто в забытье впал. Очнулся от рокота автомобильного двигателя. Перед ее подъездом остановился серебристый внедорожник. Я механически вскинул бинокль.
Они целовались. Долго. Нежно.
Затем она пошла к подъезду. Машина переехала свежую, еще не подсохшую краску и выкатилась со двора. Белые буквы на черном асфальте остались перечеркнуты следами покрышек.
=== Отрывок из записей Олега Карпинского за 10 июля. ===
Вторник.
Миновало шесть дней, а я так и не увидел земли или судна, пусть даже в отдалении. Разум подсказывает, что мы движемся в стороне от торговых маршрутов (или ходим по кругу?). Подсознание шепчет, что никакого берега нет, равно как нет и других кораблей. Есть только этот бесконечный паровой монстр под управлением команды, получающей в сомнамбулическом трансе приказы мертвого капитана.
=== Отрывок из записей Олега Карпинского за 11 июля. ===
Среда.
Не нашел на обложке информации ни о музыкальном произведении ни об исполнителях. Странно. Вынул из глянцевого конверта пластинку и поставил на проигрыватель. Опустил иглу в черный виниловый водоворот. Послышалось тихое электрическое потрескивание, затем каюту наполнила симфоническая музыка.
Я повалился спиной на кровать, принявшую меня с заботливой упругостью. Перед глазами поплыло, я закрыл их, отдаваясь легкому мелодичному головокружению. Руки безвольно замерли ладонями вверх. Однако насладиться подарком капитана не удалось. Пластинку заело. Одна и та же музыкальная фраза повторялась, словно навязчивая мысль психопата – тревожная и трусливая.
Я приподнялся – мышцы пресса недовольно загудели – и направился выключить проигрыватель. Снял иглу с пластинки. Воцарилась тишина, размеченная ударами сердца. Нажал «стоп». С легким щелчком из лакированного корпуса выскочил потайной ящичек. На дне блестело несколько черных ягод. «Подарок капитана». Я взял одну из них, повертел меж пальцев – глубоко вздохнул – и забросил в рот.
Терпкий вяжущий вкус. Яд подействовал также быстро, как во время лотереи. Онемение. Ужас. Возрождение.
Под ботинками хрустела подмерзшая слякоть. Стараясь не поскользнуться, я широко шагал между коричневыми сугробами, утыканными пивными банками, собачьим калом и стреляными петардами. Вышел на обрывистый берег реки.
Холодно.
Ветер целовал в шею мертвыми губами. Я поднял воротник пиджака – пальцы едва гнулись – и убрал посиневшие руки в карманы.
Знакомое место. Здесь, на утро после новогодней вечеринки, я встретил Лизу.
Я вдохнул стылого воздуха. Шмыгнул носом.
Кривая сосна нависала над рекой. Веревки тарзанки, покрытые инеем, спускались к черной воде.
– Итак, вы решили воспользоваться моим подарком.
Я обернулся.
Китель, фуражка. Нелепый бордовый шарф вокруг шеи. Капитан выудил из кармана пачку сигарет:
– Как раз собирался с вами поговорить.
– Я требую сообщить обо мне на берег.
– Сожалею, но связи нет.
– Должна быть! Без нормальных средств навигации корабль в море не выпустят, даже если он воссоздан по старым чертежам.
– «Елизавета» – не копия. – Он достал сигарету, сунул в рот; спрятал пачку. – Вы бы хотели узнать точную дату своей смерти?
– Не вижу, куда вы клоните.
– Я тоже не хотел. Так случилось. Должен был умереть столетие назад, но… получил предложение продлить жизнь в обмен за услугу. Огоньку не найдется?
– Нет.
– Очень жаль. – Он опустил взгляд на мерзлую грязь. – Мне было предписано отклониться от курса и войти в зону, указанную на карте. Я принял условия. Когда на третий день плавания слева по борту показалась стена багрового тумана, отдал приказ «лево руля» и покинул судно на лодке. «Елизавета» ушла сквозь завесу и пропала. – Он пожал плечами, содрогнувшись, словно от холода. – Взамен я получил сто лет беззаботной жизни, но срок истек, и вот я здесь. Вы поможете остановить безумие.
– Я-то здесь причем?
