Дворецкий с радостным удивлением вперился в меня обоими глазами. Нет. Совершенно никакой возможности смотреть в его лицо прямо. Оно, словно глина в руках гончара, мнется, делая моего собеседника то стариком, то статным юношей, века этак из 18, то совершенно непонятным мужчиной с неопределенным возрастом.
— Ты и впрямь так думаешь? Ты думаешь, что ты не сумасшедший?
— Ну...да.
Он захохотал. Взахлеб. Он давился смехом, держался за живот, показывал в меня пальцем, утирал слезы, смотрел по очереди глазами и снова начинал хохотать. Я почувствовал смущение, решил закурить еще раз и подождать, пока тот просмеётся. Приступы его неземной радости были частыми гостями в наших задушевных беседах. Внезапно он с силой ударил по крышке стола обоими кулаками, вскочил и заметался по комнате. Подбежал к серванту, начал копаться там, тихо изрыгая проклятия и, наконец, достал какую-то старую рваную папку.
— Вот! Гляди!
Он швырнул её на стол и при ударе из папки выпало несколько фотографий. Моих фотографий. Я снова вставил сигарету в зубы, щелкнул зажигалкой, выпустил клуб дыма и приготовился прикоснуться к тому, чего я не люблю больше всего — прошлому.
Собеседник в свою очередь закинул руки за спину и стал изумленно рассматривать потолок. Знаю я этот его трюк. Это он так вежливость проявляет. Типа "все-все-все, читай, я тебе пока не буду мешать".
Я раскрыл папку в самом конце. Запись от 16 июня 2015 года. С фотоотчетом с места проведения мероприятия. Ну вот надо было ворошить именно это. Я пробежал глазами текст, посмотрел фотографии.
— Ты не имел права.
Он медленно перевел на меня взгляд и сделал шаг навстречу.
— Я клянусь этим домом, что ты - такой же больной, как и я! Ведь только представить себе: пригласить девушку домой, заняться с ней сексом, содрать кожу и заспиртовать в стеклянном бидоне! Черт возьми, на это даже у меня не хватило бы фантазии! А я ведь, между прочим, — автономная часть твоего подсознания.
Я поморщился, вспоминая ту памятную дату в деталях. Да, некрасиво вышло как-то.
— Но мне нужна была та, которая могла бы слушать и не перебивать! И чтобы она со мной не спорила, а только соглашалась.
— Она может лишь только дрейфовать в твоей банке в знак согласия. Отпусти её, слышишь? Ты слышишь меня?
— Да слышу, слышу. Ладно. Выпускай меня тогда.
Дворецкий изогнулся в шутовском поклоне, играя полами камзола, и параллельно собирая пыль. Потом резко выпрямился, достал шпагу и срезал мне голову, как всегда чисто и аккуратно. В мире, откуда он пришел, он был первым фехтовальщиком.
Я открыл глаза, поднялся с кровати и прошел в большую комнату. Бидон был там, где и положено ему быть — в углу, накрытый белоснежной простыней. На улице вечерело, шторы были задернуты. Впрочем, шторы и так всегда были задернуты. Я содрал простыню. В призрачно зеленом растворе парило тело девушки. Без кожи, конечно же.Глаза изумленно смотрели на меня, рот был открыт в беззвучном ужасе. Я ухмыльнулся, постучал по стеклу пальцем, но она как всегда не ответила.
Что же, дворецкий завещал, что отнимать свободу мы не имеем права. Послушаем мудрого дурака. Я сходил за пистолетом, вернулся и выстрелил в стекло. Оно покрылось трещинами, на секунду мне показалось даже, что девушка перевела взгляд. Я выстрелил еще раз, потекла струйка раствора. Жалко было отпускать такую красоту, эх. Но держать коллекцию имеет права только дворецкий. Никогда не понимал его мотивов, но сукин сын знает, что делает. Я выстрелил в третий раз и стекло лопнуло. Меня снесло потоком, больно ударило окоченевшим трупом. Я поднялся, поскользнулся, упал и снова поднялся. затем я поднял тело, положил его в простыню. Нужно было сходить приготовить лопаты, кирку и фонарь. А после торжественного погребения в огороде меня ждал чудесный ужин при свечах, со спорами на латыни, руганью на испанском, мольбами на польском и клятвами в дружбе на французском. Дворецкий умел сделать мой вечер. Ну а пока нужно было похоронить то, что я так не люблю — прошлое.
