Урок памяти

               
                УРОК  ПАМЯТИ

   Весна в том году выдалась ранней, клейкие листочки на тополях проклюнулись в начале мая, утопив город в зыбком фисташковом мареве.
   Плакаты «Мир, Труд, Май» вдоль улиц спешно менялись на «День Победы».
   Перед жёлтой бочкой выросла солидная очередь:  по пути домой  работяги с засученными  рукавами делали крюк, чтобы осушить кружку - другую ядреного холодного кваса.
    Получив сдачу мокрыми монетами, Колька накрыл крышкой  эмалированный бидончик и зашагал по аллее, вдыхая запахи весны, двенадцатой в его жизни и оттого удивлявшей  новизной, будившей ожидания.
    Во дворе сверстники шумно гоняли залатанный мяч, норовя запулить его в  треснутое лобовое стекло «инвалидки», - пристанища дворовых кошек. Коля давно ждал,  когда, наконец, пионеры утащат её на металлолом.

   После уличного гвалта, и горячего солнца, приятно было окунуться в прохладный полумрак подъезда. Дом их,  с лепниной и пожарной каланчой под римский портик,  строили ещё пленные немцы. Все эти архитектурные излишества дополнял фонтан со слоном во дворе и ажурные беседки.
   В новом районе, который застраивался по ту сторону улицы «Алюминиевой» ничего такого и не предполагалось, одни панельные четырех-этажные коробки, а потому Коля всеми силами протестовал, когда родители собрались было обменять свою двушку на трешку в новостройке.
   Открыв дверь ключом, висевшим на шее, он вошёл в квартиру, где всё было как всегда: одиноко и пахло не весной, а горелой канифолью. Поэтому первым делом он сдвинул тюль и открыл балконную дверь.
   В просторной кухне отец в майке и с окуляром на небритом лице, припаивал трясущимися руками провода в ламповом приёмнике, одном из очереди бытовой техники, заполнившей оборудованный под мастерскую угол.
- Будешь? – Спросил Коля, поставив битончик на стол.
- Пиво?
- Ага! Квас.
Отец махнул рукой, но всё же выпил махом два стакана. Его только вчера выписали из больницы после инфаркта с категорическим запретом на спиртное. Вот уже день, как он держался. 
   
   Когда-то, и Колька смутно помнил те счастливые времена по фотографиям, отец работал начальником. Дом тогда был полон друзей, конфет, смеха и песен: «Выпьем же за Сашу, Сашу дорогого, а пока не выпьем - не нальём другого!».
Со временем контингент гостей изменился. Вместо Орловича, которого на работе поставили на место отца, дома все чаще стал появляться дядя Вася из гаража, ещё какой-то, вообще незнакомый мужик с обожженым лицом. И песни звучали уже не те: «Напрасно старушка ждёт сына домой, ей скажут она зарыдает…». Собственно, отец и сейчас работал на том же комбинате, но уже электриком в автотранспортном цехе. И того бы  лишился, если бы, как ворчала мать, не деревянная нога, или, по мнению её сестры, не золотые руки, о чём проведали соседи, и совсем незнакомые люди.
   Денег за ремонт он принципиально не брал, а вот перед чекушкой устоять не мог.
- Зайди в 35-ю, чтоб забрали свой ящик.
- А завтра нельзя? – Догадывался Коля, чем это кончится.
-  Нельзя. Здесь не склад, – Поднял из-под очков воспалённые глаза отец. Голос его  не располагал к дискуссии.
   В дверь позвонили.
-  Сам пришёл, - сказал отец. - Лёгок на помине.
Не тут-то было: на пороге оказались староста класса в роговых очках и  девочка Оля, от туфелек и до бантиков вся такая лучезарная,  что Коля зажмурился. И подумал: «Лучше бы сосед из 35-й».
Пока он боролся с приступом столбняка,  подружки бойко объяснили цель визита:
-  Мы по поручению председателя совета дружины,  пригласить твоего папу выступить на торжественной линейке.
- Чиво?! – Похолодел Коля.
- Он ведь у тебя ветеран?
- У меня? Н-неа, - Коля для убедительности покрутил головой.
- Не ври, Воробьёв. Мы в военкомат запрос делали. Сказали, воевал.
- Да он так, немного.
-  Так – не так, пусти, мы сами разберёмся.
- А нету его.
Но в этот момент по коридору загромыхало.
- Я это,  сам ему скажу, - захлопнул Коля дверь перед самым носом у девочек.
- Ну, Воробьёв, сорвёшь мероприятие, - услышал он через замочную скважину голос старосты, - мало  не покажется!
                *    *    *
       Классная руководительница  написала не одно приглашение  отцу на школьный урок памяти. Но все они остались без внимания, поскольку Колиным дневником дома редко интересовались. Сам он о выступлении и не  заикался.      Всё, что мог отец рассказать, Коля уже слышал из его застольных бесед.
  Про цепи утопающих в сугробах новобранцев под кинжальным огнём; про то, как в первую же зиму передохли и были съедены все лошади, и орудия тянули по колени в грязи  измождённые солдаты;  как пристреливал политрук надорвавшихся, или,  как самому ему в бою пустили пулю в затылок? Не «за Сталина», как он орал, а за убитых им товарищей.      В кино такого не увидишь. А то, что показывали,  отец не мог  смотреть.
- Враньё! Ну, где они видели в 41-м новенькие сапоги и шинели? Обмотки да телогрейки!..  Ай да Ваня, пятерых уделал! С каких харчей? Мы весной 42-го от дистрофии дохли! Почки сосновые жрали. Зато в трофейных пайках галеты, тушёнка! Жаль, их бумажка мягковата для самокруток. Не знали, ведь, для чего.
   Опошляя матюками пафосные сцены, отец раздражённо вскакивал и кандыбал на кухню курить.
 Ладно дома, но в школе такого позора Коля бы не вынес.
               
