Лиши меня памяти

Галина Александровна Романова
В первые дни войны откуда-то на крыльце Валюшкиного дома, стоявшего на краю деревни, появилось письмо с молитвами «Отче наш», «Живые помощи». В конце письма было написано: «Перепиши это письмо десять раз и отправь по другим адресам». Не десять, а, наверное, сто раз переписала письмо Валюшка вместе с сестрой и братом, поэтому и помнит слова молитв с того времени наизусть.

Двери дома Валина мать никогда не запирала. Да это было и бесполезно: то солдаты из окружения идут, стучатся, то парашютист спустился и к ним первым заходит на разведку, то партизанский штаб расположился, то немецкий штаб. Им и самим с начала войны в доме мало жить приходилось. Всё больше – в сарае, который стоял за огородом.

Была Валюшка партизанской связной. Звали её «Детский сад». Это сейчас каждый скажет, что такое детский сад, а тогда никаких детских садов в их смоленской деревне «видом не видывали, слыхом не слыхивали», и Валюшка всё недоумевала, почему её так зовут партизаны, а спрашивать не хотела.
Задания партизанские выполняла исправно. Сводки от Советского Информбюро наизусть учила и пересказывала деревенским жителям. Когда стоял неделю в их доме немецкий штаб, наблюдала, старалась подслушать, о чём говорят фашисты. Немецкий язык она в школе лучше всех знала, поэтому кое-что понимала и потом докладывала в партизанский отряд. По поручениям ходила в разные места: в другие деревни, на хутора. В партизанском штабе инструктировали: «Имя меняй каждый день, чтобы в случае чего семью твою не нашли, родным не отомстили. У фрицев такой порядок». Стыдно сознаться, но Валюшка так привыкла конспирироваться, что после войны, знакомясь с парнями, то Машей себя назовет, то Катей. Долго с этим боролась.

Однажды, когда в их доме как раз партизанский штаб был, она зашла цветы полить на подоконниках и услышала конец разговора:

- … Для этого надо организовать отряд и послать к немцам на передовую. Ребят собирай только из тех семей, где не меньше троих детей. В живых не останутся. Смертники они, не вернутся. Пусть возьмут с собой еды побольше, там кормить их не будут.

Промелькнул разговор, вроде забылся. Мало ли чего Валюшке слышать доводилось! Слышала, как фрицы хвастались: «Москве – капут, будут русские свиньи на нас работать». Однажды, когда в одной избе сводку пересказывала, о том, какие потери противник понёс говорила, раздался с печки мужской голос: «Ты лучше скажи, сколько наших дураков погибло». Многое, как говорится, и не её ума дело. Но, как оказалось потом, услышанный обрывок разговора в партизанском штабе был важным и для неё лично.

Проходит три дня. Валюшке передают: «Собирайся, пойдёшь в составе отряда по заданию, еды бери больше, там кормить не будут». Дедушка собрал внучке всего: картошки, гречки, хлеба. Складывает Валюшка поклажу - две здоровенные сумки получилось – и вдруг её как пронзило: «Так это ж меня в смертники посылают!»

Смерти Валюшка не боялась. Столько уже понавидалась смертей! Разве что боялась повешения и собак. На Смоленской земле, где долго лютовали немцы, жителей не раз сгоняли на казни смотреть: вешали пойманных партизан. Поэтому Валюшка выработала свою тактику: чуть какая опасность – и на дерево. «Пусть лучше пристрелят, в руки не дамся», - думала она. А собак боялась – что правда, то правда. Быть партизанкой не боялась, мину на дороге ставить – не боялась, а вот собак с малых лет боялась.

Достала Валюшка из сундука своё платье на смерть. Кто-то, может, удивится, что девчонка, а смертное имеет, а она имела: время такое было. Из чёрного сатина в мелкий белый горошек. Сшила его Валюшке мама, когда от тифа Валюшка умирала. Шила и плакала: «Умрёт моя девонька». А Валюшка всё слышала и выжила. Знать, на этот раз пригодится.

Двадцать пять километров до станции везли ребят партизаны на подводах, а там ждали их немцы. Они повезли их дальше, куда-то в сторону Калуги. Там, уже пешком в сопровождении двух фашистов, километра два шли до каких-то бункеров. Валюшка – самая последняя, потому что – самая маленькая, а сумки - самые большие. Всех расселили. От них в двух километрах – передовая линия. Немцы говорят, что здесь будет укрепление, посылают подростков отряда чистить снег. С темноты до темноты гребут, перетаскивают снежные завалы ребята.

Валюшку и ещё троих девчонок поселили в дом к одной женщине, у которой и своя дочка была. Ноябрь, декабрь, январь, февраль…Одежду и обувь за это время ни разу не снимали: и работали, и спали в них. Выходить никуда нельзя. Разговаривать запрещено. Тут Валюшка узнала ещё, что такое зимняя жажда. Воды нет, а искать колодец или родник не разрешают. Пить хочешь – снег пригоршнями бери и ешь. Питались только по ночам, крохами, которые принесли с собой. Не жизнь – ад.

До Валюшки по-настоящему дошло, что смертница она, смертница. Точно, о них она услышала тогда партизанский разговор. Не может Валюшка в голову взять, почему их свои же сюда, в руки немцам, отдали, сколько ни думает. Только одной из этих страшных ночей, вернувшись в дом, упала Валюшка, вся измученная, на пол спать и - внутри себя, беззвучно, но как будто закричала голосом, который должен был дойти до небес, - обратилась к Богу:

- Господи! Если я только выживу, лиши меня памяти, чтобы я всё это забыла!

Ждёт Валюшка смерти. Одна. Никому не говорит, что тайну ужасную знает. Однажды, неведомыми путями от матери Валюшке две коврижки чёрного хлеба передали.

Как выяснилось потом, отряд их был под партизанским контролем, должен был для нашего наступления дороги расчищенными держать, по сигналу получить бутылки с зажигательной смесью и немецкие укрепления взрывать, под танки немецкие ложиться.

Правда – не правда – не удалось Валюшке узнать этого ни тогда, в войну, ни позже, но вот однажды передают им по цепочке:

- В полночь выходите и идите в сторону железной дороги след в след, один за одним, а от неё – влево. Тут обнаружила Валюшка, что стало их намного меньше. Может, убежал кто, а может… Шли всю ночь, в одном месте охраняемую железную дорогу надо было пересечь. Слава Богу, удалось незаметно. В один дом забежали: «Дайте попить», - и дальше – в свой район.

У Валюшки кровь носом пошла, не прекращается. Положили её на подводу, дали две буханки хлеба, уже в темноте до дома довезли. Смертное платье – чёрное в мелкий белый горошек - назад Валюшка привезла. Затопила мама печку и начала мыть, отмывать Валюшку. Голову потом керосином смазала, большим льняным полотенцем завернула. «Ну, вся семья вместе!» – сказала облегченно.
Они крепко заснули, как оказалось, последний раз в этом своём, выстроенном перед самой войной, доме. Наутро начали отступать немцы, сожгли полицаи их дом.

Да, ещё много всего будет, что и вспоминать не захочется. А как не вспоминать? Не может Бог память эту отобрать! Если отобрать у людей память - что же тогда на Земле твориться будет?!

Часто думала потом Валюша, Валентина Трофимовна, о том, что помогло ей выжить, и решила – вера в Бога.

Вот и сейчас, когда молится, как будто читает то письмо с молитвами, которое переписывала детской рукой в самом начале пережитой ею от первого до последнего дня войны:

- …Да святится имя Твое!