***
Я открыл глаза. Дворецкий довольно что-то мурлыкал себе под нос, стоя ко мне спиной. Сервировал стол к ужину, расставлял тарелки, ставил бокалы для вина, складывал салфетки и порхал вокруг стола, квохча, как курица, снесшая яйцо к празднику. Я чиркнул зажигалкой, закуривая сигарету, выпустил носом дым и облокотился на стену. Мой сумасшедший автономный осколок подсознания обернулся, окинул меня взглядом и бросил:
-- Иди мыть руки.
-- Пошел ты.
Я дополнил жест фигурным хитросплетением кисти, чтобы конкретизировать пожелание, на что Дворецкий ухмыльнулся, облизал губы и вернулся к своему занятию. Он нарочито делал все до мельчайших деталей правильно, четко и размеренно.
-- Скоро прибудут гости, поможешь мне хотя бы?
Я засмеялся, он лег на стол, а потом аж присел на пол, давясь от смеха. Мы смеялись с ним минуты три, заливисто и беззаботно, пока у меня живот не заболел. Я сообщил ему об этом, чем снова вызвал приступ хохота. Наконец, отсмеявшись, он, не говоря больше ни слова, вернулся к своей скурпулезной и выверенной сервировке стола. Негодяй знал, конечно, что времени тут нет. Как, собственно, нет и пространства. Ни стола этого чертового, ни посуды, ни даже нас ним, наверное. Я снова закурил. Я мог бы сделать так, чтобы сигарета не заканчивалась никогда, но мы с дворецким давно взяли за правило, что бред-то бредом, но жить лучше по законам. Особенно физики. А то в такие дебри залезешь, что сам себе рад не будешь. Я подошел к зеркалу, начал перевязывать галстук, убирать пылинки с пиджака. Все-таки сегодня был Ужин, нужно было выглядеть элегантно, хотя бы для себя самого.
-- Сколько будет гостей? -- спросил я.
-- Ну... все наши, плюс еще та, новенькая из Петербурга.
-- А она зачем?
-- Ну как же, пусть человек приобщается.
Дворецкий принялся расставлять стулья. Красивые венские стулья, резное дерево, велюровая обивка. Я присел на один и уставился на него. Тот, закончив расстановку, провозгласил, что-де пора бы уже и разливать. Жестом фокусника он достал из-за спины бутылку вина и налил жидкий рубин в бокал. По комнате поплыл аромат. Поболтав его слегка в воздухе, он поднес бокал к носу.
-- Великолепный букет с тонами пряностей, переплетающимися с ароматами черной смородины, сливы, кофе и легкой нотой белого шоколада.
Нос услужливо чувствовал запахи перечисленного.
-- Угадаешь?
-- Да тут и гадать нечего, это -- Шато Пап Клеман Гран Крю Классе.
Дворецкий ощерился, приподняв бровь, и ткнул в меня крючковатым пальцем
-- Ты знал! Знал!
Он запустил бокалом в стену справа от себя и схватил со стола бутылку.
-- Я просто обязан продегустировать
Присосавшись к бутылке, он вздернул голову, держа горлышко зубами, развел руки и начал лить вино себе в глотку. Я довольно наблюдал за этим представлением, подперев подбородок кулаком. Когда бутылка опустошилась, он, в этот раз уже зубами, отшвырнул её в сторону той же злосчастной стены, куда до этого летел бокал. Затем мой друг чуть изумленно прислушался к собственным ощущениям, повращал глазами и оглушительно рыгнул.
-- Dios mio, оно просто великолепно!
Я спрятал лицо в ладони и меня опять начало раздирать веселье.
-- К черту скромности, у меня этого вина два погреба!
-- Ну, если ты говоришь, значит, так оно и есть. Давай уже разливай. Гостей пора бы и запускать уже!
-- А ведь и верно, пора.
Он поправил свой неизменный камзол, подошел к стене, снял висевшую шпагу в ножнах, водрузил себе её на пояс и чинно провозгласил об открытие вечера. Я развалился, насколько это было возможно, на стуле и приготовился встречать наших гостей. Двери открылись, предоставляя взору чревоточину ночи, и оттуда начали выходить люди. Шесть человек. Шестой была Алина, новенькая, из Петербурга которая. С каждым из них Дворецкий вежливо здоровался, мужественно жал руку господам и подобострастно-нежно целовал холеные ручки дамам. Я же просто вскидывал ладонь в знак приветствия и сопровождал это легким поклоном головы. Наконец все были встречены, все были приняты на Ужин, всем были рады. Особенно дворецкий радовался новенькой. Возникал то справа, о слева от неё, пока провожал до стола, все восхищался белизной её нежной кожи. Алина удивленно посмотрела на меня, я подмигнул ей в ответ и сказал, что пора бы начинать уже ужин. Все уселись поудобнее, начали улыбаться друг другу, потихоньку переговариваться. Алина сидела слева, невдалеке от меня, дворецкий сел напротив. Она аккуратно взяла со стола серебряную десертную вилочку и повертела её в руках. Дворецкий сказал, что Ужин готов, но прежде, чем приступить к трапезе, просто необходимо помолиться. И, подавая пример другим, он закатал рукава камзола и громко водрузил локти на стол. Сложив руки вместе, он уткнулся в них лицом и вздохнул. Гости не замедлили ждать и проделали ритуал. Я закурил и окинул взглядом сидящих
-- Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum. -- Голос Дворецкого изменился, приобрел мягкий басовитый оттенок, будто у старого монаха.