                *  *   *
  8 мая в последний момент он сказал классному руководителю, что отец заболел и прийти не может. Та всплеснула руками и побежала уговаривать завуча, чтобы на встречу снова привели трудовика.
    В полдень все собрались: мальчики в белых рубашках,  девочки с бантами. Гвалт в актовом зале поднялся такой, что пионервожатой пришлось несколько минут стоять с поднятой рукой, требуя внимания. Приняв рапорт у председателя совета дружины, она объявила о начале торжественной линейки в честь Дня победы в Великой Отечественной Войне.
 За окнами буйствовала весна. С грустью о необратимо упущенных лучших мгновеньях жизни, ребятишки  смотрели через запертые окна на нежно- розовые яблони, над которыми гудели шмели.
   Шум в зале усиливался. Когда ситуация пошла в разгон, пионервожатая  дала отмашку и из репродуктора с треском захрипело:
                «Вставай Страна огромная
                Вставай на смертный бой
                С фашисткой силой темною
                С проклятою ордой»   
               
   Магические эти звуки заворожили зал.
У Коли от них всегда дух захватывало. Вот и сейчас кожу его на затылке стянуло холодом.   
На сцену поднялись и выстроились полукругом чтецы. Начинал вихрастый мальчик.
 
Я, ребята, на войне
В бой ходил, горел в огне.
Мёрз в окопах под Москвой,
Но, как видите,
(сделал он девчачий книксен)
- живой.

Должен был прийти он к маме,
Хлеб растить, косить траву.
В День Победы вместе с нами
Видеть неба синеву. -

Вторила ему девочка.

Читали они с одинаковыми интонациями, успевая в паузах подмигивать кому-то и строить рожицы. Постепенно голоса их безнадёжно утонули в нарастающем гуле.
- Тихо, я сказала! - Грозила кулаком  из-за кулис пионервожатая,  чтобы хоть как-нибудь дотянуть поэтическую композицию до конца.
 
    Затем, раздвигая мощным седалищем пиджачную шлицу, на сцену взошёл трудовик, позвякивая блестящими юбилейными медалями и разными цацками.  По случаю торжества он даже галстук нацепил, на резиночке.
- Так! – Воззвал он к тишине и постучал костяшками пальцев по фанерной трибунке,  буравя поверх очков зал. – Хочу напомнить: через два годика встретимся,  на «военной подготовке». (По совместительству он вел ещё и военное дело). Память у меня хорошая. Мигом дурь повышибаю.  Как? Начнёте с устава, наизусть. От корки до корки. Солдату что главное? Действовать по уставу. И не мудрствовать. Почище разгильдяев перевоспитывал.  Вот так было дело, - пригладил он редкие волоски, зачесанные на лысину.
 Откашлялся и взялся за пересказ операции «Багратион»,  козыряя фамилиями военачальников, и вычитанными где-то словами:  «фактор времени», «диспозиция», «фортификация»,  не замечая того, что пол зала дремлет, или играет в крестики-нолики.
    «Вот так было дело», - передразнил выступающего кто-то из зала.
 Коля по привычке пробежал взглядом по залу в поисках голубых бантиков,  но увидел их, совсем не там, где ожидал:  Оленька Кузнецова вела под руку к сцене его отца. По цвету носа и другим  признакам сын безошибочно определил принятую им дозу: стадия эйфории. Громыхая костылём и протезом, тот пытался изобразить что-то вроде строевого шага. 
   Коле сильно захотелось провалиться под землю. «Выпендрился!» - сморщился он на допотопный широченный галстук и бостоновый пиджак, с тремя тусклыми наградами из тех, что когда-то лежали в ящике с радиодеталями. 
- Идёт! Идет! – услышал Коля за спиной противный голос своего врага Куимова, - По крыше воробей. Несёт, несёт охапку костылей!
    Слабая надежда, что отца не узнают, улетучилась. 
- Воробьёв, - почувствовал он толчок под лопатку, - это твой пахан прикостылял? 
Как мумия, Коля смотрел на пионервожатую,  плохо понимая смысл её торжественного вступления.
 
