Золотой куполок. Глава 14

Александр Сизухин
                14.


            Андрей прибрал на столе, из-под  - достал две пустые бутылки «Пять озер» и отнес в ближний у двери угол мастерской, но мусор нынче решил не выносить.
 
            Усталость накатилась, будто камнем придавила, - так всегда действовала на него водка.
 
            Обычно первые два-три стопаря бодрили и веселили, но следующие постепенно ввергали его в мрачное, тягостное состояние,  казалось, - всё,  конец: Андрей начинал дышать, как рыба, выброшенная на берег: будто кто-то злобный хватал за горло и начинал медленно сдавливать,  наблюдая, как вот сейчас он задохнется, вот - не будет поступать кровь к мозгу, вот – бьёт по голове тяжёлым кулаком.
Ощущение ужаса опрокидывало в забытьё. Он бледнел, и тихо постанывая, валился на кушетку…

           Среди ночи художник проснулся, голова ещё болела и кружилась, в пересохшем рту еле ворочался язык, хотелось пить. Он встал; пошатываясь, на ослабевших ногах  добрёл до крана и сначала умылся, а потом принялся ловить пригоршнями и пить холодную водопроводную воду. Вода противно отдавала хлоркой и железной трубой. Художника мутило.

           Он вернулся и присел на край кушетки.

           Уже светало, нежно розовело небо на востоке, но город  ещё спал – тихо в доме, тишина на улице, лишь   робкий свет струился в окно мастерской.

           Не зажигая лампу, Андрей смог различить все предметы в комнате: стол, ноутбук, этюд, сверху прикрытый бумагой, неоконченную картину, с наброшенной мешковиной; пачку денег.

           Деньги, - красные пятитысячные  купюры мерцали на столе,- хорошо видимые, они притягивали взгляд, торжествуя, светились, сияли. Но, ни от их количества, ни от дьявольского «сияния», на душе  у Андрея не было радости. Тревожилась душа и ныла…

          «Ну, заработал… Да что там заработал! Так – с неба упали. Лето прошло, - думал он, - а что успел? Ничего… Картина как не давалась – так и …»

          Художник встал, подошёл к холсту, отвернул мешковину и долго смотрел на незавершённую картину.

          Он никак не мог понять – в чём дело? Почему не удавалось передать свет, который не освещал предметы, но который они излучали сами в тот весенний день. 

          «День сошествия света», - так про себя назвал Андрей то состояние природы.

          Он вспомнил иконы Рублёва, -  любимую «Троицу», «Спаса Вседержителя», «Преображение», «Спаса в Силах», - все они источали свет.  «Светоточили», - подумал Андрей, и порадовался, что нашел верное слово, – «светоточили», - произведя его от мироточили.

          Почему же не сходил свет на картину? А без сотворения его она теряла смысл. «Странно… Ведь всё возникло тогда, ещё на этюде… свет был», - размышлял Андрей. Он подошёл к этюду, снял прикрывающую бумагу,  и -  замер.

          Как же так?  Художник не верил глазам! Схватив этюд, Андрей бросился к окну, чтобы лучше разглядеть, но  в дрожащих руках держал ныне лишь кусок оргалита, испачканный красками,  за которыми едва угадывался некогда живой пейзаж.

          - Господи, почему Ты делаешь это? Просвети, чтобы я понял. Ты подаёшь мне знак? Господи…

          Ему захотелось швырнуть этюд в дальний угол, но Андрей сдержался, понимая, что этим действием он ничего не добьётся, а внутреннее смятение  требовало выхода, - усталый мозг, казалось, не выдержит напряжения и тупика.

          Уронив оргалит на подоконник, он вернулся к картине; нашел в ящике тюбики «чёрной сажи» и стал выдавливать содержимое на палитру…

          Он закрашивал и закрашивал свою неудачу, своё бессилие, свою немочь. Губы сами собой бормотали почти нечленораздельно – 
                господипомилуй…господипомилуй…господипомилуй…

          Через некоторое время на холсте образовался чёрный квадрат, сквозь который в нижнем правом углу, - сколько бы Андрей не бросал туда краски, - всё проступал и проступал кровавым силуэтом зловещий камень…
        Художник закрыл глаза, и услышал голос, тот голос:
               
                - Думал ли ты,
               
                что всё, касающееся тебя, касается и Меня?
               
                Ибо касающееся тебя касается зеницы ока Моего.
               
                Ты дорог в очах Моих, многоценен, и Я возлюбил тебя,
            
               и поэтому для Меня составляет особую отраду воспитывать тебя.
   
 Когда искушения восстанут на тебя, и враг придет, как река Я хочу, чтобы ты знал, -
               
                От Меня это было…

             И вновь Андрей почувствовал необыкновенную лёгкость, как будто и самого тела нет, но лишь – душа, которая воспаряет высоко, и видит другой мир, сияющий и прекрасный.

            Продолжение следует.  http://www.proza.ru/2014/04/18/2177