Звездочтец Нежданный гость Глава1 ред

       
После последней великой войны магов в мире людей много лет длится зыбкая мирная жизнь. Проходят столетия, минуют времена великих королей и героев. Но за внешне мирными стенами городов зреют заговоры, хранятся мрачные тайны, на кривых улочках ещё обитают живые тени и служат человеку волшебные твари. Магия под запретом, но люди сами обращаются к силам, которым подвластно само время.
На кромке Смутных времён девочка королевских кровей оказывается втянутой в величайшую тайну и силу этого мира, называемую Звездочтец.   







  Ночью у неба нет края. Там, где должен быть горизонт, в мягком сиянии Северных Сестёр, выстлана звёздным сукном к земле бороздка. Кажется, ухватись за неподвижные кроны деревьев, будто за причудливый трельяж при дворце шуадье, приложи ладонь к свету и его ворс унесёт тебя в волшебную страну. Там нет сосущих, а подчас и терзающих болей в животе от голода, вечных колотушек законоучителей, нытья и интриг младшеньких сестёр и ужасного, меняющего ход мыслей, ядовито-пурпурного в рюшах парадного платья. Согреться близ тлеющего костерка, таращиться на антрацитовое с серебряным крапом небо — вот что не хватает молодым сердцам.


 Тиса горячо хранила воспоминания и высоко ценила дни в развалившейся срубной охотничьей лачуге, что давала их семье право на владение землёй. Так говорят козлобородые законоучителя – хоть для чего-то их слова годятся.

  Помимо прочего, Тиса, как доверенное лицо семьи, могла проверять скудные владения и вести счёт средствам. Впрочем, матушка последнюю обязанность не доверяла никому – ну и ладно. Изнемогая от рутины, Тиса, порой, доводила родню до белого каления.  Матушка, осерчав от очередной проделки, мочалила об неё розги и в назидание ссылала на несколько дней в их земли, что возвышались над городом, заросшим всеми оттенками зелени увалом. Только после семейного суда можно было вздохнуть спокойно, вынуть из-под нательного белья полоску тонкой, но прочной кожи, что защищала её от ударов, и идти готовиться к ссылке.


   Жаль только это на несколько дней. Как всегда к полудню прибежит потеющий в любое время года безымянный мальчишка, изнемогая, проклянёт всех мнимых и истинных Владык, и всучит коротенькую записочку о прощении. На самом деле матушка, наевшись досыта жизни Тисы, воет волком и требует навести порядок в доме во имя Северных королей.


   Но это через несколько дней. А пока вольный с солнечной ленцой ветерок волнует льняные кудри и порошит сорной трухой лицо. Тиса с удовольствием морщится и едва сдерживается, чтобы не сплюнуть – всё-таки среди приличных людей.


   В экипаже полумрак, прохлада и сонное царство. Убаюканные просёлочной, без ухабов, колеёй, пассажиры мирно дремали. Напротив пара сморщенных с загадочной бледностью лица старух в опрятных лиловых шерстяных плащах и чёрного бархата чепчиках неслышно переговаривались, будто бормотали во сне. В некотором отдалении от Тисы, ближе к развороченной им же занавеси, покачивался молодой человек в добротной одежде с серым плащом на коленях, и судя по лицу, страдающий желчью, отчего тонкие губы брезгливо сжимались. На него Тиса дулась больше всего: могли бы и разговориться, и не скучно провести время. А то разоделся как на праздник, едет подальше от степенной неразберихи городских будней, да ещё страдает несварением – фу! Подобную досаду, Тиса, будучи облачённой в платье песочного оттенка, плотную пелеринку, подбитую подгнившими кое-где соболями, и берет из дублёной оленьей кожи, ещё могла себе позволить. Но едва она переступит порог охотничьего домика…


  Тиса не удержалась. Не доезжая до станции, попросила возчика придержать экипаж, деловито, кротко извинилась перед пассажирами, проворно приняла сумку и скользнула в заросли густого ивняка, едва не ободрав одежды. Подхватив полы платья, задорно прошлёпала по взбухшей мутным илом речушке. По пути к обкусанному берегу она вырвала высокий камыш, будто тот был кавалерийской пикой, и с визгом степняков сгубила его в когтистых лапах комля сосны.
 