  -  … А сейчас перед нами выступит ветеран Великой Отечественной Войны, кавалер орденов Славы, Александр Александрович Воробьёв.   Поприветствуем же его, ребята!
   Под туш меланхоличного баяниста, ветеран кое-как взобрался на трибуну, отставил  костыль, прокашлялся и оглядел с улыбкой  зал, который дружно разразился смехом, едва он открыл рот.
   Даже сын его не ожидал такой реакции. И только подняв глаза, понял  причину: в окне напротив, корчил рожи дважды второгодник и хулиган  Скиба, которого после последнего предупреждения, не пустили в школу без нормальной стрижки. Когда его глумливая физиономия, расплющив нос, прильнула к стеклу, пионеры впали в истерику. Масла в огонь добавила тёть-Машина швабра. Сама техничка до окна не доставала и над карнизом был виден лишь её инструмент методично опускавшийся на патлатую голову.
   Разгневанная пионервожатая, по имени Вера, вскочила на сцену и пронзительным, как гудок паровоза, голосом заставила всех замолчать.
- … люди жизнью своей жертвовали, ради вас, холеных  разгильдяев. Что хихикаешь, Егоров?! Весело? Думаешь, под белой рубашкой скрыть свою черную душу?
- Ну, зачем же так-то? – Опешил ветеран.
- … Я вот не уверена в том, что случись война, ты, и дружок твой - показала она на окно,  - могли бы повторить подвиг отцов и дедов.
- Смогут! – Заступился  Сан Саныч. - Дети, ведь. Мы в их годы не такое вытворяли.
И снова взрыв хохота. Это снова показался Скиба, но в другом окне.
Пионервожатая пантерой ринулась к выходу.
- Ну, заяц, погоди! – Крикнул кто-то голосом Папанова.
- Да впустите же этого ирокеза, а то она прибьёт его! – Крикнул Сан Саныч.
Распахнув окно, ребята втащили Скибу, который попутно стянул с головы пионера в очках испанку с кисточкой  и, маскируясь, натянул её на свои рыжие космы.
- А что вы вытворяли в школе?
- Дурное дело не хитрое.
- Ну, расскажите! – Крикнули из зала.
-  Ага, научи вас, - отмахнулся ветеран, - на горе учителям. 
   Без пионервожатой, один на один с бушующей толпой, он несколько сдрейфил и отхлебнул для бодрости из тоненькой фляжки. 
- Мычали? 
-  Это что…
-  Иголки в стул учителке вставляли?
- Скиба! – Влетела запыхавшаяся пионервожатая на грани нервного срыва. - Я тебе сейчас вставлю!
- А чем? – Спросил он голосом, в котором уже прорывались басовые нотки.
- Сейчас увидишь!
 Зал взорвался.
Ветеран вопросительно посмотрел на неё: «Может, заканчивать пора?» и оперся на костыль.
- Что, на уроки захотели? – с маской инквизитора на лице пригрозила пионервожатая. - Так я вам устрою факультатив до вечера!  То-то. И так, - сделала она паузу, зловеще оглядывая притихший зал, - слово предоставляется ветерану Великой Отечественной Войны Александру Александровичу Воробьеву ! – И первая захлопала в ладоши. – Расскажите, Александр Александрович, с чего для вас началась война?
- Для меня? – спросил ветеран.
   Он не ожидал такого вопроса и надолго задумался, глядя в окно. В зале начали ерзать и покашливать. Колькино лицо наливалось красным. Вера, решив, что ветеран забыл вопрос, повторила его.
- Со школы. У нас выпускной был. Всю ночь  гуляли. Пели, делились планами на жизнь, мечтали. А утром разошлись, чтобы вздремнуть и пойти на лодках кататься. Когда встретились снова у школы, многие уже знали, что немец напал. Ну, и вместо лодочной станции, всем классом пошли в военкомат. Вот так и началась. Даже не знаю, что и рассказывать-то? 
-  Рассказывайте, как фрицев лупили. Та-та-та-та-та, - изобразил герой дня.
-  Во-во, именно так. Фамилия у тебя редкая. Родители-то откуда?
- А чё?
- Да, у меня товарищ был на фронте, тоже Скиба.
- И чё?
- Да ничё. Колей звали.
- Как моего дядьку.  Его на войне убили.
- С какого он года?
- Я почём  знаю?
- Мы с Колей самые молодые были в батальоне. Слух, как у зайцев, а бегали ещё быстрей.
