Дети воды

Благодарность Виктору Лобанову
за консультацию при работе над повестью.




Конечно я бы никогда не попал в Н-ск по своей воле.
Умирающий моногородок в В-ской области, имевший когда-то завод по производству каких-то гидравлических узлов, повторил судьбу сотен таких же несчастных жертв советской экономики. В начале девяностых после распада Союза цепочка производства и сбыта заводской продукции была безвозвратно прервана. Высокая заводская труба из кирпича цвета запекшейся крови остыла навсегда. В кладке начали пробиваться нахальные побеги деревцев. Когда-то горделивые цифры «1957», выложенные на верхнем звене трубы, ныне казались лишь грустным напоминанием о славном пролетарском прошлом. Все станки и агрегаты были благополучно растащены, распилены и перепроданы. Из всех цехов лишь в одном теплилась какая-то слабая жизнь: в нем находился склад. Его забивали дурно воняющие мешки с какими-то просроченными сельхозудобрениями.

Тем более было удивительно, когда в нашу В-скую юридическую контору обратилась некая фирма, представленная двумя совершенно идентичными близнецами — мужиками холодно-бандитского вида лет сорока, полноватыми и дикомясыми. По-хозяйски расположившись в нашей переговорной комнате, они поставили задачу выяснить текущих владельцев этого завода и провести сопровождение процедуры его покупки. О цели этой, казалось бы, бессмысленной сделки братья, чья фамилия была Лыковы, распространялись мало, но любопытно. Один из них, ощерившись в улыбке, которую он, должно быть, считал за дружелюбную, поделился, что хочет дать заводу новую жизнь, а жителям города — рабочие места. Конечно же, я ни на минуту не поверил в то, что эти Лыковы станут выступать из меценатских соображений, но они внесли существенный задаток — прямо там же, в переговорной комнате, снисходительно раскрыв принесенный с собой дешевый черный чемоданчик на кодовом замке. В чемоданчике оказались убедительные пачки тысячных купюр. Начальник нашей конторы суетливо обещал сделать все возможное и направить лучшего специалиста заняться этим делом. В этот момент две пары одинаковых болотно-зеленых глаз вперились в меня.
- Как, ты говоришь, тебя зовут? - спросил один, то ли Виктор, то ли Иван (я так и не успел научиться их различать), оценивающе глядя мне в глаза.
- Гхм. Александр, - ответил я, немного нервно поправив пиджак.
- Смотри, Сашок, - процедил Брат и протянул свою широкую ладонь. - Завод вынь да положь!
- Сделаем! - наигранно уверенно выпалил я и чуть не прикусил себе язык, когда стальная клешня Брата плотно стиснула мои пальцы.

В течение последующих дней я безуспешно пытался разыскать действительных собственников завода, реорганизованного лет пятнадцать назад в акционерное общество. В В-ском отделении ФРС эта информация отсутствовала,  после девяносто восьмого года ее никто и не обновлял. Нужно было отправляться в Н-ск, в местное бюро технической инвентаризации, в надежде, что уж там, на месте, велся хоть какой-то учет прав.

Так я был послан в командировку в этот стоящий на краю области
город, куда лишь дважды в день ходил из райцентра раздолбанный старый автобус. Стылым и серым ноябрьским утром я в полудреме трясся по ухабистой дороге под характерное дребезжание этого перелатанного ЛИАЗа. За окном в дымке проносились развороченные черные поля с серыми циркулями электрических столбов, на которых сидели мокрые птицы. Порой в пейзаже попадались заброшенные скотные дворы с осевшими стенами и широкими проломами в шиферных крышах, а также опустевшие моторно-тракторные станции с остовами ржавых комбайнов за покосившимся забором. Иногда вдоль дороги брели какие-то сгорбленные старухи с корзинами в руках, провожая еле плетущийся автобус бесстрастными неживыми взглядами.

Кроме меня в автобусе ехало лишь несколько человек, двое из которых успело сойти по дороге. Спустя три с половиной часа автобус остановился на площади Н-ска. В распахнувшиеся со скрипом двери влетел сырой промозглый воздух, неприятно выдув накопленное было дремотное тепло.




Я повесил на плечо сумку и вышел из автобуса. За мной вышел хмурый мужик в армейском ватнике, проходя мимо, толкнул и, не извинившись, пошел дальше по уходящей меж барачного вида домов потрескавшейся асфальтовой дорожке.

Я огляделся. Площадь была практически пуста. Помимо автобуса за огромной и, судя по всему, глубокой лужей стояло несколько «жигулей» с самодельными шашечками такси. В машинах угадывались силуэты спящих на водительских сидениях людей. За неухоженными разросшимися елями прятались несколько старых типовых административных двухэтажных зданий. Одно несло на себе две полувыцветших вывески: синюю - Почты и зеленую - Банка. Другое, выдвинув вперед себя, словно пешку на Е4, стандартный бюст Ленина, было украшено флагом России и, очевидно, давало приют местной чиновничьей клике. Над козырьком подъезда третьего вилась сотканная из неоновых трубочек надпись Кафе Улыбка. Трубочки не горели. На стеклянных дверях, перебивая россыпь бумажных объявлений, висела табличка ЗАКРЫТО.

Напротив всего этого комплекса, за автобусной остановкой и примкнувшим к ней продуктовым ларьком, стояло бледно-коричневое здание городской гостиницы. Это было очевидно, если судить по тускло-красным буквам, приваренным к фасаду. Почему-то время было особенно безжалостно к букве И, так как целиком слово читалось как ГОСТ Н ЦА. Огибая лужи, я подошел к двери и потянул на себя ручку.

В нос ударил сильный запах мокрых тряпок. Фойе было пусто. Между поставленными уголком промятыми диванами стояла тумбочка с неработающим старым телевизором «Темп». На пыльном подоконнике дежурили два раскидистых комнатных растения, которые я почему-то постоянно встречал в поликлиниках или школах, но названия их я никогда не запоминаю. На стойке регистрации, наборным диском ко входу, стоял матово-черный старый телефон. Влево и вправо от стойки отходили пустые коридоры, полы которых как раз и источали тот самый запах тряпки. На стене висели большие электронные часы, зеленые цифры которых показывали отстающее на три минуты время. Стойка также была пуста. Однако, оставленная на ней газета, припечатанная ручкой на странице сканвордов, свидетельствовала, что кто-то еще практикует здесь свои интеллектуальные потуги. Я подошел к стойке и спустил свою сумку на пол. Взял в руки газету со сканвордом. В ней было отгадано только одно слово. Шесть по вертикали – «страна в Африке». Синей ручкой было выведено ЕГИПЕД. Я положил газету обратно и, прокашлявшись, крикнул:
- Есть кто живой?

Прислушался. На мгновение мне показалось, что где-то в конце коридора послышался звук упавшей о кафель ложки. Дальняя дверь слева открылась, выпуская приземистую фигуру, освещенную со спины чересчур ярким плафоном с люминесцентными лампами.
- Иду, иду, - послышался сопящий старческий голос, по приближении, оказалось, принадлежащий пожилой женщине с плаксивым неприятным лицом, в очках, норовящих съехать с крупного носа, и с чашкой в руках, – Иду-иду, - шаркая стоптанными тапками, повторила она, поднимая угол стойки и проскальзывая за прилавок.
- На мою фамилию должен быть забронирован номер, - громко сказал я, почему-то подумав, что тетка глуховата.
- Сейчас-сейчас, - запыхтела тетка, торопливо зажигая настольную лампу. Желтоватый свет выхватил старый царапанный стол с внутренней стороны стойки. По картонному переплету журнала учета стремительно пробежал рыжий таракан. Тетка смахнула его рукой на пол и раскрыла журнал.
- Как фамилия? – спросила она, листая страницы.

Я назвал. Она долго искала фамилию в журнале, ежесекундно слюнявя палец, пока, наконец, не ткнула им в синие каракули.
- Да, есть такой! – немного удивленно воскликнула она.

Я положил паспорт на столешницу и, пока тетка кропотливо переписывала мои данные, бодро поинтересовался:
- Что, много постояльцев?

Тетка перестала писать, подняла голову и неожиданно прыснула тоненьким неприятным смехом. Я криво усмехнулся в ответ. Женщина вернула мне паспорт и повернулась к широкой настенной доске, на которой висели на длинных гвоздях одинаковые ключи с круглыми деревянными брелоками.
- Вам с горячей водой? – спросила она, уже воздев руку к ключам, но пока не опуская ее на какой-либо из них.
- Э-э, хотелось бы, - немного замешкался я.
- Тогда второй этаж, - ответила она, вручая мне ключ. – Выше второго горячая не идет.
- Понятно, - ответил я, кладя ключ в карман.
- Пойдемте, я вас провожу, - сказала женщина, выключая лампу. - Там в коридоре на втором лампы не горят.
Я поднял сумку с пола и последовал за ней к лестнице. Там тетка включила карманный фонарик. Коридор второго этажа был тёмен. Лишь с противоположного конца через цветное витражное стекло с улицы шел приглушенный свет. Я подумал, что раз мне суждено здесь пробыть около недели, будет нелишне обзавестись собственным фонариком. Женщина остановилась возле двери посередине коридора.
- Вот двенадцатый, - заявила она, светя фонарем на номер двери.
Я поблагодарил и, вынув из кармана ключ, вставил его в замочную скважину.

В номере оказалось так же темно, как и в коридоре. Очевидно – из-за плотно зашторенного окна. Стоя в дверях, я потянулся рукой к выключателю. Однако, никак не мог его нащупать. Наугад пройдя в комнату, я схватился за шторы и отдернул их в сторону. На мгновение ринувшийся в комнату свет ослепил, заставив зажмурить глаза. Cквозь очень пыльное стекло окна передо мной открылся кусок улицы с торцом серого жилого послевоенного дома и навеки припаркованным рядом с ним безколесным ГАЗ-66 с битым лобовым стеклом. Мимо машины, сильно покачиваясь, брёл сутулый мужик, грозя кулаком кому-то невидимому.

Я отвернулся от окна и оглядел комнату. Спартанская обстановка номера явно не предполагала обстоятельный отдых постояльца. Узкая кушетка с железными рамами в голове и ногах была заправлена накрахмаленным желтым пледом. Рядом с ней возле стены стояла ссохшаяся деревянная тумбочка с одним выдвижным ящиком сверху и дверцей чуть ниже. Я потянул за ящик. Тот неприятно скрипел и смог выдвинуться лишь наполовину. Впрочем, он все равно был пуст. Я бросил сумку возле кровати и прошел в ванную умыться. Ванную комнату освещала голая люминесцентная лампа, находящаяся над зеркалом, придавая помещению резкий и мрачный холодный оттенок. Я открыл кран. Тот, фыркнув пару раз, выплюнул немного ржавчины, но, успокоившись, полил ровной струей. Я подставил руки ковшиком под холодную воду и, набрав немного, сполоснул лицо. Ощутив воду на губах, я отметил ее сильный неприятный железистый привкус. Сплюнул и закрыл кран.
Вытерев руки негнущимся вафельным полотенцем, я вышел из номера, закрыв за собой дверь. Только что осознал, что успел сильно проголодаться. Идя по темному коридору, выпрямлял одну руку вперед, а вторую - в сторону, чтобы касаться пальцами стен. Так, наощупь, дошел до лестницы и спустился обратно к стойке регистрации.

Женщина сидела под включенной лампой и в гробовой тишине щелкала ручкой, склонившись над сканвордом.
- Простите, - обратился я к ней, подойдя. – Вы не порекомендуете, где тут можно перекусить?

Женщина перестала щелкать ручкой.
- Где ж? Где ж? – вслух размышляла она. – Так, что ж у нас есть-то? Теперь «Уют» разве что. Да, идите по Маркса. Это, как выйдете – направо. Там пройдете метров двести, увидите - «Уют»! А больше нет ничего.

- Спасибо, - сказал я. В каждом городе, где мне довелось побывать, я встречал заведение с названием «Уют». Так что я не был удивлен...

Поплотнее закутавшись шарфом, я вышел на улицу. По дороге мимо меня проехал старый мотоцикл, на котором сидел за рулем усатый красноносый мужчина в кепке. Держась за его бока, сзади сидела худенькая женщина в пестром платке с бледным, словно бескровным лицом. Они оба бросили на меня, проезжая, прохладно-удивленные взгляды.

Я побрел в ту же сторону, куда поехал мотоцикл, стараясь не угодить ногами в лужи. По-прежнему моросил очень редкий, похожий скорее на водяную взвесь дождик, от которого и одежда и волосы моментально становились влажными. Сквозь эту невесомую дымку я рассматривал окрестности. Вдоль дороги шли типовые серые двух-трехэтажные квартирные дома. В некоторых окнах, несмотря на день, горел тусклый свет. В просветах между домами виделись грязные незаасфальтированные внутренние дворы, которые переходили в стену высокой жухлой крапивы или старые деревянные сараи. Над домами, вдалеке угрюмо высилась старая заводская труба.



Спустя пару минут, проходя мимо заколоченного деревянного здания школы, я понял, что меня угнетала не столько эта мрачная безысходность умирающего города, обветшалые дома и глубокая нищета, сколько тяжелая ватная тишина. Не было тех привычных звуков, свойственных любому, пусть даже небольшому городку: шума деревьев, визжания пил, стука молотков, разговоров прохожих, работы двигателей, смеха детей. С этими гнетущими мыслями я подошел к приземистому одноэтажному зданию, окна которого укрепляла толстая металлическая решетка. На тугой, обитой железом зеленой двери висела надпись ЗАКУСОЧНАЯ УЮТ 11 – 19. Взглянув на часы и поняв, что еще уйма времени, я зашел внутрь.