– Послезавтра, когда все будут на лотерее, вы спуститесь в зал, где покоится мое тело, разобьете саркофаг и сожжете дерево. Лучше всего использовать химикаты или топливо для розжига. Поищите в машинном отделении.
– Допустим, я соглашусь. Что дальше?
– Разгерметизация саркофага вызовет цепную реакцию. Пневматическая система откроет кингстоны, и корабль пойдет ко дну. У вас будет несколько минут на спасение.
– А экипаж? Пассажиры?
– Обретут покой, и я исчезну в каждом из них. Что? Вам не случалось действовать нестандартно? – он смерил меня насмешливым взглядом.
Захотелось двинуть ему в гладковыбритую челюсть и посмотреть, что будет. Я сжал кулаки в тесных карманах.
– Полагаете, я соглашусь на массовое убийство? Серьезно?
Я представил, как он летит вниз по обледенелому склону, отшлифованному до зеркальной черноты сотней детских задниц. Бордовый шарфик реет на ветру. Фуражка катится следом...
– Вы хотели добраться до берега.
– Не такой ценой!
– До лотереи осталось сорок восемь часов. Кто, вы думаете, станет следующим счастливчиком?
– Угрожаете?
– Предлагаю деловое соглашение.
– Остальные отказались? Думал, ваша команда готова на всё.
– Когда же вы, наконец, поймете, здесь у каждого свой капитан, и от своего они никогда не получат приказа идти ко дну!
– Нужно найти другой способ.
– По сути, они уже мертвы. Высосанные оболочки. А у вас есть шанс, вы с другого корабля. Подумайте. На корме будет ждать спасательная шлюпка. Я позабочусь, чтобы экипаж подготовил ее к вашему отплытию. Вам оставят радио, запас воды и провианта на неделю. Всё необходимое. – Он бросил сигарету в грязный снег. – И в следующий раз не забудьте зажигалку.
=== Отрывок из записей Олега Карпинского за 12 июля. ===
Четверг.
Я согласился.
С какой стати я вообще затеял спор с капитаном? – это же плод моего воображения, подсознание вывернутое наизнанку. Впрочем, в бреду, как и во сне: веришь в любой абсурд.
Разумеется, ждать завтрашнего розыгрыша я не собирался. Зачем? В конце концов, я на этот цирк билета не покупал.
Ночью пробрался к спасательной шлюпке, подвешенной за нос и корму на двух металлических руках. Снял брезент. Перелезая внутрь, ударился ноющим коленом о деревянный борт. Сморщился от боли, подавив крик, подступавший к горлу. Не хватало еще привлечь внимание загулявших пассажиров.
Проверил запасы воды и провизии – всё на месте.
Давно надо было бежать из этого дурдома. Сразу после лотереи, когда стало ясно, что корабль охвачен безумием, но я на что-то надеялся. Или боялся?
Встал за лебедку на корме шлюпки. Голова кружилась. Глубоко вздохнул. Резкий запах смазки вызвал приступ тошноты, я перегнулся за борт и выблевал ужин. Руки мелко тряслись. Похоже, после неудачной посадки в катер, у меня развилась фобия.
Я удостоверился, что руль выровнен по ходу движения и вернулся за лебедку.
Нужно побороть страх. Завтра может быть поздно.
«Кто, вы думаете, станет следующим счастливчиком?».
Я снял фиксатор, и под жесткий рокот шестерен шлюпка поползла вниз, покачиваясь на двух металлических тросах. Когда днище коснулось воды, я разомкнул сцепку. Задний трос отлетел в сторону – хорошо, я успел пригнуться, чтобы не получить по голове тяжелой проушиной. Передний трос увлекал лодку следом за лайнером, направляя в исполинский борт. Я метнулся на нос и, освободив затвор, избавился от этой металлической пуповины, соединявшей меня с «Елизаветой».
Освобожденная от привязи, лодка легла в дрейф, покачиваясь на волнах кильватерного следа. Освященное электрической иллюминацией судно, дарившее приют последние десять дней, стремительно растворялось в темноте, подпитанной, копотью из четырех гигантских труб. Сырой воздух пронизывал до костей, но я не обращал внимания на холод. Я обрел свободу, пусть даже грозившую одиночеством, отчаянием и смертью.