Только услышим: У-у-у-у, - набычившись, утробным голосом прогудел ветеран так, что у ребят мурашки по коже пробежали, - Юнкерсы, значит, стаей в пол-неба, - как дадим стрекача! Если они в пике заходят, бежать уже поздно: И-и-и-и, - уши закладывает, сердце сжимается. За спиной грохот, а мы драпаем! А Мессеры вот так: Дз-з-з-з, - натурально изобразил он, - и тра-та-та-та, - из пулемётов косят, где погуще. А за нами двумя кто погонится?  Стихнет, вернёмся к своим, а там…
   Коля поморщился, он уже слышал эту историю и знал, чем она кончится: «…А там куски мяса и стоны раненых». Но на этот раз прозвучала иная  версия: - …А там уже наши бойцы улыбаются, покидая  укрытия: провели немца, заставили его боекомплект впустую израсходовать. 
- А как тогда дядя Коля погиб? – Спросил Скиба и тут же дал подзатыльник одному из смешливых соседей: - Да тихо ты!
- Он не он, не знаю. Но дружок мой погиб, спасая меня. Один раз Юнкерсы спикировали неожиданно. Мы замешкались, умаялись на марше до кровавых мозолей,  бежать сил не было.  Хотел в траншею, - а она уж полна бойцов. Как тараканы по щелям забились. Подумал, «Всё, каюк», как в грохоте  услышал:
- Саня! Сюда!
  Тощие были, бочком вдвоем в кювете уместились. Самолёты улетели, я поднялся. Коля! – Говорю, трясу его за плечо.  Присмотрелся, а под лопаткой маленькая такая дырочка. Я ещё не поверил, что от такой умереть можно. А он не дышит. Прямо в сердце осколок.
- Не, значит, не он. Батя говорит, когда он за языком ходил.
- Значит не он. – Не стал спорить Сан Саныч.
- А вы ходили?
- Посылали как-то. Два дня ползали на пузе за линией фронта, никак не могли подобраться. А возвращаться пустыми нельзя.  И так и сяк, - всё зря. И вот наткнулись на их линию связи. Перерезали провод и схоронились рядом. Ночь ждали. А утром слышим:  губная гармошка!
                Дойчлянд зольдатен 
                унтерофицирен
Это они связиста отправили порыв провода искать. Мы изготовились, только команды старшего ждём…
   Дети напряглись, в ожидании развязки. Коля слышал и эту историю и знал, что развязки не будет, так и не решится старший дать команду, то ли от страха, то ли, почуяв подвох.
   Но нельзя же было разочаровывать ребят! И на этот раз история обернулась следующим образом:
 -  Дальше дело обычное: кляп в рот, мешок на голову и к своим.  Жирный такой попался, еле дотащили.
- Ха-ха-ха!   
  - А много вы немцев убили? – раздался звонкий голос, но ветеран вместо ответа снова отхлебнул из фляжки, вынув её из внутреннего кармана.
- А в рукопашной кто кого? Немец или русский?
- Не знаю. – И словно очнувшись, добавил: - один на один  никогда с немцем не схватывался.
- Почему? – Разочарованно загудели в зале.
- Ну, вы же настоящие пионеры, не обижаете слабеньких?  Так  и я: дождусь, когда их побольше соберётся и вот так, - замахнулся костылём. – Сразу троих на штык насадишь и ждёшь следующую партию.
В зале довольный смех.
- Они боялись?
- Ещё как!  Сидим в окопах, тут мы, там они. Кричат в рупор:
- Рус Иван! Спой «Пропала головушка»!
- Сейчас тебе «Катюшу» споём!
- Вай, вай, вай, не надо «Катюшу», - смекнули, что речь не о песенках, а о реактивном миномете.
- А в Сталинграде были?
- Довелось. Помню, сидим в траншее,  за нами Волга. А немецкий окоп напротив, рукой подать. И вот оттуда заладили: «Рус Иван! Буль-буль!» Намекают, что скоро в Волгу скинут. «Буль буль» да «буль буль» и высовывается всё один, рыжий, как ваш Скиба, то тут, то там, чтоб не успели прицелиться.  «Рус Иван буль буль!» Страшно разозлил. Да как его достанешь? Но нашлись смельчаки, ночью выкрали гаденыша, когда он в туалет пошёл.  Давай его в реку окунать и приговаривать:
- Фриц, буль буль!
- Утопили гада? – Спросил Скиба с горящими глазами.
- В штаб сдали. От живого проку больше, чем от утопленника.

