С моей сибирской зимовки прошло уже более десяти лет. По вечерам, когда утихает домашняя возня детей и собачек, поработав над чем то серьезным, в рамках своих деловых обязательств перед своими работадателями, иногда я достаю свой сибирский дневник, наугад открываю страницу, смотрю на какой то абзац, набросанный торопливой рукой молодой, наивной журналистки, по своей прихоти, очутившиеся в каком то другом мире – вроде не знакомом, но таким близким, что сразу и без напоминания начинаешь соображать – ты у истока своего рода! Ты вернулась домой! Ты – сибирячка, хотя и родилась в другой стране, жила ее культурой и традициями, училась, работала, служила в своей Родине, бегала, прыгала, ползала, стреляла из всех видов стрелкового оружия – в поте лица училась защищать свою Родину, а может честнее было бы сказать – избавлялась от кредитной обузы за учебу в университете. Но вот ты в Сибири, в глухой таежной деревне из ста добротных, деревянных домов старой постройки. Твое жилье – громадная комната с маленькими окнами и большая русская печка. Между тем и этим миром всего трое суток воздушного путешествия и многочасовая поездка по сибирским дорогам. Всего трое суток, из тысяча прожитых! Ты простая сибирячка, весь день прожившая среди таких же сибиряков… Ровно в полночь гаснет настольная электролампа – это выключают дизельную электростанцию деревенской пилорамы, и ты привычно зажигаешь настольную керосиновую лампу, берешь толстую тетрадь и простую шариковую ручку и пишешь свой дневник, ведь ты – Шведка, журналистка в глухой сибирской деревне, среди тайги, среди сибиряков-таежников, где по улицам бегают собаки –полуволки, натасканные на медведя, а у тебя за спиной, развалившиеся в полный рост на простом матерчатом коврике дрыхнет твой верный Санчо-Панчо по имени Икарчик… Вроде дрыхнет, даже порой сопит, но ты прекрасно знаешь, что он сквозь свою густую шерсть внимательно следит за тобой. И стоит тебя положить ручку на стол, откинутся в кресле, как тут же на твои колени ложится тяжелая голова твоего верного Санчо-Панчо…
Все это выстрелом промелькнет в голове, взяв в руки свой Сибирский дневник! Его писал наивный, молодой, хотя и образованный человек. Теперь его читает журналист международник, мама двух детишек, жена, домохозяйка – председатель колхоза, состоящего из красивого петуха с его гаремом и трех ездовых собачек…
Если честно, то серьезная читка дневника не получается! Наугад откроешь лист, глазами уткнешься в какой ни будь наспех написанный абзац…, и ты снова там, в глухой сибирской деревушке…. Прочитав горький, короткий абзац про нелепую смерть белочки, я снова почувствовала бешенный ритм ее маленького сердечка и немой вопрос, нам людям, в ее застывающих глазах: Зачем вы убили меня? В ее память, только в память этой Белочки, я написала рассказ – Последний выстрел. Он действительно, дай Бог, был последним, при мне сделанным выстрелом, породившим смерть!
Сегодня расскажу о деревенском псе по имени Васька.
Так как я в Сибирскую тайгу свалилась с неба со своим Санчо-Панчо по имени Икарчик, и хозяин моего дома тут же во дворе «перекрестил» меня в - Саню, а Икарчика – в Нежинку! И вот эту новоиспеченную Саню очень волновал вопрос «акклиматизация Нежинки» среди своих собратьев, которые не только дружным хором, но и в одиночку могли напугать даже медведя. Я за пару дней стала сибирячкой Саней, которая ничем особым не выделялась среди односельчанок. Ну, а мой черный терьер по имени Икарчик – Нежинка, сразу выделялся среди деревенских собак-полуволков, мало чем отличающееся друг от друга. Поэтому, в первые дни я свою Нежинку отпускала от себя на длину поводка, а то и вообще бралась за ошейник. Вот такой парой – Не разлей водой! – мы обошли всю деревню, побывали даже на пилораме, где нам обоим жутко не понравился визг циркулярной пилы, и мы быстро ушли оттуда.