Внутри оказалось полутемно и необычайно жарко. Я сразу же почувствовал, как набрякло от накопившейся влаги мое пальто, и как сразу же вспотела под шарфом шея. Небольшое помещение включало в себя полдюжины высоких столиков, стоящих на грязном кафельном полу в белую и коричневую плитку, и разделяющий пространство закусочной прилавок, за которым, полулежа на стуле, дремала рыхлая пухлощекая женщина в белом халате поверх грязно-желтого вязаного свитера. За одним из столиков, склонив голову на скрещенные перед собой руки, стоя спал лысоватый мужик в старой армейской шинели. Откуда-то из угла негромко доносилась музыка. Неестественно бодрую попсовую песенку с хрипением передавал видавший виды кассетный магнитофон. Я подошел к прилавку и начал изучать простенькое меню, написанное от руки маркером на плотном листе бумаги и закатанное в целлофановый файлик. Меня почему-то приятно удивило наличие в меню слова «шаньга». Оно отдавало каким-то детским деревенским теплом, которое здесь уже и не рассчитывал встретить.

Я постучал пальцем по прилавку. Женщина открыла маленькие глазки и, не меняя позы, смерила меня взглядом.
- Что хотели? – спросила она низким, хрипловатым голосом.
- Здравствуйте, - обратился я, разматывая с шеи шарф. – Перекусить хотелось бы. У вас шаньги есть?
- Нет, - спокойно ответила женщина.
Я озадаченно вновь взялся за меню.
- Есть пельмени, - сказала женщина, продолжая пристально смотреть на меня.
- Нет, пельменей как-то не очень…, - пробормотал я, по десятому разу прочитывая скудный перечень блюд.
- Есть только пельмени, - с акцентом на «только» пояснила женщина.
- Ладно, - вздохнул я, отставляя листок в сторону. – Пусть будут пельмени. И кофе будьте добры.
- Сливок нет, - предупредила женщина, вставая со стула.
- Так даже лучше, - отозвался я, присматриваясь, к какому столику лучше привстать.
- Хлеб нужен?
- А есть?
- Черный.
- Годится.
- С вас сто десять рублей, - заявила женщина.
Я протянул ей деньги, которые она сразу же положила в широкий карман халата.
- Стёпка, пельмени! – зычно прокричала женщину, куда-то себе за спину. Из небольшого окошечка в стене, видимо ведущего на кухню, раздалось утвердительное мычание.

От крика спящей в углу за столиком мужик поднял голову и осовело заморгал глазами.
- Чё орешь-то? – сиплым голосом спросил он.
- Тебя не спросила! – ответно накинулась продавщица, заливая растворимый кофе кипятком из электрического чайника. – Тебе что тут, ночлежка?! Иди домой давай!
- Ладно, уймись, дура, - вяло отмахнулся он. – Налей соточку!
- Деньги есть?! Соточку ему?! – уперла руки в полные бока женщина.
- Деньги… будут, - сумрачно ответил мужик, запустив руки в карманы.
- Вот когда будут, тогда и приходи, - отрезала продавщица. – Мужчина, кофе забирайте!

Я подошел к прилавку, взял в руки горячий пластиковый стаканчик с черной дымящейся жидкостью и вернулся к своему столику возле зарешеченного окна.
- Мужик, - услышал я. – Мужик, дай писят рублей.
Я обернулся. Лысый смотрел на меня заплывшими красными глазами.
- Дай писят рублей, - повторил он, - по-братски! Прошу!

Я отхлебнул кофе и поморщился. Несмотря на гадкий вкус, он, по крайней мере, согревал. Мужик в шинели отклеился от своего столика и нетвердой походкой подошел ко мне.
- Мужик, - вновь обратился он. – Братишка! Выручи! Писят рублей. Очень нужно.
- На водку не дам, - стараясь говорить твердо ответил я.
- А на что тут еще нужно? – чуть не закричал мужик, делая обводящий жест рукой. – На что? Тут свихнуться же можно, если не пить! Ты ведь приезжий, да? Давно приехал?
- Сегодня, - ответил я.
- И чего ты тут забыл? – продолжал кричать мужик.
- По делам, - стараясь не смотреть на него, сказал я и посмотрел в окно.
- Отстань от человека, алкаш! – вступилась продавщица.
- Алкаш, - буркнул мужик. – До вашего сраного Н-ска капли в рот не взял.
- Зато тут впереди планеты всей! – язвительно бросила женщина. – Мужчина, пельмени возьмите!

Я вновь подошел к прилавку, взял потрескавшуюся керамическую тарелку с выцветшими вензельными буквами «Ресторан» на ободке и горкой сероватых дымящихся пельменей.
- Хлеб, - добавил продавщица, передавая обернутый в салфетку кусок черного хлеба.

Я вернулся за свой столик, на который уже опирался мой новый незваный собеседник, потирая ладонью потный лоб.
- Уважаемый, вы позволите мне поесть? – недовольно сказал я, подходя.
Мужик, словно сдаваясь, демонстративно поднял вверх руки и отступил на шаг.
- Спасибо, - деланно вежливо поблагодарил я, ставя на стол тарелку.

Лысый отвернулся к окну, засунув руки в карманы и цокая языком. Я нацепил на вилку пельмешек и отправил в рот. Фарш оказался совершенно безвкусным. Казалось, что я жую теплый, размоченный в воде картон.
Послышался звук открываемой, а после – захлопнувшейся двери. Через пару секунд на пороге показался чернявый мальчишка лет семи в великоватой ему черной куртке с капюшоном и грязных коричневых штанах, заправленных в резиновые сапоги. Держа руки в карманах куртки, он внимательно обвел острыми темными глазами зал, остановив взгляд на мне. За моей спиной послышался сдавленный вопль. Обернувшись, увидел прижавшегося спиной к окну мужика. На лице его читался неподдельный страх.

Мальчишка, не вынимая изо рта палец, уверенно подошел ко мне и протянул руку, просительно раскрыв грязную ладошку. Я смотрел в его молчаливые глаза. Угольно-черные, они с холодно-внимательным, может даже с чуть насмешливым выражением, не мигая, смотрели на меня. Мне, признаться, стало немного не по себе.
- Пошел вон! – раздался визгливый крик. – Пошел вон, сучонок!

Я недоуменно повернулся к мужику.
- Что вы несете? – сурово спросил я. – Постыдились бы.

Пацаненок же не повел и бровью, продолжая сверлить меня взглядом. Я засунул руку в карман, нащупывая полученную от продавщицы сдачу. Выудил несколько монеток и вложил их в раскрытую ладонь.
- Ты что делаешь? – злобно крикнул лысый и решительно направился к мальчику, замахивая кулак. Я загородил ему путь.
- Вы с ума сошли?! – воскликнул я, толкнув его в грудь. – Это же ребенок!
- Ребенок? – выкатив глаза, откликнулся лысый. – Ребенок?! Это сатанинский ублюдок! Вот кто это! Да ты ни хера не знаешь!
- Я знаю, что пить вам надо меньше, - выпалил я, схватив его за руку.
- Ты ни хера не понимаешь, - надтреснуто повторил мужчина, опуская кулаки.

Я обернулся к мальчишке. Тот безо всякого испуга, даже с неким горделивым превосходством смотрел на нас, как на дерущихся щенков. Спустя мгновение, зажав монетки, он резко развернулся и побежал к выходу. Хлопнула дверь.

- Со своими детьми так же себя ведете? – спросил я, застегивая пальто.
- У меня нет детей, - глухо ответил мужик, смотря в пыльное окно. – Здесь ни у кого их нет. Ты что, не заметил? Я не знаю, откуда здесь взялся этот выродок…
- Вам лечиться надо! – заявил я, переступая порог.

На улице посветлело. Сквозь поредевшие тучи стало проступать хоть и бледноватое, но все-таки солнце. Несмотря на плохой обед, я, тем не менее, почувствовал, как настроение улучшилось. По дороге к зданию администрации, в котором находилось и районное отделение БТИ, решил сделать небольшой крюк и посмотреть вблизи на тот самый объект, чью дальнейшую судьбу мне волей-неволей приходилось сейчас решать.

Я прошел небольшой подъем асфальтовой дороги вдоль пустыря, отделяющего крайние дома поселка от мрачной громады завода. На черной, усыпанной битым кирпичом земле громоздились штабели крошащихся бетонных плит. Когда-то они, видимо, были привезены для постройки нового крыла завода, чей скелет прилип к дальней, старой заводской стене, но так и остались лежать у потрескавшегося серого забора с паутиной ржавой колючей проволоки наверху. Сам забор был ожидаемо исписан нецензурными словами и рисунками, поверх которых выделялись угольно-черные, в человеческий рост, на удивление правильной формы пятиконечные звезды.

Я подошел к широким железным воротам, створки которых стягивала новая толстая стальная цепь, схваченная массивным замком. Привстав на цыпочках, я заглянул меж прутьев, идущих поверх сплошных стальных листов ворот. За воротами начиналась бетонная дорога, разбивающаяся на повороты к разным цехам. За обшарпанной охранницкой будкой с выбитыми стеклами стоял старый ЗИЛ с раскуроченными фарами и вросшими в землю спущенными колесами. Под синей кабиной лежали несколько крупных беспородных псин. Увидев меня, они с хриплым лаем одновременно сорвались со своих мест и побежали к забору. Я отпрянул. Я всегда боялся собак и сейчас начал лихорадочно соображать, куда от них можно спрятаться или чем отбиваться. К счастью, щель между воротами и землей была слишком узка. Псы, подбежав, но, не имея возможности пролезть, лишь просовывали в нее морды, продолжая осыпать меня жестокой собачьей бранью. Я нервно усмехнулся и пошел прочь.





Вновь идя по поселку, мне вспомнились слова этого мужчины с закусочной. Здесь действительно не ощущалось присутствия детей. Не было ни детской одежды на редких бельевых веревках во дворах, ни оставленных в растасканной ветром песочнице игрушек, ни следов колес детских велосипедов. Озадаченно я озирался по сторонам, но, при этом, не мог отделаться от появившегося ощущения, что и за мной все это время внимательно наблюдают. То колыхнется в окне дома занавеска, то мелькнет и спрячется за деревьями чье-то лицо. Так, охваченный легким беспокойством, я, наконец, вышел в главной площади. Вдоль небольшой аллейки, ведущей ко входу в административное здание, стояла недавно побеленная стенка с пущенными по верху буквами ИМИ ГОРДИТСЯ НАШ ГОРОД. Упрятанные под пыльное стекло, под ними висели черно-белые фотографии почетных жителей. Простые и немного усталые лица. Мой взгляд, однако, привлекло единственное цветное фото, повешенное, судя по всему, совсем недавно, но уже выше остальных. С него хмуро смотрело очень знакомое брудастое лицо. Подпись под фотографией это визуальное знакомство сразу же подтвердило. ЛЫКОВ ВИКТОР ИВАНОВИЧ. И чуть пониже – МЭР. Мэр. Вот так-то.

В голове сразу же зароились мысли: почему же на встрече братья не сказали, что один из них мэр? Думали, что я сам не узнаю? Какую игру они там затеяли? Размышляя, я подошел к двери администрации и потянул на себя тугую массивную дверь.

Спустя час я выходил из здания почти довольный. Тихая молоденькая девочка с тонкими бесцветными губами, сидевшая в местном БТИ, выдала мне выписку на земельный участок. На мой вопрос о местонахождении местного представительства налоговой службы, где я мог бы получить информацию об учредителях акционерного общества, получил удивленный ответ, что его тут нет. Однако без этих данных продолжать мне было невозможно. То, что вся эта заваруха началась в принципе, свидетельствовало лишь о том, что учредители какое-то время назад продали свои акции, а теперь не могут найти концов.

Надеясь, что найду выход в интернет на почте, я пересек площадь и поднялся по крошащимся ступенькам в подъезд «Почты России», рядом с дверью которого висел недавно покрашенный темно-синий, с тисненым двуглавым орлом, почтовый ящик. Внутри было невероятно тихо, словно я попал в склеп. Две старухи в одинаковых головных платках образовывали миниатюрную очередь возле пустого приемного окошечка. В углу у стены под веселой оранжевой табличкой ИНТЕРНЕТ стоял стол, похожий на ученическую парту. На столе стоял черный четырнадцатидюймовый плоский монитор и пыльная клавиатура. Мышки не было. Как не было и системного блока. Я подошел поближе и специально нагнулся посмотреть под столом. Действительно, разъемы от монитора и клавиатуры сиротливо валялись на полу. Сам монитор даже не был подключен к розетке. Вздохнув, я подошел к стоящим у окошка бабкам.

- Работают? – спросил я, кивая на увешанное рекламками, объявлениями, напоминаниями стекло, отгораживающее работников почтовой службы от внешнего мира.
- Обед! – прошелестели старухи, не двигаясь с места.
- До которого часа? - терпеливо продолжил я.
- До двух, - все так же еле слышно хором ответили они.

Я взглянул на часы. Было уже почти четыре. Я покачал головой и вышел на улицу. По дороге мимо проехал грязный трактор «Беларусь», везущий за собой прицеп, до верха бортов набитый мусором. Ветер донес вонь тухлых продуктов. Уткнув нос в шарф, я перешел улицу и направился к гостинице.