- А  что у вас за медали? Можно посмотреть?
- Эта  «За освобождение Варшавы», эта «За взятие Будапешта» - отцепил он обе и пустил по рядам.
- А почему Варшавы - за освобождение, а Будапешта – за взятие?
Сан Саныч внимательно посмотрел в пытливые глаза очкарика и задумался. И впрямь, почему? Польша и Венгрия одинаково братские социалистические государства. Но это вроде как сейчас.  А стоит ли рассказывать детям, что тогда Венгрия воевала на стороне немцев? И отличалась такой жестокостью по отношению к мирному населению, что генерал Ватутин вынужден был отдать устный приказ: «Венгров в плен не брать».

- А что лучше: Калаш или Шмайсер? – Снова кто-то выкрикнул из зала.
- «Калашников». Только их тогда ещё не было.
- А нам трудовик рассказывал,  как из "Калаша" немцев косил.
- Ну, это ему, наверное, опытный образец дали покосить, - пожалел «фронтовика»  Сан Саныч.  – А мы из трёхлинеечки щёлкали.  Чего зря пули на ветер пускать? Потом ППШ появился, но не любил я его, тяжеленный, и не прицелишься толком.

- А если Вы полный кавалер Славы, то почему у вас только один орден? –Сыскался ещё один умник.
- Кто сказал, что полный?
- Вера.
- Нет, у меня только два.
- А где второй?
 Колька покраснел. Он вспомнил, как променял на шариковую ручку второй. Нет, на ручку он променял орден Красной звезды, а этот на клюшку.
   Но отец быстро нашёлся:
- Второй у меня фриц в бою откусил, когда я его прижал. Зубастый оказался. 
   
Прихлёбывая время от времени из фляжечки, ветеран раздухарился и рассказывал байки одна другой круче. Незаметно подмигнул сыну, но тот отвернулся. Не нравилось ему это шутовство.

- А Вам страшно было? – Спросила девочка.
- Русский солдат ничего не боится. Разве, что …, - понизил он тон, - когда уже победа замаячила. Жить вдруг захотелось! И союзники подоспели. Нас, кто повыше ростом, да постатней,  выбрали для встречи с ними. Хорошие ребята. Сигаретами угощали, тушёнкой. А я вот не успел повидаться. Дурная мина залетела, ногу-то и оттяпало. Помню, жалел, что шоколада настоящего не довелось попробовать. А нога что? Вот,  новую приделали, ещё крепче, - потопал он. – Ещё бы повоевал, да война кончилась.
Выступление прошло на Ура. Ветеран задержал дыхание, чтобы не обдать перегаром Оленьку, которая под дробь барабанов повязала ему пионерский галстук.
- Скажите, а ещё война будет?
- Нет, ребята, наш народ строго держит курс Коммунистической партии на мир во всём Мире.
- Мы тоже хотим фрицев лупить!
- Подрастите сперва.
- А нам книжку читали про Валю Котика. Ему 13 было.
- Хорошая книжка, но и арифметику не забывайте. А то кто будет танки делать?

           Танк - он с виду грозен очень,
               А на деле глух и слеп.
Процитировал мальчишка – артист.
 - Кто сказал? – Оглядел Сан Саныч зал.
- Василий Теркин!
- Ну да, это по-нашему! – Как-то невесело ответил он.
- А Вы Теркина видели?
- Ещё как. Кашу из одного котелка ели.
   Опустошив фляжку, он  нес уже такую несусветную чушь, что пацаны хохотали до упада.