Для более полного понимания жизни собак в глухой сибирской деревне, надо пояснить, что тут бездомных собак не было, хотя и бегали по деревне из одного конца в другой колхозами. Правда, состав колхоза менялся, и как я поняла, все зависело от крепости забора вокруг дома и запора на калитке – т.е. сумела собака улизнуть из дома на улицу – стала членом колхоза до кормежки. Не сумела улизнуть - торчала во дворе, через щели в заборе облаивала всех прохожих, невзирая на количество ног у проходящего мимо живого – но свободного существа. Ну а если говорить о колхозе, то какой колхоз без председателя! Говорят, что в недалеком прошлом председателей колхозов присылали сверху, но это было в людских колхозах. В собачьих колхозах сибирской деревушки председатели собачьих колхозов как то все были «самовидвиженцами»! И каждому микро колхозу был свой самовидвиженец – председатель. Ну, прям, как у людей – из двух: один начальник, второй… ну сами понимаете! В будни дни по деревне и в ее округе бегали по несколько колхозов, однако, разборок между колхозами не наблюдалось, ибо все эти колхозники были при довольствии в своих домах.
Самый большой колхоз «по кворуму» образовывался по выходным и праздничным дням, когда калитки и ворота по всей деревне стояли открытыми с утра до поздней ночи. И вот над этим праздничным единым собачьим колхозом председательствовал пес по имени – Васька! Это был красивый и сильный пес, с явным признаком в великолепном экстерьере, что его недалекие предки бегали по тайге и наводили страх на деревенскую живность!
Это был наш первый выходной, когда мы с Икарчиком на единственной деревенской улице с глазу на глаз столкнулись, нет, нас просто окружила стая здоровых зверей, то ли собак, то ли стая волков, решившиеся в поисках добычи прочесать глухую сибирскую таежную деревушку… Стая, как по команде, присела кругом, на ногах стояли только Васька и Икарчик. У обоих шерсть на шее стала дыбом, и я поняла, что оба готовы драться до конца… У меня сердце юркнула в пятки, но я заставила себя стать между собаками. Глядя Ваське прямо в глаза, один который был у него синим, а второй – черным, я сказала: «Какой ты красивый, Вася! Да, видать, и умный! Ну прям –Василь Васильевич! Давай, дружить! Меня звать – Саня! А этого черного лоботряса, моего друга – Икар!» Не отводя взгляда от глаз Васьки, я протянула к нему руку и дотронулась до его уха. Пес инстинктивно прижал уши, внимательно взглянул на меня, и я облегченно вздохнула – Председатель колхоза отложил публичную порку чужака, а со своим Икарчиком у меня не должно было быть проблем. Не глядя на своего Санчо-Панчо, я приказала ему сесть, и он сел у моей ноги. Мой пес жался к моей ноге, а я гладила Василь Васильевича и медленно присела перед ним… Эта была очень умная собака - волк, разноглазый красавец. Я из руки покормила его и Икарчика лакомством, остаток бросила колхозникам…. Через некоторое время стая умчалась по улице. Я присела напротив своего Икарчика, раздвинула шерсть перед его глазами, долго смотрела в них, и чем дольше смотрела, тем яснее начинала понимать, что доброта сильнее агрессии!
Через пару дней Трофим Трофимович, мой добрый сибирский Ангел, ввел нас с Икарчиком в дом Васьки. Во дворе нас встретил Васька. Держа за ошейник Икарчика, я угостила хозяина дома кусочком рыбы, погладила и, сказав: «Василь Васильевич, будь человеком, подружись с Икарчиком! Он здесь один, чужой, ему скучно!» отцепила поводок. Обнюхав друг друга, собаки в бок о бок побежали вдоль забора, а мы с Трофим Трофимовичем вошли в дом.
Хозяйке дома – Ире - было чуть за тридцать. Мужу – Николай Николаевичу - за пятьдесят. Растили двух мальчиков и девочку. Дети быстро накрыли стол, но бросилось в глаза, что хозяин даже не пригубил налитый полстакана. Мы - две женщины и Трофим Трофимович выпили, закусили солеными грибками, и разговор пошел о собаках. Я им рассказала, что у Икарчика мама знаменитая полицейская собачка, а вот ее детенышей забраковали. Николай Николаевич часто вставал, подходил к окнам, возвращался и задумчиво бубнил себе под нос – Странно видеть Ваську таким… дружественным! До сего дня он никого не пускал во двор! Даже тех, с кем дружил на улице!
Как то после таких раздумий в меня заиграл дух журналистки, и я спросила: «Николай Николаевич, а как Василь Васильевич к Вам попал? Он же умнейший пес! Самородок! И сколько ему лет?»