  Наигравшись до изнеможения и, едва не упустив на мшистых каменных перепадах скатившийся с кудрей берет, Тиса остановилась, глубоко вздохнула сладкий, вязкий аромат лесной чащи и поняла: счастлива. Пусть уехала голодной по завету бережливой матушки, пусть сегодня вообще не удастся найти еду, пусть в покоях остались не выученные уроки. Пара дней бесконечного отдыха в череде рутинных будней – никем не осквернённая воля.
 
  Охотничий домик в пору изгнания строил её покойный дедушка — Хоган III. Когда ещё был жив Горный король, а королевич Хоган, будучи совсем крошкой, уже властвовал над пустыми горными впадинами и мёртвыми льдами, нищим особам был дарован в качестве незабытых услуг предков надел земли в тёплой низине земель Полесских. Не особо раздумывая, знатные особы собрали нехитрые пожитки, разогнали голодную челядь и без помпы спустились в соседнее королевство. Горный король с протекции пивовара-свояка поступил на службу: сначала псарём, затем за преклонностью лет в отставные егеря. В те года постановление, запрещающее членам дворянских и королевских семей заниматься торговлей, отменили. Это уберегло многих от неминуемой благородной голодной смерти или участия в мятеже, но не спасло от разорения.  Приторговывая олениной и делясь познаниями в сыске самоцветного камня, король собрал достаточно серебра на покупку дома.


  По смерти отца королевич Хоган без явного удовольствия в тихом семейном кругу принял титул IV Горного короля. Породнившись с дочкой законоучителя, он продолжил заниматься торговлей солонины. Средств на содержание семьи требовалось немало, а титул короля ничего, кроме хлопот не прибавлял. Мало того что на торжествах во дворце шуадье присутствие обязательно в полном туалете, так ещё и празднеств в году ровно столько, чтобы Тиса возненавидела парадное пурпурное платье.


  Из всей родни Тиса обожала деда, комично чопорного своим титулом короля. И в семье, и в бражном доме он держался так важно, не иначе за ним несметные владения. Так оно и было: горные короли продолжали владеть пустыми шахтами, убогими дворцами, ледяными скалами. Но будучи кровниками наместника, задолжали казне налогов столько, что каждый подданный низин мог пользоваться их владениями по своему усмотрению. А дед продолжал просиживать кожаные штаны за кружкой пива в расстёгнутом камзоле с поблёкшими галунами, и низким кивером с порыжевшим лисьим мехом оборки, будто то была его корона. На самом деле он скрывал обширную, портившую вид залысину с остатками клочковатых волос.


  Грозно порыкивая, он к месту и пустопорожне затягивал одну из горных сказок о первых королях, снежных с меловыми шкурами чудищах-зверолюдах, мёртвых солдатах каменной гвардии и древних горцах. Он не замолкал, пока завсегдатаи бражного дома не ставили ему выпивку. Дома его прерывала старая королева, шепелявя, бранилась о старых обидах. Раздосадованный Хоган III Горный король брал в охапку подросшую внучку Тису и уносил в свои покои. Ставил в просторную позеленевшую медную кирасу, одевал налезавший на глаза меховой кивер, вкладывал в ладонь резную рукоять кинжала и, бормоча под нос проклятия, зычно вопил:


– Вот она будущая Горная королевна! Пусть доживёт до того дня скорбная моя жена, когда Тиса Первая взойдёт на каменный трон и вновь будет сиять белый шар!


– Деда, – пищала взмокшая Тиса, – расскажи про белый шар.


  Горный король, приосанившись, жевал губы, задумчиво хмурил брови и полушёпотом, с терпким от пива придыханием, начинал:


  «Давным-давно, а, может, и недавно, точно не скажу. Но точно в то время, когда таскали друг друга за серебряные волосья Северные сёстры – оттого и снег с небес долгой зимой – одолевали горный народ чудища, что пришли из-под мёртвого озера. Одно их могло отогнать – огонь. Но огню еда требуема, как и человекам. Уж все коренья были собраны, уж все запасы угля пользованы, уж всё масло из светильников выпарено, да не могут чудищ одолеть. Обещал король Громогласный: кто поможет изгнать чудищ, с той семьёй он породнится, да род свой передаст. Сотни гвардейцев сгинули в логове у мёртвого озера, а чудищ всё не убывало. В тоске и скорби замерло королевство. Тогда вызвался идти отчаянный рудознатец Хоган. Глядь, а огня, чтобы спуститься к тёмному мёртвому озеру, нет. Едва королям греться хватает.