Фойе встретило аплодисментами. В старом телевизоре сквозь помехи пробивалось дневное телешоу на центральном телеканале. Изображение слегка рябило и искажало цвета. Театрально встревоженные лица героев передачи имели синеватый оттенок, придававший им сходство с трупами.

- Здравствуйте, - еще раз поприветствовал я сидящую на диване возле телевизора хозяйку. Та оглянулась, проводила меня быстрым взглядом, но, ничего не сказав, снова уткнулась в телевизор.

Я поднялся к себе в номер, потихоньку осваиваясь в полутьме коридора. Повесил пальто на крючок и с наслаждением снял ботинки. Плюхнувшись на кровать, я раскрыл блокнот и набрал на мобильном телефоне номер своей конторы. Трубку сняла как раз моя помощница. Как неожиданно приятно было услышать живого и знакомого человека. Небрежно коротко поделившись первыми едко-мрачными замечаниями о месте, в котором я очутился, я попросил проверить в областном комитете по имуществу информацию по АООТ «Завод Гидравлик», а также узнать по своим, закрытым каналам имена и адреса учредителей. Отдав эти распоряжения, я положил сотовый на прикроватную тумбочку, заложил руки за голову и какое-то время задумчиво смотрел на серый потолок, пока не начали слипаться глаза. Кажется, я задремал.

Проснулся во мраке. Поначалу даже не понял, где нахожусь. Словно тихая темная комната была продолжением медленных, разрозненных снов. Я потянулся рукой к тумбочке, нащупал кнопку торшера. Недолго поморгав, словно тоже очухиваясь от долгого сна, лампочка озарила комнату мягким желтоватым светом. На мгновение мне даже показалось, что тут уютно. Я взял в руку мобильный телефон и посмотрел на время. Начало восьмого. Я приподнялся на кровати и опустил ноги на пол. Сквозь носки почувствовал исходящий от него холод. На пяточках прошел в санузел и включил яркий люминесцентный свет. Треснутое по краю запятнанное зеркало отразило мою скривившуюся зажмурившуюся физиономию.

Вентиль горячей воды у крана крутанулся легко, однако обещанное заведующей тепло не появилось. Я подставил ладони и, подождав, пока она наполнит пригоршню, плеснул себе в лицо. Вода по–прежнему имела очень сильный запах железа. Должно быть, местные водопроводные трубы не меняли со дня закладки.

Я выпрямился и вытер лицо колючим и жестким вафельным полотенцем. Смутно почувствовал, что вновь проголодался. Однако мысль о том, что опять придется посетить «Уют», отозвалась в животе недовольным урчанием. Я прошел в комнату, обулся, накинул в пальто и вышел в коридор. Закрыв дверь, я с некоторой дрожью ощутил всю темную прохладную пустоту окружавшего здания. Лишь слабенький свет оставленного мной торшера пробивался через щелочку под дверью, и эта желтенькая полосочка казалась мне единственным источником тепла и какой-то хрупкой надежды. Внутренне напрягшись, я заставил себя отойти о двери и, щупая в темноте стены, направиться к лестнице вниз.

По стенам фойе прыгали голубоватые блики. Телевизор бесшумно надрывался каким-то нелепым американским боевиком. За стойкой, однако же, никого не было. Я потоптался возле нее. Сначала легонько, а потом настойчиво и даже с раздражением постучал костяшками пальцев по старому царапанному лакированному дереву столешницы. Без ответа.

Я чертыхнулся и вышел на улицу, хлопнув за собой дверью. Порыв холодного ветра сразу же выдул последние остатки сонливости. Темную улицу освещали два фонаря на противоположной стороне и один неподалеку от входа. Еще несколько горели поодаль у главной площади. Радиальные улицы были погружены в мрак. Только редкие квадратики тускло освещенных окон пробивались сквозь необузданно разросшиеся тополя, почему-то отказывающиеся сбрасывать листву в столь позднее для них время.

Я направился к площади, втягивая голову в плечи. Где-то за кустами слышался пьяный хохот и ругань. Я ускорил шаг, стараясь держаться в тени. У ларька возле автобусной остановки, держа друг друга за плечи, стояли два мужика, что-то импульсивно друг другу доказывая. За их спинами неожиданный и нелепый прожектор высвечивал бюст Ленина через дорогу. Я прошел за остановкой, стараясь не ступать в лужи, надеясь узнать, что находится в другой стороне, где я сегодня еще не бывал. Из домов доносились редкие крики, унылое пение или, что чаще, холодные блики телевизора. Неожиданно в широкой луже отразились яркие красные и синие огоньки. Подняв голову, заметил, что стою возле двухэтажного, похожего на коробку здания, над единственной дверью которого неоновые буквы заявляли, что здесь находится NIGHT CLUB МИРАЖ. У входа, в тени, так что я сразу и не обратил внимания, стояли и молча курили несколько парней. Я уже осознал, что они с полминуты рассматривают незнакомца в длинном черном пальто. Меня. Стараясь не обращать на них внимания, я невозмутимо поднялся по короткой лестнице ко входу и зашел внутрь.

- Вход — тридцать рублей, - первое, что услышал я, войдя. Голос принадлежал седоватому мужчине кавказского профиля, в сером мохеровом свитере с выглядывающим на горле потертым воротником несвежей рубашки. Мужчина сидел за маленьким столиком, держа обеими руками перед глазами мобильный телефон. На столике, прижатая небольшой картонной коробкой с мелочью и купюрами, лежала стопка билетов с сериями и номиналом, которые иногда еще можно встретить в провинциальных государственных краеведческих музеях.
- У вас там поесть имеется что-нибудь? - поинтересовался я, вынимая руки из карманов.
- Есть, - не поднимая глаз от экранчика телефона, ответил мужчина.

Я полез в карман за кошельком. Отсчитал тридцатник и положил на столик. Мужчина отложил в сторону телефон и только в этот момент внимательно оглядел меня. Молча оторвал билетик и протянул мне.
- Гардероб там, - сказал он, махая рукой куда-то мне за спину.

Я прошел по указанному направлению. Рядом с приоткрытой дверью, за которой уже по запаху угадывался туалет, располагалась ниша с висящими куртками. Под ними, скрючившись, сидела пожилая женщина такого маленького роста, словно ее сознательно уменьшили в какой-то фантастической машине из старых детских фильмов. Она читала какой-то типичный бульварный романчик в мягкой обложке, поднося книжку к глазам так близко, что казалось, будто она хочет проткнуть ее носом. Я снял с себя пальто и положил на прилавок. Женщина от неожиданности прижала книжку к груди и словно еще более уменьшилась в размерах.
- Будьте добры, - успокаивающе сказал я, пододвигая пальто.
- Да-да, - испуганно проговорила она, беря мое пальто в охапку и волоча к вешалке. Я получил белый номерок с выдавленными красными цифрами 22.

Меня ранее забавлял кинематографический штамп, которым изобиловали когда-то вестерны. Незнакомец заходит в салун и моментально тапер перестает играть, все присутствующие поворачивают к герою голову, оценивая его недобрыми взглядами, а бармен на всякий случай начинает убирать бутылки под прилавок. Почему-то именно такая сцена мысленно пронеслась у меня перед глазами, когда я переступил порог клуба. И забавно мне не было. Собственно, клубом это место назвать было сложно. Накуренное помещение с десятком столиков и плотными черными шторами вдоль стен. Справа от входа располагалась недлинная барная стойка, подсвеченная вмонтированными в потолок небольшими лампами. В дальнем конце помещения на небольшом возвышении за широким синтезатором стоял мужчина в темных очках, в кремовом, великоватом ему пиджаке и нелепой черной бабочке. Держа возле рта микрофон, он страстно, с нарочитой хрипотцой и чудовищным акцентом пел под минусовку песню Feelings. Близко к этой импровизированной сцене спиной к входу сидели несколько парней с бутылками пива в руках. В противоположном углу, что я не сразу заметил, так как он был дополнительно задрапирован, образуя некий альков для «важных персон», сидело еще четверо. Один из них – в синей милицейской рубашке. Барная стойка тоже не была пуста. На высоких табуретах рядом друг к другу сидели мужчина в коричневом пиджаке и с такими высокими залысинами, что мне было их видно со спины, и светловолосая женщина в совершенно неожиданном коротком красном платье. Я не видел ее лица. Только заметил, как часто она подносит ко рту сигарету. Ее спутник при этом что-то настойчиво ей выговаривал, периодически беря ее за локоть. По другую сторону стойки, профессионально не обращая внимания на собеседников, но очевидно ловя каждое слово, протирал пивные кружки бармен.
Я подошел к нему поближе и негромко поинтересовался, можно ли тут поужинать? Бармен сухо предложил мне сесть за один из столиков, добавив, что ко мне подойдет официантка.

Я сел у стены и, в ожидании, закурил. Певец закончил петь. К нему с первого столика тут же подскочил один из парней и громко прокричал на ухо, хотя уже было тихо: «Толяна давай!». Певец кивнул и полез, очевидно, искать минусовку песни в свой старый ноутбук. Парень перед тем, как сесть на свое место, заметил меня и, скользнув глазами, ткнул в плечо своего соседа, призывая оглянуться. Тот так и поступил, развернувшись и выстрелив в меня коротким и цепким взглядом. Я повернул голову к вовремя подошедшей каменноликой официантке.
- Здравствуйте, меню можно посмотреть?
- Меню занято, - безапелляционно ответила она.
- Хорошо, тогда скажите, что у вас есть из горячего?
- Курица, рулет, свиная отбивная…
- Курицу будьте добры.
- Гарнир?
- Рис, пожалуйста.
- Риса нет. Только картошка.
- Хорошо. Пусть будет картошка.
- Пить?
- Какое пиво у вас есть?
Она назвала несколько известных отечественных марок. Я выбрал одно из них, наименее, на мой взгляд, противное.

В этот момент вновь заиграла музыка. Простейшая трехаккордная мелодия с незатейливым псевдодискотечным ритмом. Поправив темные очки на переносице и пощелкивая пальцами, певец с приблатненной хрипотцой начал:

В бар поднимаюсь я, где Федька с Жоркой маются,
А там две хари в штатском пьют вино.
А с ними шмотчица, первая наводчица,
Бармены и больше никого.

Парни согласно закивали в такт музыке. Мне принесли кружку пива со стремительно оседающей шапкой пены. Я отпил глоток. Пиво оказалось немного теплым, что не замедлило отразиться на вкусе. Отставил кружку в сторону и, не зная, чем себя занять, начал задумчиво крутить в руках пачку сигарет.

- Сигареткой не выручишь? – раздался голос возникшей вдруг передо мной фигуры. Я поднял глаза. Это был один из тех трех парней, сидевших впереди. Он нагло смотрел мне в глаза, поигрывая мобильным телефоном между толстыми, как сардельки, пальцами.
- Да, - откликнулся я, протягивая раскрытую пачку.
- Три возьму, - полуутвердительно сказал парень, протягивая руку.
- Бери, - пожал я плечами.
Тот, явно не считая, отщипнул из моей пачки пучок сигарет, в котором явно было больше трех, и молча ушел обратно к своему столику. Я досадливо отодвинул пачку на угол стола.

Принесли еду, которую я быстро и без удовольствия съел. В ожидании счета закурил вновь. Мимо меня вереницей прошли в сторону выхода те самые парни. Певец умолк, отложил в сторону микрофон. Поискав песни в ноутбуке, поставил какой-то очередной шансон-хит и, доставая из внутреннего кармана пиджака помятую пачку сигарет, вышел в служебное помещение. В полутемном зале засиял яркий прожектор, направленный на висящий под потолком зеркальный шар, который сразу же откликнулся сотнями заплясавших на стене пятнышек света. Официантка принесла написанный от руки счет в клеенчатом кармашке. Я расплатился и пошел на выход. Краем глаза, проходя мимо, заметил, что за «ВИП-столиком» все мужчины стоят и по очереди обнимают, видимо на прощание, того милиционера, чье лицо за последний час успело сильно раскраснеться. В гардеробе я протянул женщине номерок, получил пальто и, на ходу засовывая руки в рукава, вышел на улицу.

После громкой музыки и плотного запаха сигарет темная влажная тишина отрезвляла и успокаивала одновременно. Я задрал голову к черному беззвездному небу и глубоко вдохнул. На лицо сыпала мелкая, но в это мгновение неожиданно приятная морось. Выдохнул, выпуская облако пара. Засунул руки в карманы и спустился вниз по лесенке, сворачивая на асфальтовую дорожку.

От кустов отделилась фигура.
- Мужик, сигарет не осталось? – лица было не разглядеть. Этот участок дороги не просвечивался редкими уличными фонарями. Однако, голос того парня из клуба я сразу же узнал.
- Нет, - бросил я, прибавляя шаг.
- Когда выкурить-то успел? – насмешливо спросил парень, загораживая дорогу.
Я не ответил и попытался обойти его. Парень крепко схватил меня за узел шарфа.
- Глухой, чтоль? - угрожающе прорычал он.
- Руки убери! - стараясь звучать как можно грознее, предупредил я, вцепившись в его руку чуть выше запястья.