Хозяин дома долго молчал, изредка взглянув на меня, на супругу, Трофим Трофимовича, он опускал голову, играл в пустой тарелке с вилкой – было ясно: человек не может так просто решиться, на что то важное! Тишина затянулась, и мне стало дико стыдно за свои вопросы в чужом доме. Дом, это не служебный кабинет, где вопросом надо сбивать с ног, выводить из себя свою жертву! После уличного знакомства с Василь Васильевичем и его колхозом, я попыталась у своего сибирского Ангела узнать подробности о собаке и его хозяине, но Трофим Трофимович был не многословен: Николай – местный, ушел в армию, воевал, одно время пил беспробудно, но потом вдруг перестал… Жена учительница местной школы. До этого жила в городе, но, что то не пошло – сбежала от мужа с сыном сюда, в деревню, живет с Николаем…
«Саня, Трофим Трофимович мне говорил, что ты журналистка. Но это, не главное…. Главное, что ты собачница с пяти лет и сама когда то собирала собачьи какашки! Мы до этого пока не доросли! Ты совсем из другого мира, но твои корни из здешних мест… Ты сибирячка, я сибиряк, Трофим Трофимович – сибиряк, Иришка…» хозяин внимательно посмотрел на жену, как то мило ей улыбнулся и продолжил: «Иришка… почти сибирячка! Ну а Васька – правнук сибирского волка! Я вернулся с войны моральным инвалидом… Трудно представить здорового, почти двухметрового сибиряка моральным инвалидом. В армию нас проводили с оркестром, везли на автобусе, а с войны я вернулся ночью, в дождь, прошагав полсотни километров по таежной дороге. На войну я пошел добровольно, в порыве патриотизма, но там я быстро понял, что мой ложный патриотизм надо быстро менять на выживаемость! И нам, вчерашним деревенским мальчишкам надо было учиться выживать, убивая других! Убивая других на их же родной земле! И это стало нормой! После боя, было несколько дней дикой пьянки, чтобы не вспоминать убитых друзей, не смотреть на пустующие койки, в промежутке был разврат, если подвернулись «чекистки»… Ну это те, которые за свою «любовь» брали чеками… Потом был отход от похмелья и снова поход по тропам «интернационального долга»…. И вот после этой кошмарно - привольной двух годичной эпопеи в этот дом ночью вернулся моральный урод. Работать не хотелось, хотя до армии лес валил, на пилараме работал… Жил иллюзией героя… на пенсии родителей! Через некоторое время в нашей деревне появилась Иришка… Закрутило, запуржило… Стали жить в месте… Пошли дети… Родители ушли в иной мир! И я снова запил… Домой возвращаться не хотелось… Ночевал где попало… Однажды, зимой проснулся в каком то сарае от тепла… собаки! Без него, видать, меня здесь не было бы! Это был Васька! Потом мне люди добрые подсказали, что его прадед был настоящим волком, которого щенком приютил у себя местный лесник, убивший волчицу. Васьки тогда было гола полтора два, сбежал от прежнего хозяина и … спас меня! Стал жить у нас. Во двор никого не пускал. Ходил со мной на работу, любил охотиться! Осенью ловил зайца на бегу и передавал мне его еще тепленьким. И вот как то прихожу домой сильно поддатый… Иришка, всегда такая тихая, вдруг набросилась на меня…. Я ее за горло и медленно отрываю от пола… Вдруг боль в руке… это в руку вцепился Васька… Смотрю – рукав в крови… Это, как тогда – на войне – кровь, значит, ранили, убили твоего друга.. Ах вы, сволочи! Я завыл, мятюгнулся, подбежал к кровати, сорвал со стены двухстволку и поворачиваюсь к врагам… Но тут что то не так… Это не война и я не в окопах! Иришка почему то плачет, а Васька присел в прыжке, и я, даже пьяный, вдруг понял, что Васька, при взводе курка, а он прекрасно знал, что за щелчком последует гром и смерть… опередит меня, старого вояку, и порвет мне горло… А ружье то не заряженное, патроны все под ключом в железном ящике, ведь у нас с Иришой мальчишки-шалунишки… Все это молнией пронеслось у меня в голове, и винтовка выпала из рук, и я свалился на кровать и провалился бездну…. Проснулся от шершавого, горячего языка Васьки… Он стоял рядом у койки и вылизывал на моей руке рану, нанесенную собственными зубами… И я вдруг заплакал от стыда за свое скотство перед этим отважным живым существом. Вот так Василь Васильевич вернул меня к нормальной человеческой жизни!»
Когда я вернулась к себе домой, через некоторое время до меня дозвонились внуки Трофим Трофимовича и от его имени передали, что в глухой сибирской деревушке по улицам начала бегать новая порода собачек метисок. Положив трубку, я взглянула на Икарчика и подумала: «Все таки, намотросил!» Черный терьер на мои мысли вильнул обрубком хвостика, и это надо было понимать – Жизнь продолжается, и давай идем гулять!