  Не раз видел он в каменных чертогах грозу. И решил её поймать – чем не огонь? Но как? Ни едой её не приманишь, ни сетью не изловишь. И решил он насадить на копьё один из тех шаров, что из грозы выкатывается. Прихватил еды, копьё да светильник и вскарабкался на горные вершины, что ранят небеса и те сочатся бирюзовыми переливами. Дождался грозы, приметил шар, замахнулся копьём, а тот – порядочная шкодА – ну, гнаться за Хоганом. А тот, уж на что отчаянный, а как стал шар кафтан палить, бросил копьё и бежать. Бегали они так, пока гроза не кончилась, да шар не успел вернуться. Ослаб бедняга так, что Хоган без труда загнал его в кожаный светильник.


  Спустился рудознатец с грозовых скал, перекусил основательно, взял колун, простился с родными, да спустился к мёртвому озеру. Чудища играючи разорвали кирасу, вырвали колун, да сбросили в ледяную воду вместе со светильником. Обречённый, жалкий, выбрался он на одинокую выходящую из воды каменную гряду. Окружили его чудища, тешатся, рыкают. Решил он втридорога продать свою жизнь, да выплеснул в воду белый шар. А тот, передохнув в светильнике, набросился на первых попавшихся под горячий его норов чудищ. Озарило тёмные чертоги яркой, будто рассвет над снегом, вспышкой, да пахнуло палёной шкурой. Глядь, а злодеи мохнатые кверху брюхом всплыли, да оставшиеся разбежались. Вернулся Хоган героем, побратался с королевской семьёй, а шар с ним остался жить, да ещё родню звал. Был он защитником и радетелем Горного королевства».


  Но с возрастом Тисы сказок становилось меньше. Принц был помолвлен с дочкой законоучителя, что часто навещал королевскую чету. Он приходил в ярость, едва заслышав дедушкины сказки. Поминал каких-то чернокнижников, хотя сам заместо сказок читал только нотации. Он не был простолюдином и титул высокородного дворянина променял на звание храмовника, избрав для семьи пусть скромную, но сытую жизнь. При молчаливом согласии домочадцев Горному королю разрешили пить дома. И сказки в его горле булькали горьким зловонием.


  Преображался дед только тогда, когда забредала в ветреную голову мысль: сбежать в загородное владение. Почерневшее от долгих попоек лицо и остекленевшие рыбьи глаза наливались каменной грубостью; жирные, нездорового блеска складки на коже, становились крепче боевых колунов. Здесь – влажный ли воздух, морозный – он трезвел. И за оселком, или скручивая из жил тетиву, ежовым, сиплым голосом продолжал чудобайствовать. Только вместо волшебных сказок поминал суровые подчас кровавые предания.

 
  На увале в густых лесах он учил её до волдырей натягивать тетиву, до мозолей тренироваться с кавалерийским оружием. Не раз, когда она, задыхаясь, держала в вытянутых руках рукоять потускневшего палаша, говаривал:

– Родня тебя Тиса считает последней бедой Горного королевства. Дескать, сколько бедствий, а заместо наследника растёт наследница. Глупцы, безумцы. Не ведают, не желают ведать, что Горные, Ледяные, королевства начинались с сестёр-воительниц. Придёт время, Тиса, и расскажу сказку Звездочёта.