Короткий и сильный удар в живот заставил меня согнуться. Не могу сказать, чтобы я за секунду до этого не предполагал такого развития событий. Как раз напротив, адреналин уже захлестал в кровь. В ушах оглушительно застучало. Но этот удар был быстр и неожиданен настолько, что я совершенно оказался к нему не готов.
Секундное затемнение и горячая вспышка перед глазами. Тупая боль в переносице. Видимо, получил удар по лицу коленом. Почти одновременно сильный пинок свалил меня с ног. Я успел упереться о землю рукой, почувствовав, как ладонь вошла в холодную липкую грязь. Последовал еще один удар ногой под ребра. За ним — носком ботинка в скулу. Я повалился набок, мгновенно, даже через пальто ощутив ледяную сырость земли.

Свет отдаленного фонаря очертил в темноте фигуры нападавших. Двое стояли в паре метров от меня. Еще один, видимо не принимавший участия в избиении, - чуть поодаль.
- Сука, бля! - почти буднично произнес первый бивший. «Сука, бля». В этих словах послышалась бесстрастная, почти механическая, но совершенно концентрированная злоба. Словно сгусток жестокости, презрения, глухой и безучастный, материализовался в этих нескольких ничего не значащих слогах.

Было не так, чтоб и больно. Точнее, больно, но терпимо. К этой боли примешивалось что-то еще. Конечно, страх. Я редко дерусь. В последний раз, наверное, еще в детстве. Не имея никаких навыков самообороны, я, лежа на земле, понимал, что не смогу дать этим троим отпор. К этому страху примешивалась обида. И именно она сейчас, в эту минуту, она, в первую очередь, захлестывала мое сознание. «За что? Почему я? Что я им сделал? Почему им нужно избивать и унижать совершенно незнакомого человека?»

В темноте я не видел их лиц. Но я был уверен, что они сейчас — лишь безразличные, безжалостные маски, под которыми скрывается одна единственная эмоция — удовлетворение от вида слабой, поверженной, валяющейся в грязи жертве.

- Эй, мужики, вы чего тут? - послышался оклик вышедшей из-за угла дом фигуры.
- Да все нормально, начальник! - развязно сказал первый парень и, сделав знак своим спутникам, даже не удостоив меня взглядом, зашагал во тьму между домами.

Я медленно поднялся. Скула обожженно ныла. Во рту чувствовался масляно-горький вкус. Почему-то больше всего меня в эту минуту беспокоило то, что у меня испачкалось пальто.

- Эй, ты живой там? - послышался небрежный оклик.

Я посмотрел в сторону голоса. На свет фонаря вышел человек, в котором я признал того милиционера из клуба.
- Живой, - прохрипел я.
- Чего не поделили? - спросил тот, прикуривая.
- Мои сигареты, - сплюнув сгусток слюны пополам с кровью, ответил я.
- Вот народ пошел, - ухмыльнулся мент, гася в ночном воздухе спичку. - За сигареты! Но это не местные. Я их тут раньше не встречал.
- Конечно, это меняет дело, - съязвил я, трогая разбитую губу.
- А ты-то кто такой? - вопросительно кивнул мент. - Я тебя тоже в первый раз вижу.
- Юрист, - ответил я, подходя ближе. - из В-ска. Утром приехал по делам.
- Какие ж тут дела? - неподдельно удивился тот.
- После объясню, - прервал его я. - Я хочу зафиксировать факт побоев и написать заявление о нападении.

Мужик глубоко вздохнул и красноречиво посмотрел на часы.
- Ладно, юрист, - нехотя сказал он, - пошли. Тут все недалеко.
Я поправил шарф и последовал за ним.

Полицейское отделение находилось в обшарпанном двухэтажном здании за полуразрушенной голубятней и удобно делило его с травмпунктом. Два отдельных входа помимо табличек разнились и цветом освещающих двери лампочек. Вход в полицию был иллюминирован тускловатым желтым пыльным стеклянным колпаком. Над дверьми травмпункта висела голая лампа, освещающая пространство истерично-ярким белым светом. Мой спутник неспешно пошагал к более яркому входу и потянул на себя скрипнувшую пружинами дверь. Я заступил за порог, оказавшись в недлинном коридоре с тремя старыми продавленными деревянными стульями. Сквозь трещины в коричневых обивках каждого бесстыдно выбивалась грязно-белая вата. Коридор заканчивался дверью, за ручку которой и схватился полицейский. Дверь не подалась.

- Семенов, открой! - дважды стукнув кулаком, крикнул он. – Спишь чтоль?


За дверью полминуты спустя послышались шаркающие неторопливые шаги.
- Ты, Серёг? – полуутверждающе откликнулся голос. В просвете открывшейся двери показалось хмурое, заметно опухшее лицо мужчины средних лет, с черной седеющей щетиной и умными, но бесконечно усталыми глазами.
- Я, - ответил провожатый. – Вон на освидетельствование тебе привел.

Врач, засунув руки в карманы расстегнутого несвежего белого халата, выступил вперед и недовольно оглядел мою фигуру.
- Кого еще черт принес? – спросил он. – Неместный чтоль? Подрался?
- Подрался, - повторил я, чувствуя языком соль запекшейся на губе крови. – Избили какие-то упыри возле «Миража».
- Если б нам за каждого побитого у «Миража» по полтиннику давали, я б себе уже «Жигули» купил, да, Серег? – с невеселой усмешкой сказал Семенов. – Ну, проходи, страдалец.

Я прошел в кабинет и, повинуясь указательному жесту врача, сел на кушетку, в изголовье которой лежала смятая и еще теплая подушка. Очевидно, еще пару минут назад на ней лежала голова Семенова. Я указал на свои ссадины, которые тот невозмутимо и неторопливо изложил в справке размашистым и, на редкость, вполне читаемым почерком. После чего скрепил ее тускло-фиолетовой печатью.
- До свадьбы заживет, - резюмировал Семенов, передавая справку сразу в руки Сергея. – Откуда будешь, родной?
- Из В-ска, - ответил я, заправляя рубашку. – Приехал вон по работе.
- Не ценит тебя начальство! - хохотнул врач. – В нашу жопу только в ссылку отправлять!

Я вздохнул.
- Теперь заявление, - напомнил я, глядя на милиционера.
- Пойдем, - неожиданно добродушно ответил тот, показывая на дверь. - Бывай, Семенов! Сладких снов!
- Давай иди уже, - напутствовал его врач, отворачиваясь к темному, отражающему наши фигуры окну.

Мы вновь вышли на улицу.
- Давай покурим сначала, - сказал Сергей, доставая из кармана мягкую пачку сигарет.
- Покурим, - охотно согласился я, доставая свои.
- Давно, говоришь, приехал? – спросил он, шумно выпуская дым после затяжки.
- Сегодня. Хотя, кажется, что неделя уже прошла, - признался я.
- Да уж. Вот и мне кажется, что приехал на днях, а прошло десять лет уже, - задумчиво отозвался Сергей.
- Я думал, вы местный.
- Стал местным. Поневоле. Хотя я из деревни вообще-то. Оказалось, закопал себя по шею.
Он злобно сплюнул под ноги.
- Работы-то много? – спросил я.
- Да какой там, - отмахнулся он. – Воровство да пьяные драки. Что тут еще может быть? Болото. Вот когда приехал, тут дело громкое было. До райцентра дошло. Да слышал, наверное, про детские банды?
- Не довелось, - покачал я головой.
- Да вообще караул, что творилось, - понизил голос Сергей. - Подростки местные восьмерых зарезали тогда. Да какие подростки – дети. Старшему лет двенадцать было.
- Разбой? – спросил я.
- Да там грабить-то резона никакого было, - ответил тот, бросая окурок. – Своих же стариков и поубивали. Я думаю, просто из-за скуки и жестокости детской. Возомнили себя невесть кем, фильмов, может, насмотрелись и давай кромсать.
- Зачем? – полюбопытствовал я потрясенно.
- Не говорили, - мрачно сказал Сергей. – Они вообще не говорили. Молчали, когда их брали. Молчали на допросах. На суде молчали тоже.
- Немотивированная агрессия, - задумчиво бросил я.
- Ну кое-кто считал, что мотив был, - заметил Сергей. – Тот начальник, предшественник мой, думал, что это все ритуальные убийства. Так верил в это, такую базу мудреную подвел, что потом свихнулся совсем. И забрали его, когда он одного из тех пацанов чуть не придушил.
- Какие страсти, - покачал я головой, - может, все-таки запишем показания? Поздно уже.
- Да, - решительно сказал он. – Заболтался я что-то.

В полутемном кабинете с застоявшимся запахом сигарет я изложил все подробности нападения, указав внешность преступников.
- Когда уезжаете? – неожиданно перешел на «вы» Сергей. – Вы еще можете понадобиться для дачи свидетельских показаний.
- Пока здесь, - пожал я плечами.
- Остановились в гостинице?
- Ну да.
- Тогда советую возвращаться в номер. Если что-то еще вспомните, звоните.

Я поблагодарил и пошел на выход. Ночь уже успела сгуститься до густоты чернил. Высокая липа скрипела на ветру голыми ветвями. Почудилось, словно это гигантский скелет хрустит своими ссохшимися костями. Откуда-то издалека донесся тоскливый собачий лай, переходящий в вой. Даже будучи не слишком впечатлительным человеком, я поежился и припустил шаг. Ноги сами несли меня к главной дороге. По крайней мере, там был свет.

Обратный путь до гостиницы почему-то совершенно не отложился в памяти. Словно изможденный событиями за день разум оставил тело выполнять простые, не требующие осмысления действия: дойти до дверей, подняться по темной лестнице, повернуть ключ, снять одежду, сполоснуть разбитое лицо и ничком повалиться на кровать.

Проснулся в липкой холодной темноте, ошалевший от яркого сна. Потянулся к торшеру. В рассыпавшемся по комнате медном свете, щурясь, поднес к глазам свои наручные часы. Половина четвертого. Ночи? Утра? Стояла оглушительно неправдоподобная тишина. Из-за штор не пробивалось ни люкса света, словно темнота за окном обратилась в мазут и разве только не сочилась сквозь ссохшиеся рамы.

Я откинулся на подушке и попытался вспомнить сон. Его подробности тут же выскочили из закоулков короткой памяти, словно непривязанные псы.

Южный портовый город. Стоянка списанных военных кораблей. Грозные ржавые железные громадины, ощетинившиеся широкими стволами давно умолкших орудий с облупившейся серой краской, уныло скрипят на волнах у берега. Чуть дальше, у последнего пирса – полузатопленная подводная лодка, похожая на черную мертвую рыбину с выпотрошенным брюхом. На ее флагштоке болтается выцветший и похожий на тряпку рваный флаг с неразличимым рисунком.

Ясный солнечный день. Ветер поднимает песок с земли и швыряет в глаза и рот. Я чувствую, как песчинки хрустят у меня на зубах.

Вокруг ноющая тишина и пустота. Только ветер и рокот волн. Я брожу по потрескавшимся камням набережной и слышу неожиданный шум. Как будто кто-то карабкается по каменистому склону. Я оборачиваюсь на звук и поначалу не нахожу ничего необычного: в паре десятков метро от меня высится искусственный холм с торчащим из него могучим пушечным стволом – видимо, укрепление береговой обороны. Внезапно замечаю движение. Я различаю почти слившуюся с холмом спину маленького ребенка, не больше пяти лет, с удивительным проворством карабкающегося вверх на вершину укрепления.

Я сильно удивлен: откуда здесь мог взяться ребенок? Обращаю внимание, что ребенок голый за исключением какой-то грязной набедренной повязки. Я кричу ему. Тот не оборачиваясь, как ящерица, опираясь на все четыре конечности, вползает в люк на вершине.

- Не бойся! – увещеваю я, карабкаясь вслед за ним.


Я добираюсь до люка. Смотрю внутрь. Оттуда несет плесенью и ржавчиной. Слышно, как капает вода. Вниз уходит шаткая лестница. На замусоренный пол падает круг солнечного света.

- Ты где? – зову я ребенка.

Прислушиваюсь и всматриваюсь в темноту. Слышится осторожное шуршание. Вот в круге света показывается ребенок. Почему-то он идет на полусогнутых ногах, по-обезьяньи помогая себе руками и смотря в пол. Я замечаю, что ребенок не только гол, но и лыс. Причем сама голова непропорционально велика по сравнению с туловищем.

- Где твои родители? – ласково спрашиваю его.

Ребенок медленно поднимает голову и у меня перехватывает дыхание от ужаса. На его бледном лице отсутствуют глаза – только широкие черные впадины-глазницы, как у черепа. Тем не менее, я абсолютно уверен, что он видит меня насквозь. Ребенок «смотрит» несколько мгновений, потом разражается таким кошмарным и пронзительным визгом, на который вряд ли способно живое существо. Визг подобен радиопомехе, хрипящей и рвущей барабанные перепонки.
Вне себя от страха я сбегаю с холма и несусь прочь от этого мертвого места с трупами кораблей и чудовищем без глаз.

Мне вновь вспомнилось это существо. Я почувствовал, как электрический страх встопорщил волосы на голове и руках. Зубы непроизвольно застучали. Как же я был рад, что в этой темноте у меня есть уютный и надежный помощник — торшер, дающий свет и успокоение. Я смотрел на пыльноватый абажур, стискивая край одеяла и с облегчением осознавая, что ледяной кошмар понемногу оставляет меня.
Спустя какое-то время я вновь забылся пустым сном.

Утро, если опустить подробности о борьбе с непокорным смесителем в душе, принесло любопытные подробности. Моя коллега из В-ска сообщила результаты своих справок о судьбе акционерного общества и его учредителях.