- Ну, у тебя и батя, - тискали они потом Кольку. – Герой!

                *   *   *
    Когда они вышли со школьного двора, отец вдруг повернул направо.
- Куда ты?- Спросил Коля.
- Надо. Просили холодильник посмотреть в красном доме.
В красном доме был магазин, который тоже называли красным.
- Я с тобой.
- Иди учи уроки.
   Но Колька не отпускал отца до тех пор, пока не показалась стайка девчонок в белых фартуках, среди которых он узнал и Олю.
- Папа, пожалуйста, пойдем домой, - тихо попросил он.
- Пять минут и буду дома. Иди, сынок.
Колька проглотил комок в горле. Он уже знал, чем всё это кончится.
    Дома, подойдя к окну, стал ждать. Прошло пять минут, двадцать и час. Лишь тогда он увидел показавшегося и-за угла детского сада отца. Он шёл, тяжело опираясь на костыль. Но когда мяч запущенный кем-то из мальчишек, играющих в футбол, прокатился мимо, отец не удержался и поддел его костылем. Мальчишки тотчас узнали его и стали смеяться и кричать. Отец доковылял до инвалидки, которую ему на двадцатилетие Победы выделил бесплатно завком, и присел на капот отдохнуть. Мальчишки тут же окружили его.
- А она ездит?
- Ещё как. Броня крепка и танки наши быстры! 
   К тому времени, как Колька выбежал на улицу, отец,  громыхая жестью,  уже лез в пыльное нутро.
   Коля уцепился сзади за его пиджак и со злостью тянул обратно:
- Пошли домой, я тебе сказал!
Но отец, не оборачиваясь,  ударил его по руке ребром ладони, вырвался и с невероятной ловкостью уселся за руль.
 Аккумулятор не подавал и признаков жизни. Но Коля зря надеялся, что этим всё закончится.
- А ну, подтолкнули до первой искры! – скомандовал отец.
Пацаны со всех сторон облепили диковинное транспортное средство и с улюлюканьем покатили его на дорогу.
- Давай-давай! Ещё! Сцепляю! От винта!
Тарантас зачихал, но никак не заводился. Бак был пуст. Хотя это не имело уже никакого значения.
- ... Но от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней!  – Орал  он охрипшим голосом, пока не зашёлся в кашле.
 Разогнавшись до «бешенной» скорости, гонимая мальчишками боевая машина с грохотом выскочила на улицу, едва не столкнувшись со встречным «Москвичем».
- Вперёд,  вашу мать!  Снаряд! Заряжай осколочным! Наводи! За Родину, За Сталина! Огонь!!! Тра-та-та-та… -  орал инвалид и размахивал костылём, разгоняя свору собак.   
      Эта атака оказалась последней в его жизни.
                *  *  *
   За праздником шли выходные. Ни морг, ни ритуальные услуги не работали. Мать набегалась уговаривая и тех и других. Колька не столько думал об отце, сколько переживал за неё.
   Но когда гроб вынесли на улицу и поставили на табуретки, на него накатило. Шел мелкий, совсем не весенний, дождь. «Природа по Саше плачет», - говорила соседка.  Покойного прикрыли полиэтиленовой пленкой, которая подрагивала от капель дождя отчего казалось, что он что-то им пытается сказать на прощанье.
   От сознания, что никогда больше не увидит отца, в Колиной душе образовалась пустота, которую уже ничем не заполнить. Стало горько, что последнее время так мало разговаривал с ним,а потому, может, и не понимал, отчего так всё сложилось. Кто-то тронул его за плечо. Это была Оля. В плащике, в темной косынке и с парой гвоздик.
- Прости меня,- сказала она.
 В  момент когда грянули надрывные звуки оркестра,  что-то оборвалось внутри у Коли.  Он изо всех сил старался, чтобы не разрыдаться,  но слёз сдержать не смог. Люди понимали его, и отводили глаза.
   Когда процессия выехала за город в сторону кладбища, Коля увидел несколько десятков Кразов, МАЗов и других больших машин вдоль дороги. Провожая в последний путь Сан Саныча, как все звали его, оглушительно загудели басы клаксонов. К ним подключился и заводской гудок, которым, за  ненадобностью, не пользовались уже много лет.
- Давненько я не видел, чтобы кого-то так провожали, - сказал помогавший с похоронами человек из Профкома.
- Хороший был человек. – ответил кто-то и все закивали.

PS Если кто-нибудь узнает своих родственников на фотографии, сообщите, пожалуйста.