Тиса от удивления раскрывала рот, а став старше, недоверчиво щурилась. Горцы верили в мнимых Владык, или как их называет иной люд – богов. А у истинных и мнимых богов одно различие – Звездочёт, Звездочтец. По сказкам этот бог держался особняком от остальных, помогал людям, давал запретные знания. Это он подарил им огонь, показал как строить города и обрабатывать поля, показал науки и радость знаний. Отчего вдруг в книгах людей низин не оказалось покровителя, Тиса не знала. Но запомнила страшные тумаки законоучителей, когда задала невинные вопросы о потерянном боге. Родители о том молчали, а старый король только вздыхал и когда шли по городу, грозил в сторону Храма Сынов – пристанища законоучителей. Ничего не поделаешь: спустившись с гор, многие горцы приняли веру Храма Сынов, дабы получить поддержку – силой и средствами – набиравшего могущество основания. В их домах не стоял каменный пятилик, который отрицали Сыны и осталось лишь одно общее для принятых верований – молитва пять раз на дню. Хотя многие горцы в самые отчаянные минуты тишком призывали к себе покровителя исстари – Звездочтеца. 


Урок, который Тиса извлекла: тайны есть у всех.

Дни в охотничьем домике были не так любимы, если бы не частые охоты и бесконечная воля. А Звездочтец будет в своё время. Но в нежданный день смерти старого короля это время не пришло. Сказка Звездочёта осталась для неё одним из верно хранимых воспоминаний.

  Как и бесконечная, уходящая под лазурь небес, выточенная в камне лестница с утрамбованными, обложенными тёсаным камнем, пролётами. Там, где не хватило серебра, была она щербата посеревшими ступенями из морёного дуба. Впрочем, горожан богатство надела королевских особ, почитающих мнимых Владык, нимало не интересовало. Мало ли, куда вело парадное: к чертогам небес ли, или к вратам в Подземельное королевство. Все они, горцы – прихвостни тёмных магов, колдуны и колдовки. И одолевшие лестницу безымянные мальчишки, уж чего только не нарассказывали мамкам да тёткам. И про развалины, и про заколдованные дворцы, и про мёртвого железного воина. Чтоб они ещё раз за медяк вести носили – увольте, ищите дурачков. Порой, Тиса их понимала. Дед по нескольку раз на день заставлял её бегать вверх-вниз с тяжёлыми вёдрами. Конечно, хорошо зимой кататься с них на соломенных волокушах. Но не раз, закидывая на затылок шапку из дублёной овчины, Тиса обдумывала, как бы найти способ не тащиться на самый верх. Вот и сегодня, волоча тяжёлую сумку по гладкому камню, Тиса мудрствовала: за всё приходится платить в жизни; сначала ты на волокуше, потом волокуша на тебе.

  Подслеповатого волоковыми окнами охотничьего домика не касалось ничто, кроме старости. Жалкий лес приливал год от года выцветшим махровым мхом, скрывая добрый каменный фундамент. Часть угла порушена и кое-как заделана булыжниками с застывшей вечно опадающей глиной. Двускатная крыша от морозного ветра до обильного дождя худела почерневшими дранками. Ограда больше походила на ущербный оскал карлов, что тешат публику. Прислонившись к срубу домика, нёс вечный караул салатового цвета медный воин. Не доверяя никому кирасу, дед оставил её здесь, присовокупив на перекладину шишковатый, гнутый шлем, да неподъёмный в ржавых подпалинах колун, что знавал крепость голов зверолюдов.
 
  Со странной смесью жалости и облегчения, Тиса втайне соглашалась с безымянными мальчишками: это заколдованный дворец, с невидимым садом и неуловимыми глазу слугами.
 
  Обычно, на первых порах пребывания в домике, когда ещё был жив старый король, всё начиналось с уборки. И это даже несмотря на то, что мясо жарилось снаружи, близ дровяника. Там же, под зноем тлеющих углей и мурлыканья сытых животов, они засыпали, укрывшись шкурами. Тиса было состроила недовольную мину, но припомнив, что осталась одна, лицо её разгладилось. Она прошлась вдоль стен, проверяя, есть ли бреши; использовала заместо егерского рога блёклое звяканье старой кирасы, возвестив невидимым слугам, что их принцесса почтила надел своим визитом и, обессилев, пала на подгнившую, измочаленную поленницу. В полуденной дымке на зов рога, подобно бубнам шутов, ответили стрекотом кузнечики, да кроны деревьев надменно склонили ветви. Тиса машинально оглянулась на порог домика. Пока она задыхалась от подъёма, в проёме дверей обычно высился посвежевший дед, со взглядом, полным озорного безумия и угрожающе сжимал плечи короткого лука. Им в горах дразнили опасных меченосных вепрей. В низине он гвоздил зверьё к стволам деревьев, но дед более хранил лук, как память славы предков.
 