АООТ «Завод Гидравлик», оказывается, все еще находится в процессе ликвидации. В В-ский арбитражный суд по этому делу никаких представителей от общества не является. Налоговые декларации не подаются, и налоговых выплат, понятно, не происходит.

Дальше — интереснее. Что поразило сразу, одним из трех учредителей был некто Лыков И. И.  Нетрудно было догадаться, что совпадение имени неслучайно. Двое других учредителей общества - Шавко К.С. и Игнатьев Л.П. погибли с разницей всего в несколько недель восемь лет назад. В первом случае, автомобильная катастрофа; во втором, что более странно, весьма жестокое убийство, в котором подозревалась банда подростков, но не было найдено серьезных доказательств вины кого-либо из них, и дело было по-тихому закрыто. Возможно, не без чьей-либо помощи.

Генеральный директор Липатов Павел Валерьевич проживал здесь же, в Н-ске. Его адрес, 2-я Коммунистическая улица, 3, кв.2, я аккуратно записал в блокнот, решив наведаться туда.

Закончив звонок, я надел рубашку, причесался, недовольно заметив на лице следы вчерашней потасовки. Ссадина на щеке и припухшая губа. Взял сумку и вышел из номера. Спустившись к стойке регистрации, поприветствовал сидевшую за ней женщину. Подойдя поближе, заметил, что на коленях у той дремлет серая кошка.

- Красивая какая, - сказал я, кивнув на животное. - Вы не подскажете, как пройти ко Второй Коммунистической улице?
- А здесь все равно только одна Коммунистическая, - вздохнула тетка. - Налево выходите и между рыжими трехэтажками идете, не сворачивайте. Там метров через сто будет, да.

Поблагодарив, я вышел на улицу. Видно, недавно шел дождь. На голых коричнево-черных ветвях деревьев висели крупные капли, срываясь вниз от слабого ветерка. Одна упала мне на темя. Я поежился, почувствовав ее ледяной осенний поцелуй.

К остановке, чадя, подъехал автобус. Из средней двери, тяжело держась за перила, высадилась старуха в каких-то безразмерных резиновых сапогах. Я последовал налево от остановки, к двум стоявшим рядом друг к другу бледно-рыжим домам. На торце одного из них уже выцветшей красной краской была выведена спартаковская эмблема.

Третий дом по Второй Коммунистической улице оказался грязно-серым послевоенным двухэтажным бараком. Возле одного из подъездов на стене, подобно нагрудным карманам на старом пиджаке, топорщились выцветшие почтовые ящики. На покосившейся скамейке, зажав обеими руками набалдашник клюки, сидел прямой, как шпала, старик с бессмысленно открытым ртом. Подойдя поближе, я не мог не обратить внимания на его обращенные к небу бесцветные слепые глаза.

Зашел в подъезд, из которого ощутимо несло как кошачьей, так и человеческой мочой. Поднялся по узкой, скрипящей лестнице на второй этаж. Пространство возле одной из дверей было заставлено пустыми стеклянными банками и бутылками разных размеров и мастей. Другая, к которой была прибита замызганная краской в тон самой двери ромбовидная бляшка с цифрой 2, неожиданно отворилась. Из нее, что-то пряча за пазуху, вывалился низенький мужичок.
- Ты это, спасибо, Ленка, - бросил он через плечо. - Я занесу. Обещаю! Пардон! - добавил он уже мне, столкнувшись со мной на пороге. Не поднимая глаз, он чуть бочком спустился вниз по темным ступеням.
- Дверь захлопни, идиот, - послышался усталый женский голос и звук приближающихся навстречу шагов.

Я кашлянул и постучал по косяку.
- Здравствуйте, - крикнул я в темноту коридора.
- Кого там опять принесло? - в просвете появилась немолодая женщина, запахнутая в какую-то плотную безразмерную кофту. Ее худое и усталое лицо удивленно, хоть может чуть менее удивленно, чем я сам мог бы от нее ожидать, смотрело на меня светло-серыми глазами под красноватыми опухшими веками. - За самогонкой? - недоверчиво спросила она, быстро оглядев мою фигуру.


-  Нет, - качнул головой я. - Липатов Павел Валерьевич здесь проживает?
- Кто спрашивает? - с вызовом выставив ногу вперед, бросила женщина.
-  Л-в Александр, - представился я. - Юрист из В-ска. По делу завода Гидравлик. Липатов Павел здесь живет?
-  Нет здесь этой скотины! - крикнула она, разомкнув руки на груди. - Давно уж выгнала этого алкаша сумасшедшего к чертям собачьим.
- Вы ему женой приходитесь? - уточнил я.
- Уже нет! И слава богу! Так что не тратьте свое время, - заключила она. - Нет тут его!
- Может вы могли бы подсказать, - настойчиво попросил я. - Где я могу его найти?
- Да с корешами небось своими возле «Уюта» околачивается, - крикнула она, уже закрывая дверь, - скотина такая!
Я спустился по лестнице, ненароком задев одну из крайних бутылок, которая с глухим стуком покатилась вниз. На скамейке у подъезда все в той же позе сидел и, не моргая, смотрел в небо белоглазый старик.
- Воды стало много, - неожиданно просипел он.
Словно откликаясь на его слова, заморосил мелкий противный дождь. Старик не пошевелился.
Я какое-то время постоял в нерешительности, соображая, надо ли помочь ему или что сказать. Ничего не придумав и немного досадуя на себя за это, я развернулся и пошел прочь от дома.

Направлялся я, конечно же, к «Уюту». Хотя воспоминание об «уютных» картонных пельменях вновь вызвали в животе неприятное тяжелое ощущение. По разбитой тракторами дороге, уходящей в виднеющееся за плотно сросшимися тополями поле, неторопливо шла жалкая, сильно хромающая на заднюю ногу дворняга.

Я прошел заросшую бурьяном детскую площадку. Невысокий деревянный грибок с еще заметными на ржавой железной обивке оранжевыми цветочками выглядывал из густой травы. Рядом покосилась набок карусель с облупленной краской. На чудом сохранившемся деревянном бортике песочницы гордо стояла пустая бутылка водки с поползшей от влаги этикеткой.

Я вновь вышел на асфальтовую дорогу, вынырнув неподалеку от «Уюта». Передо мной, чадя выхлопными трубами, проехал тягач, везя на платформе стреноженный экскаватор.

Возле сырой стены столовой один мужчина в армейской шинели неуклюжими рывками пытался поднять с колен другого. По блеснувшей лысине я с неудовольствием узнал в первом своего вчерашнего знакомца. Второй же, в расстегнутой коричневой куртке и задранной рубашке с отстрелянными пуговицами, месил грязными коленями грязь и мычал что-то нечленораздельное разбитыми губами, не открывая глаз.

Стараясь не привлекать внимание, я, скрепя сердце, зашел внутрь забегаловки, инстинктивно задержав дыхание на входе. Внутри, однако, было столь же пустынно и сонно, как вчера. Разве что продавщица, гоняла толстым пальцем потемневшие костяшки по старым счетам, сверяясь с захватанной тетрадкой.
- Здравствуйте, - обратился я.
- А, - откликнулась она, не меняя позы, только подняв на секунду глаза. – Пельменей нет.
- Это первая хорошая новость за день! – не смог удержаться я и пока ее криво ощипанные брови не полезли вверх, сразу же добавил. – Скажите, вы же наверняка знаете всех здешних посетителей?
- Ну. А что? – хмуро ответила она, скрещивая руки на груди.
- Видите ли, я ищу некоего Липатова. Павла Валерьевича. Знаете такого?
- Пашку-то? – удивилась продавщица. – Так вы ж мимо прошли! Вон они по лужам плещутся!
Она кивнула в сторону окон, за которыми просматривалась переходящая в партер борьба за вызволение из лужи тела бескомпромиссного алкоголика.
- А который из них? – немного опасливо спросил я, уже готовя себя к непростому продолжению разговора снаружи.
- Лысый, - коротко ответила продавщица и, взглянув на костяшный пасьянс на счетах, занесла число в тетрадку такими же круглыми, как и она сама, циферками.

Я вышел на улицу. Лысый Пашка уже очевидно отчаялся по-хорошему поднять собутыльника на ноги и лишь раскачивал его, держа за воротник и обсыпая бранью.
- Павел? – спросил я.
Тот не повел ухом.
- Павел Валерьевич! – крикнул я, подойдя ближе.
- А? – глухо ответил он, ослабляя хватку на куртке товарища, отчего тот осел на землю подобно лишившейся натяжения струн кукле-марионетке. – А-а, это ты, – выговорил он, медленно узнавая. – Чего хотел, городской?
- Я вас давно ищу, - сказал я. – Вы наверное устали мешки ворочать? – уточнил, кивнув на рассевшееся на земле тело. – Пойдемте, угощу чаем.
- Чай не водка, - осклабясь, сказал Павел. – Много не выпьешь!
- Уж было бы желание, - сделал я приглашающий жест рукой.

Мы зашли обратно в душный «Уют».
- Люська! – с порога крикнул Павел. – Пол-литра нам с другом и закуски организуй.
Продавщица недовольно посмотрела на него и перевела взгляд на меня в поисках подтверждения. Я кивнул и добавил:
- И чаю будьте добры. С лимоном.
- Лимона нет, – сухо ответила она. – Есть печенье.
- Давайте печенье, - вздохнул я.

Продавщица ушла приносить заказ. Мой спутник заметно повеселел и разве что не пританцовывал возле прилавка в ее ожидании.
- Так тебя как зовут-то, браток? – спросил он, вытирая выступивший пот с заросшей седоватой щетиной верхней губы.
- Александр, - ответил я, доставая из кошелька деньги.
- Так что ж тебе, Сашок, от меня надо? Хотя погодь, щас Люська «Испанского летчика» принесет, расскажешь.

Я не ослышался. «Испанский летчик» - легендарная чудовищная дешевая водка, о которой я со смехом слышал истории в институтском прошлом, оказывается еще жила здесь своей мрачной жизнью.

- Забирайте, - послышался голос продавщицы.
На нелепом розовом пластмассовом подносе появилась бутылка водки, открытая банка шпрот, бутерброды с заветренным сыром и колбасой, а также пластиковый стакан с пакетиком чая, медленно окрашивающим дымящийся кипяток в ржаво-коричневый цвет.

Павел схватил края подноса и торопливо засеменил к столику у окна. Я расплатился, взял сдачу и последовал за ним.

- Ну что, Сашок, за знакомство? – подмигнул Павел, лихо сворачивая бутылке крышку. Из горлышка моментально донесся едкий сивушный запах. Я невольно отвернулся.
- Я пока чайку попью, - ответил я.
- Ну как знаешь, - с сомнением протянул Павел, наливая себе полстакана и стремительно опрокидывая его в рот.

Мне кажется, я поморщился не меньше, чем он. Моя рука так же быстро потянулась к бутерброду.
- Ух, - шумно выдохнул Павел, обдав меня волной несвежего перегара. – Чудо как хороша!
- Неужели? – изумился я.

Мой спутник забил рот колбасой и сквозь него прогудел, вопросительно вскидывая подбородок:
- Так шо хотел, Сашок?
- Я по поводу «Завода «Гидравлик»», - ответил я, внимательно смотря на него.

Павел на мгновение перестал жевать. В его глазах промелькнула болезненно-злая искорка.
- Что по поводу «Завода «Гидравлик»»? – глухо спросил он.

Я рассказал причину своего приезда и стал задавать вопросы о прошлом и настоящем акционерного общества. Павел неохотно и односложно отвечал, подливая себе водку. Оказалось, что он также до сих пор являлся держателем акций общества, которые ему незадолго до своей смерти продали Шавко и Игнатьев. Тогда же к нему от оставшегося акционера Лыкова стали поступать настойчивые просьбы, а потом и угрозы с требованием продать оставшиеся акции. Но после смерти других акционеров он съехал из дома и старался не появляться на старой квартире. Впрочем, какое-то время о нем позабыли, до последних месяцев.
- Скажите, - не унимался я, отложив на какое-то время блокнот. - Почему вы упорствовали и продолжаете упорствовать, не желая продавать имеющиеся акции?

Павел крутил в руках пустую бутылку, видимо все еще сомневаясь, рассказывать или нет.
- Я могу еще взять, - подсказал ему я.
- Бери, - тусклым голосом проговорил он и вытащил из кармана мятую пачку дешевых папирос.

Я вернулся с еще одной бутылкой и пакетом апельсинового сока. Павел курил, стоя лицом к окну. Серый дым не спешил рассеиваться и скапливался вокруг его фигуры подобно кокону.

- Ты ведь так и не понял, что здесь? - неожиданно четким и размеренным голосом сказал он, разворачиваясь. Даже весь он, как мне показалось, немного выпрямился.
- Расскажите! - предложил я, облокотившись локтями об угол стола.
Павел плеснул в стакан водки и разбавил ее соком. Задумчиво повращал его в руке.
- Я ж в милиции работал, знаете?

Я отрицательно покачал головой.