«Елизавета» обернулась звездой ночного неба. Моргнув, я уже не мог точно сказать, какой из огней на горизонте принадлежит лайнеру.
<…>
Шлюпка медленно раскачивалась, в такт дыханию моря, тихо поскрипывая.
Я вспоминал Лизу. Тот наш разговор.
Она ждала на скамейке в неряшливом сквере. Я подсел, откинулся на грязную спинку – надломленные деревянные перекладины уперлись в поясницу. Весенний ветер гнал по дорожке пустой полиэтиленовый пакет, похожий на перекати-поле из фильмов про ковбоев.
Она молчала.
Облака на небе стремительно меняли форму, сбиваясь в серую кучу.
Так странно. Всего месяц назад мы бы сидели, обнявшись – и вот между нами полметра пустоты, исцарапанной похабными словесами.
«Ты хороший парень, но не можешь дать мне тех эмоций, в которых я сейчас нуждаюсь. Не обижайся. Наши отношения … как поездка в метро. Каждый день по тем же рельсам. И темнота за стеклом. Я так не могу. Задыхаюсь, понимаешь? Мне нужен открытый мир. Свежий воздух. Новые впечатления».
Я поднялся на ноги. Прочистил горло. Собирался ответить, но только сжал зубы.
«Ну, что молчишь? Скажи, какая я дрянь. Тебе же хочется, я вижу».
Она выжидающе смотрела, накручивая пряди черных волос на указательный палец.
Я развернулся и, стараясь не сутулиться, направился к дому. Поднялся в квартиру. Не разуваясь, зашел в комнату.
Прямоугольник света на полу перед окном то угасал, то лихорадочно вспыхивал – ветер гнал мимо солнца сгустки дождевых облаков.
Сел за стол, откинул крышку ноутбука; рельефные буквы MATSUSHITA сверкнули разноцветным лаком, совсем как ногти на пальчиках ее ног (придется использовать растворитель). Отправил согласие на участие в работах.
Командировку к берегам Мексиканского залива предлагали давно, но я боялся бросить Лизку на целое лето и отказывал. До сих пор.
Позднее, когда она вернется, отшучусь: дескать, записался на флот. Она пообещает ждать. Я улыбнусь в ответ.
Знал бы, куда заведет то спонтанное решение…
Качка усилилась. Ветер посвежел. Я поежился, растер ледяные уши. Привстал, собираясь пройти к корме, и заметил корабль. Он шел следом – прямо на меня.
Спасение!
Холод отступил. Я, будто пьяный, орал и подпрыгивал, размахивая руками. Лодку качнуло, я присел. Вспомнил о ракетнице. Зарядил негнущимися пальцами. Выстрелил. Высоко в небе вспыхнула красная искрящаяся комета.
Судно приближалось. «Елизавета». Меня подобрали на борт.
«Капитан ценит хорошую шутку».
=== Борт «Елизаветы». 13 июля. ===
Потусторонний гул машинного отделения остался позади. Олег заходит в опустевший зал, где подвешена сферическая клеть с деревом. Черные ботинки гулко ступают по железной палубе.
Кажется, дикое растение шевелится внутри монструозного шара, царапая стекло когтистыми ветвями. Всего лишь игра света и тени. И страха.
«Пробить дыру. Облить дерево керосином и спалить дотла».
Сердцебиение учащается.
«Сработает пневматика, и корабль пойдет ко дну. Пассажиры обречены».
Лепестки цветущего дерева переливаются живым золотом. Совсем как волосы стюардессы. Ей тоже предстоит встретить смерть этим вечером. Нет смысла винить себя. Но почему так паршиво на душе?
«…обещай, что не забудешь».
Сияние раздражает. Олег щурится. Склоняет голову.
Две маленькие тени – парочка карликов-легионеров – обезьянничают на палубе.
«Я не убийца», – шепчет один.
«Не убийца?», – издевательски усмехается второй.
=== Отрывок из записей Олега Карпинского за 11 июля. ===
Среда.
Вспоминаю тот летний вечер, когда вернулась Лиза. Вижу теплую – нет, жаркую! – ванную комнату, сияющую светом и чистотой. Лиза рядом. Всплески, повизгивание, перетекающее в смех, внезапная тишина, напряженная, когда наши губы встретились, а потом одобрительные возгласы, возбужденное дыхание и горячая вода. Скольжение по влажным эмалированным изгибам. Настенное зеркало запотело, протираю его ладонью, хочу видеть глаза любимой, когда беру ее сзади, но отражение прячется за вновь проступившей пеленой, ее глаза исчезают – вся она испаряется – и остается лишь движение и шум воды, струящейся по утомленным телам на влажное дно.