  Сегодня Горного короля рядом не оказалось, и было это так дико и непонятно. Тиса неожиданно для себя горько расплакалась. Решительно все слёзы она выплакала тогда, когда обнаружила задумчивого неподвижного короля; тихонько всхлипывала, пока его мыли и расчёсывали, стояла с почерневшим лицом, вдыхая сладковатый, тяжкий прах погребального огня. Сейчас слезы катились сами по себе, а Тиса всхлипывала только для того, чтобы их унять.

– Деда, а почему у меня глаза на мокром месте, когда грустно или радостно?
 
– Человека сделали боги из морской грязи, да влили воду, чтобы двигался. Если нет скверны в человеке, то вода морская из него течёт, как из правителей. Если скверно тело его, грязь от него отходит. Чиста ты, значит, принцесса моя.

  Уняв кое-как слёзы, Тиса, тяжко вздыхая, побрела в домик. На пороге кротко склонила голову перед резной, пегой от лазурных вкраплений, каменной чашей омовения. Выудила бурдюк с водой, заполнило дно, и плеснула на лицо себе, и – если видят правители – совершила омовение ещё несколько раз за старого горного короля. Этот «дикий» обряд привнесли многие горские семьи, но в Полессье он был запрещён.
 
  Прочитав молитву Отцу, в память старого короля отдала дань мнимым богам, покровителю Звездочёту. Вопреки дедову слову вошла не в залу, а складскую. Здесь в свежей паутине и ворсе жмыха пылился широкий выскобленный дубовый стол, небрежно брошенный короб из лыка, устрашающий набор чучельника на доске сверху, притороченные к стене звероловные снасти и оружейная полока. Несколько широких ножей в потёртых поножах, серые берёзовые тулы со стрелами, ненавистный с репетиций ржавый палаш и пара кавалерийских пик в углу. На войну Тиса не собиралась, да и пользоваться дедушкиным арсеналом так и не научилась. 

  Немало времени ушло на поиски тисовых луков, что использовались для охоты и мотков жил для тетивы. Но поискав хорошенько, нашла всё под потолком в укромном сухом месте, вкупе с кожаным свёртком. Его она развернула в первую очередь, сварливо рассматривая охотничий наряд. С ожесточением, сорвав тесьму, бросила на стол платье, оставшись в нательном белье. Были страхи, что за зиму, она раздалась вширь без дедушкиных наказов, но они улетучились, когда жёсткая из дублёной кожи с глухим воротом куртка и плотные льняные рыбацкие штаны пришлись впору. Натянув высокие мягкие сапоги, Тиса самодовольно прошлась по скрипучему настилу и даже выдала коленце озорного дворцового танца. Ух, не видит этого старый король! Тиса, озарённая этой мыслью, сжала голову в плечи и со смехом ворвалась в залу.
 
  Пора браться за воду и дратву, с ленцой скривилась она, разглядывая наскоро сколоченный стол, полоки по краю, кособокий резной поставец, да закопчённый до застывших чёрных сгибков жира очаг. Была шальная мысль: свалится в гнутое буковое кресло – какой-то там подарок наместника на именины – и забыться тяжкой дрёмой. Но только после того…

  Пока Тиса бегала вниз к источнику, – испив там воды до барабанного звона в животе – с кожаными вёдрами, прошлась вымокшей дратвой по углам, да сучила жилы и гнула лук, медный перелив небосвода залил золочёной пряжей каждую щёлочку; зала погрузилась в осеннее зарево, откуда-то снизу начал подвывать скупой Полесский вечер. Сжимая в кулаки, отвыкшие от мужицкой работы пальцы, Тиса кое-как, проклиная огниво, разожгла очаг. Занявшийся язычок пламени, жадно лизнул мочало поленьев. Следом невольно облизнулась Тиса. Ну, уж дудки: лучше сопеть на сытый желудок, чем на пустой. Пока Северные сёстры не заявились, можно добыть пропитание: хоть ягоды, хоть заячий щавель, хоть коренья, хоть что. Лукавила Тиса, взяв в складской початый с прошлой осени тул, подвязала поножи, вернулась в залу за луком. Голодно цыкнув зубом, запустила ногой по сморщенной без бурдюка  кожаной суме, что оставила на пороге. Матушка снарядила в дорогу смену белья да подбитое птичьим пухом одеяло – в конце концов, это ссылка. И не будь она матушкой, если не догадывалась, чем её дочь занимается в охотничьем домике. По крайней мере, она не забывала подкладывать деревянную солонку.