- Приехал сюда в девяносто седьмом из В-ска, думал, что мне там сидеть, пойду с повышением в маленький райцентр, - с горькой усмешкой продолжил он. - Тянуло меня, знаете, к тихой спокойной, негородской жизни. А что мне тогда еще надо было? Семьи не было. Холостой. Всего скарба-то на чемодан. К тому же друзей у меня в В-ске не сказать чтоб много было. Да и не особо компанейский я человек. В один день, в общем, решился. Поначалу мне тут все нравилось. Завод работал еще. Значит, люди еще при деле были. Да, выпивали. Да, драки были. Ну побарагозят, я их в обезьянник посажу, потом утихомирятся и наутро уже «здрасьте-здрасьте». Уважение еще было. С женщиной познакомился... Леной...
Липатов замолчал. Черствым невидящим взглядом зацепился за масляные пятна шпрот на пластмассовой одноразовой тарелочке.

- У нее ребенок был уже. У Ленки-то. Сашок звали. Как тебя. Бойкий такой бутуз. Смышленый. Глаза такие живые. Умные. А Ленка тогда в магазине работала. Я на нее внимание давно обратил. Ну поначалу всякие хиханьки-хаханьки. Она меня все «гражданин начальник» называла, - улыбнулся он. – приду, бывало, в магазин, а она мне через всю очередь «О, гражданин начальник пожаловал!» И неудобно вроде. Перед людьми-то. Но приятно почему-то. Потом встречаться стали. Я первый раз в жизни торопиться не хотел. Думал, не спугнуть бы. Понятно же, девка одна с ребенком. Уже хлебнула в жизни. Знал даже что был у нее до этого один. Отец ребенка-то. Бил ее. У нее шрам еще маленький между бровями остался. Хотя знаю, что развелись они уже давно и сидит тот уже далеко и долго, все равно думал, убью суку, как встречу.

Павел отпил из стакана. Я закурил.
- Потом к ней переехал. Первый год никогда такого счастья не испытывал. Нет, я конечно знался до того с женщинами-то. А тут прямо чувствовал: вот то, зачем я здесь. Вот, на самом деле, то, ради чего я приехал: иметь уважаемую работу, жить с женщиной, которую люблю, воспитывать сына... Угостите сигаретой?
Я протянул свою пачку.
- Воспитывать сына, - повторил он, доставая сигарету и прикуривая ее. - У тебя дети есть?
- Нет, - ответил я.
- У меня тоже своих нет, - кивнул Липатов. - Я до того даже и не представлял, что могу чужого, как своего принять. Ну уж насколько парень был хороший. Поначалу конечно же супился, боялся, щерился. Как щенок пуганый. Я его поначалу тоже как-то не то, чтобы сторонился. Я просто с детьми как-то не очень опыт имел. Ну там разве что подержать грудников давали. А я не знал, с какого боку-то и держать их. А тут уже семь лет пацану. Уже понимает что-то. Сложно поначалу было. Он меня шугается. Я - его. Но тут случай был один. Ленке к родителям нужно было съездить срочно в П-кое, и она меня с мальцом оставила. Я его на работу привел в первый раз. Дал ему всякие сводки почитать. Фотографии уголовников всяких. Ну, развлечь как-то. Пацанам представил. Сашок наверное в первый раз вживую увидел, чем я занимаюсь. И знаешь, я тогда обратил внимание, как он какое-то дело с полки достал и смотрит на фотографии, к нему подшитые. Я подошел, взглянул через плечо. А там фотографии трупа. Утопленника. И Сашок прямо вперился в эти кадры. Я тогда у него дело-то отобрал. Не надо, мягко так сказал. Детям не стоит на такое смотреть. Он не сопротивлялся. Молчал, кстати, тогда весь день. Пришли домой. Я ужин разогрел. У телевизора посидели. Спокойной ночи, малыши. Все дела. Потом, говорю, ложиться пора. Отвел его к кровати. Давай, говорю, крепких снов. Ушел к себе в комнату, допил пиво и тоже стал укладываться. Заснул. И вроде прошло недолго, сквозь сон чувствую: рядом стоит кто-то. Открываю один глаз. Смотрю — Сашок. И хоть темно было, чувствую — испуганный очень. Ты что, говорю, Сантяй, не спишь? А он знаешь даже и не сказал, а словно прошелестел «Мне страшно». Я даже сквозь сумрак увидел его большие испуганные глаза. Я одеяло откинул. За руку его взял. Чувствую — она в мурашках вся. Я сел на кровати, обнял его. Тельце маленькое такое. Хрупкое. Ну вот правда как говорят: обнять и плакать. Ну что ты, говорю. Что ты. Не бойся. Не бойся. Чего ты боишься? Чувствую, он дрожит даже. Чего ты боишься, Сантяй? Он дрожит и говорит — дутого. Дутого. Какого дутого, спрашиваю? И тут понимаю сразу же, что это он того утопленника с фотографии вспоминает. Я в этот момент чуть не проклял себя, за то что не убрал тогда подшивку дел в сейф. Обнял его крепко. Прости, говорю меня. Прости, Сашок. Не надо было этого тебе видеть. Прости. А сам обнимаю его и чувствую, что никогда-никогда больше не допущу, чтобы с этим мальцом что-то случилось. Что жизнь готов положить, а у него чтоб все хорошо было. Волосы эти жиденькие взъерошиваю ему. Зубы стискиваю. Вот чуть не плачу, правда. Не бойся, говорю. Не бойся, Сантяй. Это всего лишь мертвый человек. Его уже давно нет. Никто тебе ничего плохого не сделает. Я обещаю, Санёк. Честное слово. Веришь? Честно слово даю. Веришь? Он кивает. Пойдем говорю я рядом с тобой посижу, пока ты не заснешь и никто тебя не тронет. Обещаю.
Кивает. Я его за руку проводил в его комнату. Уложил. Одеяло подоткнул. А он меня за руку все держит. Спи говорю, Сантяй. Спи, я здесь. Никуда не уйду. Расскажи мне что-нибудь, говорит. Я не знаю, что рассказывать. Это вот как тебе скажут, типа, расскажи анекдот. Вот если под разговор - у тебя хоть сто анекдотов найдется. А так, под заказ, хоть ты тресни, если что вспомнишь. Ну я подумал, и давай наши какие-то байки рассказывать милицейские. Про то, как двух слесарей поймали, которые вентили на металлолом сдавали. Про то, как корову искали у Гусиных. И смотрю, парень глаза закрыл уже. Лоб только во сне хмурит. Я тихо тихо тихо, чтобы не дай бог проснулся, руку свою из его высвободил. Лоб его поцеловал и вышел. Сам тогда долго заснуть не мог. Все боялся, а вдруг проснется, а меня рядом нет. Ведь обещал.

Липатов уже без спроса взял из моей пачки сигарету и прикурил ее от недотлевшей предыдущей.
- Конечно зарплаты не хватало. Костя Шавко тогда очень удачно подвернулся. Мы с ним еще по В-ску знакомы были. В соседних дворах жили. Он тут со своим корешем Лёней с этим заводом все хорошо, вроде бы придумал. Вложились они напополам еще с одним человеком Лыковым. Я его ни разу не видел. Знал лишь, что Костя с Ленькой побаивались его изрядно. Ну а мне что, им нужна была крыша на всякий случай. А мне — деньги. Работа не пыльная. Согласился я. Но и пары месяцев не прошло, как это началось...

Липатов уставился на дно стакана, словно ища там подсказки. Моя сигарета уронила пепел на стол. Я послюнявил палец и, подцепив на него хрупкую пепельную колбаску, аккуратно перенес ее в половину пивной банки, служившей пепельницей. За окном с лаем пронеслась собака. Молчание затянулось.

- Что началось? - напомнил я Павлу.
Тот дрогнул, словно вынырнув из лихорадочного полусна.
- Началось, - повторил он. - Что началось? Такое дело началось. Ты когда-нибудь кошек мучил? Глаза выкалывал, не? Бензином не поджигал?
Я изумленно поднял глаза.
- Нет! Зачем?!
- Не знаю, - пожал плечами Липатов. Он пошатнулся. Взглянув в его глаза и заметив их красноватую остекленелость, понял, что он уже был изрядно пьян. - В детстве во дворе был пацан. Ему нравилось. Не понимаю. Он любил их трупики нам в песочницу подкинуть.
- При чем здесь это? - спросил я.
- А ты представь, что ты так вместо кошек каждый день начинаешь находить людей, - спокойно объяснил Липатов, повернувшись ко мне. - Первый Жохин был, тракторист. Выпить любил. Это все знали. Но мужик незлобивый. Нашли на свалке за городом — руки отдельно, ноги — отдельно. Нос отрезан. Я хотя и наказал своим никому про это не говорить, все равно на следующее утро весь город знал. Потом Кононова Любовь Пална, пенсионерка. Нашли придушенной подушкой. Мало того, весь рот был в битом кирпиче. Седакова, учительница в школе. Молодая еще совсем. Наши повешенной на велосипедной цепи на старом скотном дворе. Грудь отрезана. Во влагалище грязь и осколки пивной бутылки. Потом Иванов, механизатор. В череп вбиты шесть гвоздей-соток. Семененко, депутат местный. Сгорел в своей машине...

Липатов перечислял буднично и ровно, загибая пальцы. Только видно было, что пальцы дрожат.
- После последнего возле участка толпа собралась. Чуть ли не весь город. Требовали защитить. Все боялись жутко. Никто ничего не понимал: кто и зачем все это делает? Я тоже не понимал. Я тоже боялся. Даже не только за себя или за то, что не могу всех их защитить. За Ленку с Сашком боялся. Не мог же я круглые сутки с ними быть. Не знал, откуда удара ждать. Сам посуди: ничего связывающего все жертвы не было. Разный возраст, пол, род деятельности. Некоторые были друг с другом знакомы близко, некоторые - лишь шапочно. Единственное общее было — убиты зверски. С выдумкой. Не просто убиты. А с издевательством. С любопытством, что ли. Словно тот, кто убивал, хотел посмотреть, а как же все это будет?! Вот эта непохожесть и была характерной. Только потом, я обратил внимание, что в шести случаях из семи убитые жили с детьми. Казалось бы, как факт — ничего удивительного. Но странным мне показалось другое, что эти дети, которые, потеряв родных, по идее, должны были грустить, оставались на удивление спокойными. Совершенно случайно, допрашивая членов семей и, если получится, детей, я обратил внимание, что все эти малые, по их показаниям, где-то гуляли. Ну подумаешь, гуляли, да? Все гуляют. Но что-то мне все равно показалось странным. И словно накликал. Буквально на следующий день, как я об этом подумал, мне рассказали о Нечаевом пруде.
- Что за пруд? - спросил я, поневоле увлеченный рассказом.
- Сейчас его нет, - махнул рукой Павел. - Засыпали. Но это уже позже. Он раньше за заводом был. Старый такой пруд. Непроточный. Рыбы в нем отродясь не было. Вода все время черная была. Какая-то тусклая. Словно неживая. Не знаю, как объяснить! Ну вот ветер идет, должна же рябь пойти? Не шла. Вода стояла плотно, как кисель. Там и не купался никто. Все для этого на Мокрянку ходили за два километра. А Нечаев пруд вообще стороной обходили. Ну, думал, мало ли причуд в такой глуши. Не придавал этому особого значения. Принимал, как есть. Вот. А тут вечером ко мне как-то на участок Пахомов пришел. Старик один. Жил на краю города. К нему на лето внука привозили. Борьку. Как сейчас помню. Такой угрюмый белобрысый пацан. Так вот, приходит Пахомов. Вижу, дрожит весь. Руки трясутся. Кадык дергается. Ты чего, говорю, Андрон Василич? Убьют меня, Пашка, шепчет. Кто тебя убьет, дед, спрашиваю. Детки убьют, говорит. Какие детки? Нечаевы детки, говорит. Глаза пучит. Губы дрожат. Так, говорю, дед, иди проспись. Ты, чую, уже в штопор вошел. Тот аж взвился. Ты дурак! Кричит. Тридцать лет не пью! Пашка, богом клянусь. Детки это. Борька мой деткой стал! Я ему воды в стакан плеснул. Дед Андрон, говорю, успокойся. Попей. Кем, ты говоришь, Борька твой стал? Тот пьет, на пузо себе воду проливает. Стакан отставляет и через стол ко мне перегибаясь шепчет - деткой стал. Это не Борька уже. Детка это. Подожди, говорю. А самому уже немного не по себе становится. Что за детки? Объясни ты толком! Дед на стул оседает. Ты, говорит, приезжий. Не знаешь многого. Про пруд-то Нечаев не знаешь небось? Ну знаю, говорю, пруд как пруд. Не купается только никто. А знаешь, почему, говорит? Про то мне еще моя бабка рассказывала, а ей — ее бабка. К Нечаеву пруду уже поди лет двести никто не подходит. Проклятое место. Детки там живут...

