Летом 1943 года Красная Армия в тяжёлых, кровопролитных боях громила немецко-фашистские войска и гнала со своей земли.
Старинный русский город Сызрань на Волге далеко, в глубоком тылу. До него не доходят боевые действия. Но и в нём, как и по всей стране — суровая жизнь.
Мать шестилетнего Вовы Сереброва по распоряжению военкомата работает на пищеблоке в БАО — батальоне аэродромного обслуживания. Она уходит на сутки, и тогда мальчик остаётся в доме за старшего: его сестрёнке Гале четыре годика.
В шесть утра мама будит Вову:
— На столе хлеб, соль — в банке, кипячёная вода в чайнике, картошка в кастрюле. Еду делите поровну: на завтрак, обед и ужин. Окно не открывайте, по комнате не бегайте. Понимаешь: война — я вынуждена до следующего утра вас оставить.
— Понимаю: война, — отвечает, не открывая глаза, сынишка и опять засыпает.
Мать собирается на работу и, как всегда в те кошмарные годы, её овладевает за жизнь детей страх, холодящий кровь. Она усилием воли подавляет в себе ужас, чуть касаясь губами, целует малышей и уходит, заперев за собой дверь.
Первой проснулась Галя и заплакала: «Кушать хочу-у-у!» Брат посадил её на стул у кухонного стола и сосчитал небольшие картошки. Их оказалось двенадцать штук. Мальчик разложил картофелины на три равные кучки и каждую кучку поделил пополам. Получилось по две. Дети съели по паре картофелин с солью и маленьким кусочком хлеба, запили водой из чайника. Такие же у них были обед и ужин.
Малыши не умеют скучать. Они рассматривали картинки в книжечках. Мальчик пытался читать. Играли то в прятки, то в войну, то смотрели в окно. Когда стемнело — легли спать.
Утром Вова почувствовал, что кто-то легонько трогает его за руку. Открыл глаза и увидел склонившегося над ним военного в фуражке и с орденами и медалями на груди. Мальчик испугался, а военный улыбнулся, и сын узнал: папа! Через мгновение Вова обнимал папу. Мама разбудила Галю. То-то было радости!
Отец привёз гостинцы, гулял с малышами по городу и рассказывал о зверствах фашистов на захваченных территориях. Сердца детей наполнялись жгучей ненавистью к беспощадным врагам.
Спустя три дня папа уехал, и в жизни Серебровых воцарился прежний суровый распорядок: мама запирала детей в квартире и уходила на сутки на военный аэродром.
Весной сорок четвёртого года Сереброва родила девочку, которой дали имя Наташа.
В мае сорок пятого советский народ праздновал победу над фашистской Германией, а в июле капитан Серебров приехал к семье и объявил, что надо срочно собираться для переезда к нему, в небольшой городок на временное проживание по месту его службы — переводчиком в охране лагеря для военнопленных немцев. Мать торопливо пожитки собрала в узлы и затолкала в чемоданы. Подъехало к дому заказанное такси. Серебровы погрузили имущество и поспешили на железнодорожный вокзал.
Малолетний сын то и дело нетерпеливо спрашивал у папы:
— Какие они, немцы?
— Увидишь много пленных немцев — сам сделаешь вывод, — ответил папа. — Кстати, трое военнопленных будут встречать нас на вокзале, чтобы помочь перевезти вещи на квартиру, которую мы будем снимать.
Мама, истерзанная переживаниями, в сердцах повторяла:
— Да я, наверное, разорву в клочья первого же встречного немца.
И вот наконец-то поезд из потрёпанных вагонов остановился на станции захолустного городка, по которому огнём и металлом, сея обильно смерть, прокатилась война. Серебровы вышли на перрон и были ошеломлены увиденным: здание вокзала и всё вокруг разрушено, повсюду глубокие воронки разрывов бомб и снарядов.
Капитан Серебров подозвал поджидавших его немцев с ручной тележкой. Те вместе с ним вынесли вещи из вагона и уложили на тележку. Поезд дёрнулся. Вагоны поплыли, ускоряя ход. Состав скрылся за поворотом. Тишина.
Семья Серебровых стояла по одну сторону тележки. Капитан представительный, высокий, мужественный, с золотистыми орденами и медалями на парадной тёмно-зелёной гимнастёрке. Справа от него, широко расставив ноги, вызывающе гордый Вова. Слева от капитана — симпатичная рослая жена в белой кофточке, в юбке из синей материи с белыми горошками. Она держала на руках полуторагодовалую Наташу, в белой панамочке. К маме робко прижималась шестилетняя Галя.
По другую сторону тележки — трое пленных немцев, во френчиках и галифе мышиного цвета. Несмотря на разную внешность: один — высокий, сухопарый, другой — приземистый, широкоплечий с грубыми чертами лица, третий — среднего роста, интеллигентной внешности, они были похожи друг на друга военной выправкой и … угрюмым выражением лиц.
Жена Сереброва, прижимая к себе дочурку, с ненавистью посмотрела в измученные, неуверенные голубые, синие, серые глаза немцев и… И вдруг своим добрым сердцем поняла, что этих трёх мужчин война безжалостно вырвала из размеренной семейной жизни, морально раздавила, унизительно истощила, и в её сердце жалость к военнопленным напрочь вытеснила злобу.
Вова воинственно уставился на небритые физиономии пленных и не мог представить себе, как эти безобидные на вид фрицы могли причинить столько зла другим людям, и в его душе таяла ненависть к немцам.
Пленные чувствовали себя неловко: им предстояло в грубой тележке из неструганных досок, с ручкой из железной проволоки везти неказистые вещи победителей через весь городок. Но они забыли об этом, когда их взоры, словно сфокусированные линзой, сначала сосредоточились на нежном беленьком личике девочки на руках женщины, а потом, как по команде, скользнули на мальчика и другую девочку. Военнопленные постоянно тосковали по своим родным и с гнетущей тревогой думали об их будущем. И эти чувства у них обострились до резкой душевной боли, когда они смотрели на детей русского офицера. Приземистый немец показал два пальца, ткнул себя грудь, указал ими на запад и тоскливо произнёс: «Цвай киндер». Серебров перевёл: «Двое детей». Значит у него на родине, в Германии, — двое детей. Этот же немец подошёл к оторопевшей Серебровой, осторожно взял малышку из её рук. Другие пленные переложили вещи на тележке так, чтобы девочке удобно было на них сидеть. Приземистый немец аккуратно, бережно посадил ребёнка на чемодан. Двое за проволочную ручку повезли тележку. Третий, приземистый, подталкивал тележку сзади и следил, чтобы девочка не упала. Бывшие участники фашистской армии ласково смотрели на крошку, спокойно сидевшую на чемодане.
Серебровы шествовали за ними. Вова тихо спросил:
— Пап, а пап. Немцы совсем не страшные. Как они, такие добрые к детям, могли совершить столько зла?
Отец объяснил:
— Это под руководством партии нацистов немецкие военные совершали чудовищные преступления. Мы фашистов частично уничтожили, остальных обезвредили. Видишь: эти немцы, освобождённые от надзора фашистских начальников, ведут себя так, как положено нормальным людям. В общем, они такие же, как и мы.
С тех пор прошло много лет. Вова Серебров теперь старик и рассказывает своим детям, внукам и правнука, что считать научился не по счётным палочкам в классе, а во время войны по картошкам, и два немецких слова «цвай киндер» он услышал впервые не от учителя, а от пленного немца.