  В закатном золочёном мареве утопал дрожащий от немилосердного восточного ветра лес. Тиса, поминая Владык, надеялась, что влажная густая чаща встретит тихой дымкой да душным, сочащимся влагой, дыханием. Кроны деревьев сомкнулись над головой, погружая охотницу в вящий полумрак. Ещё пробивался сквозь густую кромку листвы слабый свет, достаточный, чтобы не спутать причудливую корягу с мелким зверьём. Хищников в низовьях не водилось – место страху уступала опаска. Едва ли она думала, что по осени в лесах, западнее Горилеса происходит всякая волшебная жуть. Эти места хожены-перехожены. И в помине здесь, даже до Войны, не водилась нечисть.

 Хорошо бы вернуться в домик, пока прогорят первые поленья. Медленно, бесшумно пробиралась она, минуя валежник, к молодому ольшанику и зарослям ивы. Вряд ли зазевавшийся глупый олень будет бродить в лесной синеве, но место охоты следовало осмотреть. Вышагивала и замирала. Края уха достигло глухое, дробное стрекотание. Тиса недоуменно сморщилась, напрягая зрение. Так и есть: близ перелога, как можно тише, угощался оболонью крупный хохлатый заяц. «Алкая и малости рад» – так гласит закон.
 
  Плечи лука предательски пискнули под натянутой тетивой. Заяц повёл ухом, и будто не было его. Тиса пустила стрелу наугад, как всегда по наитию. И почти всегда стрела достигала цели. Старый король, как малый ребёнок радовался удаче внучки; в глазах его застывало любопытство. В дни после удачной охоты, изрядно нагрузившись вином, он подзывал Тису и всматривался в руки, будто гадая по линиям ладоней, откуда в них этот фарт.

  Принцесса спустилась в перелог. Удача вновь не оставила её: в посиневшей мути на каменных, поросших мхом, перепадах судорожно трепыхалось серое тельце. Хвала мнимым Владыкам, что не пришлось его добивать. Запах крови надолго бы остался в перелоге, отпугивая зверьё.

  К охотничьему домику на возвышенности, поросшей сорной травой, Тиса, основательно взмокнув, выбралась под бледный перелив Северных сестёр, что вечно катились по тучным склонам гор и исчезали на какое-то время утром и на закате. Ещё не погасли первые поленья: неверно трепетал свет в прищуренных волоковых окнах. Осталось развести огонь и разделать поздний ужин. Начинался долгожданный отдых.
 
  Счастливо шмыгая потёкшим от сырости носом, Тиса шагнула к освещённому проёму. В голове всплыла плотно притворенная дверца перед уходом. Сто лет в обед здесь не слышали о разбойниках, но нежданный гость – в горле кость. Тиса с деланным скрипом шагнула за порог, слегка кивнув тусклому блеску чаши омовения.

– Пусть воды утолят жажду, а огонь согреет! – несколько высокопарно, низким приятным баритоном приветствовали замершую Тису.

Это было горское приветствие и человек этот был ей смутно знаком, но она не смогла скрыть раздражения.

— У нежданного гостя и стул свой, – по-хозяйски нагрубила она.

  За столом, ближе к огню, в запахнутом по горло палевом плаще сидел молодой человек. Насторожившись было, Тиса перевела дух. Гость по доброй традиции держал ладони на виду.

– Прошу прощения, – неловко, поморщившись, привстал он, – за поздний визит, майтра.

– А я вас знаю, – облачившись в наряд охотника, принцесса забыла о приличии. – Вы со мной днём ехали в дилижансе.

  Нежданный гость слегка сощурился, припоминая, покачал головой.

– Простите, майтра, я так рассеян. Илион Зануда, простите за прозвище, майтра.