Липатов отпил водки. Волнуясь, словно еще раз переживая это заново.
- Я человек не впечатлительный, насмотрелся всякого. Но дед, чувствовал, во все это сильно верил. Что это за детки - еще раз его спросил. Семя дьявольское, старик шепчет, в Нечаевом пруде живет. В детей вцепляется, душу молодую жрет, а обличье ребенка принимает. Не ребенок это уже. У него глаза водяные. Сумрачные. Душа черная. А Борька мой, слышишь? Борька не говорит уже дней пять как. Куда ходит. Куда бегает — непонятно. Пробовал не пускать на улицу. А он посмотрел так. Посмотрел, словно темным ножом пырнул. Я как стоял у двери, так и сполз спиной по косяку. Ноги подкосились. Он молча через меня перешагнул и ушел. Я так лежал, лежал. Потом встал кое-как и к тебе сразу. Пашка, беда. Сердцем чую. Не за себя же боюсь столько. За всех боюсь. Я ему говорю, Андрон Василич, поехали, довезу тебя домой. Отдохнешь немного. Завтра заеду проведать. С Борькой твоим поговорю. Старик поднялся. Не веришь, говорит. Головой качает. Я, говорит, то ладно. О других подумай. Мы к машине спустились, поехали. К дому его привез. Он за калитку зашел, а я перед обратной дорогой перекурить решил. Обдумать. Прикурил, значит, сигарету, посмотрел на дорогу и вижу, шагах в ста группу ребятишек. Вечер уже тогда был, лиц не видно. Очертания только. Вижу лишь, что стоят все, словно строем. Человек семь-восемь. Не шелохнутся. Просто стоят и смотрят на меня. Я рукой помахал, крикнул наугад «Борька, домой иди. Дед ждет!» Никто не шевельнулся. Так и стоят. Я сигарету бросил. Сел в машину. Думал подъехать поближе. Двигатель включил. Фары зажглись. Я глаза поднимаю, а на дороге уже и нет никого. Словно и не было. У меня словно холодок пробежал по спине. Разворачиваюсь, еду обратно, а на душе неспокойно. Словно предчувствие какое-то нехорошее. Приехал в отделение. А усидеть не могу. Все хожу по кабинету. Нет, думаю, не успокоюсь. Надо все-таки вернуться, проверить, как там Андрон. Кобуру с пистолетом пристегнул. Сержанта на всякий случай с собой взял. Серегу. Поехали, говорю, может зацепка будет по делу-то. А Пахомов, говорил же, на краю живет. Там фонарей не было. Темно уже. Фары включил и мигалку на всякий случай. Подъезжаем к дому, подхожу к калитке заборной. Дергаю — закрыто. Щеколдой изнутри. «Андрон Василич», кричу, «ты дома?» Поверх калитки смотрю на окна. Свет не горит, но бликование идет. Телевизор, стало быть. Серега говорит, мол, не слышит дед или заснул уже, поехали домой, мол, что за спешка, на ночь глядя, старика беспокоить? Нет, говорю, давай зайдем, проверим. Руку через штакетины просовываю. Кое-как, изловчившись, щеколду отодвигаю. Кобуру, на всякий случай, расстегиваю. Подходим к дому, поднимаемся на крыльцо. Стучу в дверь. Прислушиваюсь. Тихо. Еще раз стучу. «Пахомов», кричу. Ты тут? Это Липатов! Ухо к двери прислоняю. Ничего не слышно. Даже телевизора. Достаю пистолет. Серега на меня так смотрит удивленно. Я ему киваю на ручку дверную, мол, дерни. Он нажимает. Дверь открывается. Внутри коридор темный. Лишь из дальней комнаты, видно, мелькание телевизора доносится. Мне отчего-то опять жутковато становится. Иду осторожно по коридору. На цыпочках практически. Сережка за мной. Захожу в комнату: в углу черно-белый телевизор без звука какой-то фильм показывает. В метре от него кресло, спинкой ко входу. Я помнил, что Пахомов видел плохо, а очки не носил. Наверное, и телевизор смотрел вплотную. Вижу, над спинкой голова виднеется. Я захожу аккуратно. Думаю, хотя что там «думаю», скорее очень-очень сильно надеюсь, что дед всего лишь уснул. Кресло обхожу и — представь! - чуть пистолет не роняю! В кресле Пахомов. Руки к подлокотникам проволокой привязаны. Рот открыт. Рубашка в крови еще свежей. А в каждом глазу — по отвертке. Загнаны по самые рукоятки. Я оставшемуся в дверях Сереге кричу: «Свет включи!» Он руками по стенке шарит, находит выключатель. Под потолком лампочка без абажура загорается. И тут я правда от неожиданности крикнул. В углу противоположном, где бок печки и между ним и застеленной кроватью - понимаешь, да? - как бы зазор такой. Так вот там лицом к стене пацан стоит. Белобрысый. Стоит молча. Я к нему подошел. «Борька?» - говорю. Руку на плечо кладу, разворачиваю его... И вот не знаю как это выразить конечно... Словно лицо куклы какой мясной. Белое. Губы сжаты. Глаза раскрыты, и блестящие зрачки - с пятак. Как сырые угли. Серега аж перекрестился. Тут я смотрю на борькину руку правую: пальцы в крови. «Ты что наделал?» - кричу. Тормошу его. Он молчит.

Липатов умолк, переводя дыхание. Вновь потянулся к пачке сигарет.
- Пацана привезли в участок той ночью. Дактилоскопию провели. Отпечатки его пальцев совпали с отпечатками на одной из отверток. На другой тоже оказались отпечатки, явно принадлежащие детской руке. Помню эту ночь. Кричал на него. Тормошил. Уговаривал. Спрашивал - зачем? Молчит. Смотрит. Спокойно, отстраненно, как сквозь меня. Оставлял его в кабинете, запирал, выходил на полчаса. Возвращаюсь - не шелохнулся ни на секунду. Конечно, мог бы предположить, что в шоке паренек, но не верил этому. Словно за всей этой каменной, спокойной миной хохот грохочет. Какое-то черное чувство. Так и не выведал от него, кто же был тот второй убийца. Что делать? Решили всех детей в селе проверить. Не такая уж и большая работа, в общем-то.
Я ожидал, что родители станут противиться, замыкаться, удерживать, протестовать. Но - нет. Ко мне добровольно приходили сами, приводя детей. Сотрудников мало, я сам прокатывал по тонким детским пальцам валик с чернилами и прижимал их к бумаге.
Было очевидно, что папки с мамками переживали и боялись гораздо больше детей. Те и были какие-то безучастные. Мол, отпечатки пальцев? Да пожалуйста! Сколько угодно! И я в то же время понимал, что разделяю чувства односельчан. Словно участвую в какой-то лотерее: но только бы не мой!
Конечно же, я не мог не думать о Сашке. Мне было ужасно стыдно, и я в душе проклинал себя за это, но беря в руки карточки с результатами дактилоскопии, я каждый раз надеялся: боже, пусть этот Вася, Петя, Наташа и окажется тем самым убийцей.
Когда я брал сашкину руку (не мог доверить никому), чувствуя, как холодны его пальцы, я спрашивал “Мне нужно волноваться?”
Сашок смотрел на меня, словно впервые. Таким любопытным и словно насмешливым взглядом. Такого у него я никогда не видел. Смотрел и ничего не ответил.
Той же ночью помощник позвонил. Нашли, говорят, совпадение.

Сашок.

У меня словно оборвалось все внутри. Представь, я стою ночью на кухне. За стеной Ленка спит. В маленькой комнате - Санька. И я понимаю, что весь этот мой маленький мирок, моя крепость, в которую я каждый день возвращался, в которой я ощущал счастье, опору, черпал силу, рушится прямо сейчас до основания! Что вот еще сохнут на полке тарелки после ужина. Капает кран. Тарахтит холодильник. Тикают настенные часы, отставая на пять минут. Но утром мне предстоит вести Сашку в отделение, объяснять всё Ленке, объяснять всё… И я сижу с пикающей трубкой в руке и не могу сойти с места. Словно, если я сдвинусь, все моментально разрушится, как карточный домик. Вот я и сидел. Сидел так всю ночь.

Следующий день я видел словно со стороны. Видел, как сказал Саньке “Одевайся!” Как молчал, когда Ленка бежала за нами, крича “куда? куда? куда?” Как вручал ребенка помощнику - “оформляй!” Как писал заявление об уходе по собственному желанию. Как сдувал пылинки со дна стакана и заливал его водкой.
Может, это был не один день. Я не знаю. Не знаю, где был потом и что делал. Помню, разве что, холод ступеней в подъезде, разбитые в кровь губы и ленкино лицо. Даже нет, не лицо, а голос. Взглянуть ей в лицо я не мог. Я даже не помню, что именно она говорила. Помню просто сам голос. Сердце словно в доски заколачивалось.

Где был? Где спал? Словно в чужом сне. Один лишь раз вынырнул. Когда Нечаев пруд закапывали. Весь Н-ск пришел. Экскаватор пригнали, самосвалы с песком. Все мужики, не сговариваясь, с лопатами пришли. Сами с грузовиков землю скидывали - и в пруд, и в пруд! Молча. Со злостью. Бабы стоят, смотрят. И я стою и хохочу. Такая злая радость разбирает, что в груди не помещается, прыгает. И когда видно стало, как мелеет пруд, когда черную воду по прорытой канаве сливать стали. Когда стало скрываться под набрасываемой землей его топкое, гнилое дно, все тоже хохотать начали. Какая-то истошная, лютая радость пошла. И радостно, и страшно! Когда все существо от хохота трясется, а глаза мертвы по-кукольному. Серым ужасом свело.
Вот тогда праздник был! Магазин открыли. Ящики водки вынесли. Прямо на берегу засыпанного пруда при свете фар гудели до утра по-злому. Пока не свалились там, где стояли. А проснулись, продолжили, пока было, что пить. Как закончилось, пошли по домам. Молча, как с кладбища.
Так и живем. Дети по колониям. Кость в горле. Вода в глазах.

Липатов замолчал. Я какое-то время молчал тоже, погруженный в рассказ. Даже не заметил, как вокруг стемнело. Однако, никто, похоже, не торопился включать свет. Я вздрогнул и расправил плечи, словно сбрасывая с себя холодное и мокрое одеяло, каким словно обернулось для меня липатовское повествование. Я повернулся, пошарив глазами по серой стене. Возле рогатой вешалки виднелся выключатель. Решительно подойдя к нему, я нажал на клавишу. Спустя секунду, моргнув, на потолке зажглись несколько плафонов, прыснув на убогую комнату холодного белого света.
- Интересный рассказ, - сказал я, вернувшись к столу и окончательно взяв себя в руки. - Впечатляет. Однако, не отвечает на мой вопрос: почему вы не хотите продать Лыковым акции?

Липатов стоял ровно, как статуя. Бескровные губы подрагивали. Шальной, словно обращенный внутрь себя взгляд остановился на пустом стакане.
- Кто они - знаешь? - медленно проговорил Павел. - Не знаешь. Думаешь, в первый раз эти убийства были? Не-е-ет. Я ж архивы проверял. Архивов мало оставалось, словно их за первую половину восьмидесятых вымарал кто. Одну лишь папочку, случайно за стеллаж завалившуюся, не заметили. Тогда в восемьдесят третьем серия убийств была. Дети тоже. Замяли дело тогда, наверное. Уж не знаю, кто и как. Концов не найти теперь. Только фамилии двух деток-то я хорошо запомнил. Братишки. На фотографиях хорошенькие такие, умноглазые. Витя и Ваня. Сидоровы их фамилия была. Однако лица-то запомнил. Потом когда одного из них увидел, понял, кто он. Лыковы они нынче.
- Подождите, так вы что, хотите сказать, что мэр города и его брат - бывшие убийцы? - изумился я . - И об этом никто не знает?
- Знают, наверное, - мрачно усмехнулся Павел. - А может и нет. Времени то вон сколько прошло, а помнить у нас не умеют.
- Так есть же материалы уголовного дела, - напомнил я. - Это же можно поднять! Где эти папки, там же, в судебном архиве?
- Нет, - вздохнул Липатов. - Кто-то видимо после меня папку ту нашел, и больше она в архив не возвращалась. А кто брал, не понять теперь. Тетрадей учета тоже нет.
- Хорошо, - сказал я, побарабанив пальцами по столу. - Допустим, они те самые Сидоровы. Чего вы лично боитесь?
- Лично я ничего не боюсь, - с вызовом ответил Липатов, пошатнувшись. - Я за других боюсь.
- Боитесь чего, Павел?
Тот осекся, словно проглотив черный комок. Повернул лицо к окну.
- Ты слышишь? - нервно спросил он.
- Чего? - не понял я.
Тот оторвался от стола и неестественно ровным шагом подошел к двери, открыл ее и встал у порога.
- Двигатель слышишь? - крикнул он встревоженно.
Подойдя к двери и сделав шаг на улицу я поводил головой, прислушиваясь. Сырой ветер донес со стороны завода шум мотора.
- Слышу, - коротко ответил я. - И что с того?
- Что это? - пробормотал Липатов и зашагал в сумерки на звук.
- Постойте, Липатов, - крикнул я ему.

Тот ускорил шаг. Я, запахнув пальто, потрусил за ним. Мокрые сумерки обволокли меня. Павел пересек дорогу и неожиданно прытко побежал по тропинке между гаражей. Я потрусил вслед, скользя по чавкающей земле. Я размахивал руками, стараясь не упасть. Старый подсохший репей по обе стороны тропинки цеплялся за рукава, оставляя на них крошащиеся влажные шарики. Смутная фигура Липатова мелькала где-то впереди.

Тропинка выскочила в поле, за которым острым клыком вонзалась в низкое небо заводская труба. Хлынувший в лицо ветер вновь донес оттуда рев мотора и собачий лай.

- Липатов! - кричал я. - Куда вы так несетесь?

Тот не сбавлял шаг. Его зеленая, в грязных разводах шинель развевалась крыльями на бегу. Вот он поравнялся с грудами бетонных плит, из-за которых выскочила некрупная шавка и, приседая на передние лапы, трусливо проводила Павла захлебывающимся прерывистым лаем.

Я ослабил узел шарфа. Липкий холод коснулся горла.