В тот момент казалось, что мы, наконец, очистились. Она от предательства. Я от ненависти.
Но это был не конец. Случилось что-то еще. Что-то, взирающее на меня из темноты подсознания.
Я закрываю глаза и вижу ненасытные корни, ползущие сквозь жирную землю.
=== Борт «Елизаветы». 13 июля. ===
Олег ставит канистру на пол.
Сфера двоится, подрагивает в бледной дымке электрического света.
«Надо спешить, пока не заявились пассажиры».
Легкое головокружение. Он берется за багор обеими руками. Сжимает плотно, решительно, до белизны костяшек. Вдох полной грудью. Крик. Удар – раздвоенный наконечник пробивает прозрачную створку.
«С первого раза».
Стекло осыпается фейерверком осколков. Из пробоины с воем вырывается теплый воздушный поток – в лицо ударяет апельсиновый аромат – сбивает с ног. Олег теряет равновесие. Выронив багор, падает на спину.
«Пневматика? Значит, скоро конец».
Приподнимается на локтях. Ноет шея, Олег потирает ее.
Исходящий воздушный поток выметает крупицы битого стекла и почвы, трясет дерево – кажется, оно пытается выползти из прорехи в клетке. Скрюченная ветка уже торчит наружу, шатается. Золотые лепестки, кружась, сверкают в воздухе.
Пыльца забивает ноздри. Олег чихает. Из носа вытекает прозрачная слизь. В горле першит. Глаза слезятся. Интерьер зала оплывает и размывается. Внезапная усталость не дает подняться с палубы – холодный металл удерживает подобно магниту. Глотку раздирает огнем.
«Воды».
Олег поворачивается на бок. Кашляет. Голова раскалывается от боли.
Теплый ветер сдувает пот с ледяной кожи. Из расколотой сферы тянется золотая спираль танцующих лепестков. Олег не может их рассмотреть. Трет покрасневшие глаза, набухшие веки. Губы пересохли. Воздух с трудом проникает в пылающие легкие, извергается кашлем.
«Пора цветения – сакральная пора».
Олег роняет голову, ударяясь о палубу виском. Сдавленно хрипит. Его лихорадит. Холодная рука тянется к канистре. Ему кажется, нечто горячее сочится меж пальцев, марая ладони липкой патокой. Олег подносит дрожащие руки к глазам – очень близко – и видит на них кровь, неправдоподобно яркую. Он вспоминает.
«Лиза».
Она его не ждет.
«Лиза».
Ее больше нет.
«Прости меня».
=== Отрывок из записей Олега Карпинского за 13 июля. ===
Пятница. Утро.
Последняя запись. Ночью меня здесь не будет. Я покидаю корабль – так или иначе. Больше не вынесу этого подспудного давления. Будто река подсознания обратилась вспять, затапливая черными маслянистыми водами исчезающие островки здравомыслия. Хватит барахтаться в липком потоке абсурда. Придется выполнить приказ капитана, а там, как получится. Либо на дно, либо на свободу. Теперь все равно. Лишь бы вырваться из череды гротескных кошмаров. Лишь бы уйти.
=== Борт «Елизаветы». 14 июля. ===
В легкие со свистом врывается воздух. Пахнет фармацевтикой. Ремни врезаются в запястья. Лодыжки плотно зафиксированы. Попытка встать. Без результата. Еще раз. Без результата. Леденящая волна проходит по обнаженному телу. Виски сдавлены холодным обручем. Голову не повернуть. Напряжение. Металлический поцелуй. В поле зрения зависает мутное пятно. Лицо? Похоже на ущербную луну. Черты проступают медленно, как на фотоснимке, опущенном в проявитель. Доктор Штейер. Улыбается. Из нагрудного кармана медицинского халата выглядывает дужка запасных очков.
– Шлюпка ждет, капитан!
___________
ПРИМЕЧАНИЕ: Текст открывает кадр из кинофильма Федерико Феллини "И корабль плывет".