  Тиса позволила себе дрогнуть уголком губ. Её забавляло не прозвище, но потешная деликатность так несвойственная даже горилесской знати. Деловито стряхнув тул, она уложила свёрнутого калачом зайца, и не выпуская из рук плечи лука, уселась на полоку ближе к двери.

– Что привело вас в глушь земель Полеских, в славный город Горилес, да ещё на огонёк охотничьего домика?

– Откуда вы, майтра, взяли, что я не подданный наместника Полесья? – искренне повёл точёным подбородком Илион Зануда.

 Тиса, не скрывая самодовольства, объяснила.

– Вы проницательны, майтра, – Илион Зануда был явно обескуражен. – Но, майтра, позвольте вопрос?

– Валяй, – ухмыльнулась Тиса.

  Чужестранец не знает о её крови, не то мог разразиться такими нотациями – законоучитель бы прислушался.

– Вы, очевидно, дочь нынешнего псаря. Я, видите ли, очень хорошо знавал старого Хогана Горца. Мэтр почтил присутствием книгохранилище в Побережном королевстве, будучи на большой охоте наместника. Он оставил нам целый ворох записей со сказками.

  По мере сказанного настала очередь головы Тисы идти кругом. О молодости своей старый король говорил скупо.

– Вы знали моего деда? Хогана III Горного короля?

– Простите? – осекся Зануда, переваривая сказанное. – Ваш дед – король?

  Гость подскочил, скривившись от боли, пал обратно и пропищал:

 – Принцесса, простите, но я говорил всего лишь о псаре Хогане. Его имя – досадное совпадение.

— Всё правильно, — нетерпеливо махнула луком Тиса. — Горный король служил псарём у шуадье. Но вы знали моего деда. Истинно?

— Принцесса, — по-паучьи бесцельно, возил Зануда по столу ладошками. Лицо его от багрового, покрылось пятнами цвета ряски.

  Почуяв неладное, Тиса решительно подошла и склонилась над гостем. Он не притворялся. Поднимая его за плечи от стола, Тиса заметила побуревшую повязку на боку траченой молью рубахи, что вывалилась из-под изящного расшитого короткого камзола.

– Кровь? Откуда у вас кровь?

  Илион Зануда дышал прерывисто, но ему хватило сил качнуть головой и неопределённо, по-женски, махнуть ручкой. Несмотря на хрупкое сложение гостя, Тисе трезво рассудила не тащить раненного до лавки. Оставила за столом, похлопав по щекам.

– П-простите, принцесса, – дробно стучал зубами Илион Зануда. — Это скоро пройдёт.

 Тиса всплеснула руками: она не ученик лекаря. Дед учил, как не заработать рану, а порезы, ссадины и синяки – лишь хорошие учителя.

  В суме среди свёрнутого в рулон белья, нашлись платки из тонкого полотна. Не церемонясь, разорвала подол пожелтевшей дурно пахнущей рубахи и, несколько колеблясь, отняла задеревенелую от крови повязку. Илион Зануда морщился, в забытьи норовя, свалиться с лавки. Пришлось подпереть плечом мерзкую, в пятнах, подмышку и отирать киноварную запёкшуюся корку. Рана оказалась неглубокой – так, секущий порез. Но сам себя он явно не увечил. О том кто он, может судить старшина в ближайшей деревне.

  Тиса никак не могла собраться с мыслями. Одно ясно: отдыху конец. Взяв с полки пук живичных лучин, сунула в тлеющий очаг и вышла с огнём наружу. Спустилась к кромке леса, без особого труда отыскала гущину кислицу и набила ею рот. Обильно пуская слезу, пережёвывала траву до тех пор, пока не сплюнула в ладонь болотного цвета кашицу. Её она приложила к очищенной ране и перевязала разорванными на полосы платками.

  Илион Зануда ровно сопел, по-детски свернув губы в трубочку. Что-то шевельнулось в груди Тисы. Она позволила себе слабо улыбнуться. Однако, не позволила себе слабину: спрятала под одеждой потайные поножи. Расспросы оставила до утра. Оставалось последнее. К скверне шкуру: выпотрошить зайца и поджарить тушку в очаге. Жареное мясо – неотъемлемая часть свободы.