Липатов скрылся за углом заводского забора. Я остановился и согнулся перевести дыхание, уперев ладони в колени. Почувствовал во рту неприятный металлический привкус. Я сплюнул в сторону и, придерживая заколовший бок, заспешил дальше. Притихший было шум мотора раздался с новой силой.

За углом забора с опасно свисающими кудрями ржавой колючей проволоки тропинка взбиралась на крутой пригорок. На ее рыжей глинистой поверхности виднелись длинные смазанные следы и отпечатки ладони, словно кто-то поскальзывался, падал, но, поднимаясь, упрямо карабкался вверх.

Осторожно, бочком, проверяя ногой кочечки, начал подъем. К хрипу мотора за холмом присоединились отрывистые крики. Поднапрягшись, я выбрался на пригорок. Выпрямился.

В низине, за сухим лесом из палок борщевика натужно гудел оранжевый экскаватор, вонзив клыкастый ковш в сырую серо-черную землю, куча которой росла в пяти шагах от его корпуса. На гусенице экскаватора стоял Липатов и что-то кричал, безуспешно дергая за ручку дверцы кабины. Внутри сидел, прижавшись к дальней стенке, молодой парень-азиат, приставив к уху мобильный телефон. Со стороны стоявшего в ожидании самосвала к экскаватору спешили двое мужчин.

Я заскользил вниз по пригорку. В это время они уже подбежали к Липатову. Один резко потянул того за полу шинели. Павел, не обращая внимания, продолжал колотить в дверь кабины.


К первому мужчине присоединился второй. Вдвоем они рывком выдернули Липатова с гусеницы. Взмахнув руками, тот рухнул спиной на взрыхленную землю. Один из мужиков тут же пнул его ногой в грудь.
- Эй, - крикнул я, подбегая. - Хватит!
Ближайший мужик обернулся ко мне. Я заметил торчащий у него из рукава черной куртки кусок металлической трубы. Я остановился.
- Что надо? - проговорил-прорычал мужик, хмуря узкий лоб.
- Пруд, - прокашлявшись, застонал Липатов, приподнимаясь на локтях. - Зачем пруд раскапываете, суки?

Я огляделся по сторонам. Действительно, пригорок вытянутым овалом окаймлял ровную низину. Однако, если на дальнем его крае (или береге?) скрючились костлявые больные березы, то в самой низине не было и следа растительности. Только топкая земля, в которой уже успела вырасти широкая яма.
- Тебя не спросили, - угрожающе наклонился над Павлом один из мужиков.
- Что вы делаете, идиоты? - сплюнув, проговорил тот, вставая. - Понимаете, что вы делаете?
- Валите отсюда, - коротко сказал узколобый, выхватывая из рукава трубу.
- Павел, идемте, - попросил я.
- Ты тупой, что ли? - злобно выдавил Липатов, указывая на мужиков грязным пальцем. - Эти козлы разрывают пруд!
- Слышь, мы тебе по-хорошему сказали, - холодно пояснил узколобый, надвигаясь на него.

За холмом послышался короткий вой сирены. Скоро из борщевика выскочили две фигуры в полицейской форме. Одна - с коротким автоматом наперевес.
- О, юрист! - воскликнул первый, выйдя на освещенную прожекторами экскаватора площадку. – Ты, что ли, здесь хулиганишь?
- Нет, Сергей, - обратился я к капитану. - Это недоразумение.
- Какое еще недоразумение? - подозрительно спросил тот, держа руку на кобуре на поясе.
- Ты что делаешь, Сережка? - прохрипел, бросаясь к нему, Липатов. - Пруд же! Пруд же роют, гниды! А ты что? Ты что? Покрываешь мразей этих?
- Где ты этого ненормального встретил? - удивился, обращаясь ко мне, полицейский.
- Долгая история, - ответил я, запахнув шарф.
- Не знаю, юрист, какие у тебя с этим ****утым шашни, - процедил Сергей, - но идите вы оба подобру-поздорову. Не мешайте людям работать.
- Ах ты сука! - закричал Липатов, бросаясь к нему.
Сергей ловко увернулся и успел сделать подсечку. Липатов растянулся на земле и не успел встать - его пригвоздил коленом в спину второй подошедший полицейский.
- В наручники его давай! - приказал капитан.
- Куда вы его? - заволновался я. - Он же пьяный просто.
- Тем более, - отрезал Сергей. - Пусть в камере протрезвеет.
В возникшей после заглушения двигателя экскаватора тишине клацнул замок застегиваемых наручников. Липатов угрюмо поднялся с колен, подгоняемый в спину автоматным дулом.
- Тебя подбросить, юрист? - спросил Сергей.

Я еще раз оглядел площадку. Залитая холодным ярким светом она напоминала какой-то мрачный апокалипсический пейзаж. Наши длинные тени черными ножами уходили в мокрую темноту. Какое-то противное ощущение, нет, не испуганное возбуждение, а скорее исходящее от самой земли скользкое и липкое, как ползущая по спине холодная капля, чувство глубинного нутряного страха острыми паучьими лапками подобралось к груди.
- Да, пожалуй, - пробормотал я и побрел следом.

Весь путь до участка Липатов молчал. В прокуренном салоне полицейской “девятки” негромко играла песня группы “Земляне” “Земля в иллюминаторе”. Я молчал тоже. Глядя, как наползает в дрожащем свете фар размытая грунтовая дорога.
Спустя четверть часа машина остановилась у полицейского отделения. Вышедший автоматчик открыл Липатову дверь снаружи. Тот безмолвно выбрался с заднего сиденья.
- Оформляй, Лёш, - крикнул полицейскому Сергей, высовываясь из окна. - Я сейчас подъеду.
- Нашел, юрист, с кем связаться, - добавил он, трогаясь. - Представляю, что он тебе мог наговорить.
- Про Нечаев пруд? - наугад спросил я.
- Ну вот, смотрю, и наговорил! - хохотнул капитан. - Он же ёбнутый. Глухо ёбнутый! Я же говорил, он на сына приемного бросался перед тем, как того в колонию этапировали. Думал, что наоборот, спасает его от чего-то.
Сергей покачал головой.
- Хотя не приведи бог, конечно, в такой ситуации оказаться. Как там еще в голове перещелкнет… Приехали, юрист!
Машина, скрипнув тормозами, остановилась у темного здания гостиницы.
- Иди спать!
- А с ним что? - спросил я.
- С Пашкой? Да отоспится, отпущу, чего там.
- А с прудом? Вы же наверняка в курсе, зачем там копают?
- В курсе, - спокойно ответил Сергей. - Утвержденная мэром программа по экологическому обустройству города. Создание места отдыха и купания горожан.
- Купания? - изумился я. - Там?!
- Да, там! - с нажимом ответил Сергей. - Это ты из В-ска приехал и уехал. А нам тут жить!
- Но вы же знаете, вы же должны помнить, после каких событий его закапывали, при каких обстоятельствах?
- После каких?! - насмешливо переспросил Сергей. - Ты, похоже, наслушался тут сказок. Стали было осушать пруд для очистки дна. Потом деньги посчитали, решили, что дешевле будет зарыть совсем. Времена-то какие были. А сейчас мэр новый. О людях думает.
- Думает, - повторил я про себя.
- Давай, юрист, спокойной ночи! - хлопнул себя по ляжке Сергей. - Пора мне.
Я вышел из машины и, переступив через лужу, открыл дверь в освещенный холл гостиницы. Получив у консьержки ключ, поднялся по уже знакомой темной лестнице к себе в номер.

От обилия информации и мыслей не мог заснуть, метаясь с боку на бок. То проваливаясь в скоротечный лихорадочный сон, то подолгу глядя в темную тишину, которую неожиданно разорвал звонок мобильного.
- Алло! - торопливо бросил я в трубку, успев отметить ранний-ранний час на индикаторе в углу экрана.
- Я посчитал нужным поставить вас, Александр, в известность, - услышал я голос Сергея, звучавший озабоченно и сухо. - Только что знакомый вам Липатов Павел Валерьевич найден мертвым в камере.
- К-как? - оглушенно спросил я, перехватив телефон другой рукой.
- Повесился на ремне, - бесстрастно пояснил капитан. - Зайдите сегодня поутру. Поговорим немного, хорошо?
- Да-да, конечно, - приложив ладонь к горячему лбу, поспешил я.
Трубка откликнулась короткими гудками.

Я сел на кровати, включил торшер и потянулся к лежащей на тумбочке пачке сигарет. Первую выкурил, не заметив. Подкурил от нее вторую. Не мог выразить, что же именно меня так потрясло. Скоропостижная и трагическая смерть несчастного и очевидно находившегося не в себе человека? Или эта чудовищная, совершенно непостижимая взаимосвязь событий, совершенно по здравому рассуждению невозможных? Да и тон Сергея, несмотря на всю успокаивающую рассудительность, был скорее присущ человеку, сознательно и глухо что-то скрывающему. Или мне только так показалось?

Продолжая курить, мерить шагами комнату и соображать, как же мне поступать дальше, я встретил рассвет. Одновременно с первыми молочными лучами из окна мой телефон снова зазвонил. На этот раз звонил начальник.
- Саша, - послышался его трескучий голос, - мне только что клиент твой звонил, разбудил…
Я представил взъерошенного старика, с трудом нашедшего впопыхах на прикроватном столике очки, и мне стало его немного жалко.
- Так вот, - продолжил тот. - Свое дело он отзывает. Но требует отчет о проделанной работе. Саша, ты что-нибудь понимаешь?
- И да, и нет, - вымолвил я.
- Давай тогда выписывайся и поезжай обратно, - помолчав, сказал начальник. - Ох, знал, что с бандюганами просто не будет. Хорошо, что предоплату оставляют.
“Кто-кто, а ты все о деньгах”, - с досадой подумал я и почувствовал как растворяется нахлынувшая было жалость.

Я положил трубку и потер глаза. Мысль о скором отъезде, надо признать, сильно подняла дух. Спустя час я собрался и, узнав у консьержки при выписке из гостиницы несложное расписание автобуса до В-ска, поспешил в полицейский участок.

- С чемоданом? - отметил Сергей, когда я зашел в его кабинет.
- Да, возвращаюсь, - ответил я, садясь на предложенный стул.
- Чаю?
- Не откажусь.
Сергей включил стоящий на пыльном подоконнике электрический чайник.
- Давайте, Александр, вы мне расскажете, о чем вы там с погибшим говорили и что вообще тут делали эти дни? - предложил капитан, бросая чайный пакетик в глубокую кружку с нелепым изображением диснеевского Винни Пуха.

Прихлебывая чай, я, не особо вдаваясь в подробности, пояснил цель визита, не упоминая имен заказчиков, а также деталей разговора с Липатовым, которого представил лишь как случайного собеседника в столовой. После чего выразил сожаление его кончиной.
- Но истории, конечно, странные у вас тут происходили, - закончил я. - С детьми теми, имею в виду. Бог с ним, с прудом. Мало ли легенд напридумывают. Но убийства бандами малолетних - это ж вообще за гранью!
Сергей, склонившийся до того за блокнотом, откинулся в кресле и сложил руки на животе.
- Грань то у каждого своя, - глядя на свою нетронутую кружку с остывшим чаем, сказал он. - Нет, не подумай, что я защищаю там или еще чего. Вот подумай, чего тут люди сейчас с рождения видят? Разруху. Нищету. Два канала по телевизору. Школы закрывают - учить некому. Папка пьяный пьяную мамку за волосы таскает. Все развлечения - сивухи нажраться да рожу набить. Или клея в пакет залить и ходить потом, слюну пускать пузырями. Что у них в голове там? Вот то-то же.
Я промолчал. Посмотрел на часы. Мой автобус отходил через десять минут.
- Если понадоблюсь, вот телефон моей конторы, - сказал я, поднимаясь и протягивая капитану визитку. - Я возвращаюсь в В-ск. Держите в курсе по поводу тех напавших на меня.
- Конечно, - криво усмехнулся тот, не вставая. – Ну, бывай, юрист.

Я вышел из здания, кивнув курившему на соседнем крыльце врачу Семенову. Тот неохотно кивнул в ответ. На остановке уже стоял тот же ЛИАЗ, что и привез меня сюда. Лысоватый водитель в серой куртке разложил на руле газету. Я зашел в переднюю дверь. Отдав водителю купюру за проезд, сел у окна на заднем ряду.

Через минуту за пыльным стеклом дрогнул и поплыл знакомый уже городской пейзаж. Куцые ели возле здания администрации. Сиротливый фасад моего временного здешнего убежища. Треснутый асфальт уходящих меж неумытых домов дорожек. Блеклая в свете дня вывеска ночного клуба. Покосившиеся, исписанные краской гаражи. Строения начинали редеть и вот автобус, обогнав тарахтящий трактор, выехал к съезду на областную трассу.

На обочине дороги, под столбом с табличкой с перечеркнутой косой красной линией надписью Н-СК стоял тот самый, встреченный ранее в “Уюте” черноволосый мальчуган. Мусоля во рту большой палец, он смотрел на трассу, провожая взглядом редкие машины. Автобус, пропустив груженую фуру, взревев, вырулил на большую дорогу.

На мгновение я встретился с мальчиком глазами. Хотелось бы сказать, хотя даже не то, чтобы сказать, а просто понадеяться, что я уловил в них какое-то любопытство, игровой интерес, злобу или хулиганистую искру. Хоть какое-то живое, присущее детям и рвущееся наружу чувство. Нет. Только короткий укол холодной, бесцветной и безразличной пустотой.