Справа от меня сидела женщина в белом платье. Тонкие шрамы на руках, идущие от кисти и до сгиба локтя напомнили мне о её горе. Регина была самоубийцей. Не знаю, жива ли она была или нет, но я надеялся все-таки, что жива. Её тонкие губы беззвучно шептали слова молитвы во след за Дворецким, а подбородок дрожал, как будто бы она собиралась заплакать.
-- Adveniat regnum tuum. Fiat voluntas tua
Далее за Региной сидел Игорь. Студент, умница, спортсмен. Любимец в своем ВУЗе, активист. Сердцеед, но без фанатизма. у него была вполне себе верная, любящая и любимая девушка, любимая семья и любимое хобби. Он приглашал к себе домой маленьких девочек, когда никого из домочадцев не было, затем он раздевал их, фотографировал и...Ну, продолжение так любит показывать телеканал НТВ в программе "Криминальная Россия". И вот ведь незадача: правоохранительные органы до сих пор его не раскрыли всех его увеселительных деяний.
-- Sicut in caelo et in terra. Panem nostrum quotidianum da nobis hodie.
Ира. Ира была шлюхой. Но шлюхой она была несчастной и очень начитанной. Нет, я искренне считаю, что порочность в женщине -- благо, но в Ире её порочность, помноженная на нимфоманию, увлечением БДСМ и умением писать обворожительные стихи заставляли с осторожностью относиться к ней. Даже сейчас она томно дышала похотью и облизывала губы так, что взгляда оторвать невозможно было.
-- Et dimitte nobis debita nostra, sicut et nos dimittimus debitoribus nostris.
Справа от Дворецкого сидела Татьяна. Татьяна была лесбиянкой. Она спала со своей сестрой. Учились мы с ней когда-то. Пригласила она меня домой, фильм посмотреть. Ну, пока фильм смотрели -- разделись, жарко же. Тут её сестра вваливается в комнату. В общем...ходил я к ним еще потом пару раз. Полюбилось мне это дело. Сестру я толком не запомнил, а вот Танюшка была доброй, открытой и веселой девочкой. Я всегда был ей рад.
Et ne nos inducas in tentationem, sed libera nos a malo.
-- Далее сидел Павел. Грузный, с бульдожьим лицом, густыми бровями и легкой залысиной. Он был преподавателем философии, полиглотом, любил математику, физику, умные разговоры и напиваться до усрачки. Как у него получалось оставаться при своем месте в нашем университете -- уму не постижимо, довелось мне встретиться с ним только один раз, причем, на какой-то пьянке, где он втолковывал про "струны мира" какому-то доходяге, дыша на того перегаром, теребя его за рукав и поминутно хватая за грудки, пока тот, еле пища, соглашался с теорией видения мира Павлуши. Очень неординарный собеседник.
-- Quoniam Tuum est regnum et virtus et gloria in saecula.
Ну и Алиночка, наша новенькая из гостей. В ней я понял только одно: с ней во мне что-то меняется, я становлюсь будто бы лучше. Побольше бы таких людей.
Я склонил голову, упер лоб в кисти.
-- In nomine Patrism et Filii, et spiritus Sancti.
Мы подняли с дворецким глаза друг на друга и произнесли финальное: "Amen". Гости подняли лица, Регина начала неистово креститься, Игорь хрюкнул от смеха, глядя на это. Алина терла кулачком глаза. На столе уже стояла еда, бутылки. Ира поспешила сообщить дворецкому, что он просто маг и волшебник и что все очень вкусно даже на вид. Павел потирал руки, Татьяна, положив руку на колено Дворецкому, что-то тихо тому нашептывала. Сам же дворецкий, будучи окруженный вниманием женщин, вежливо улыбался и расточал комплименты на каком-то языке. Ну а я сидел и курил. Ужин начинался