"Да нет! Просто ударился. Наверно бывает и так. Ну, на самом деле, не могу же я понимать собачий лай! Если кому-нибудь расскажу, как белые собаки отговаривали меня идти в город, - это будет добровольное признание в покорении горы безумия.
А если слушатели окажутся не такими, как обычно, а внимательными да сердобольными - окончание моего повествования будет дослушивать какой-нибудь белый паучок в белой палате..."
А город...
А город, действительно удивил. Издали полупрозрачные дома, наполненные чёрными пятнами, более всего походили на сгустки лягушачей икры в майской луже на заброшенной свалке. А зловонный букет извергаемых миазмов делал это сходство идеальным. Впрочем... Лягушки в таких дрянных лужах икру не откладывают.
Не знаю, что за заведение находилось за этими огромными зеркальными стёклами, вставленными в витринные проёмы типового овощного магазина советских лет. Да и зачем? Мне достаточно было того, что, направляясь к этому одинокому среди жилых многоэтажек строению под довольно-таки большим углом, я увидел вполне сносное отражение находящегося метров за сто от меня павильончика автобусной остановки, наполненного тёмными пятнами. Мне просто нужно было ЗЕРКАЛО.
Последние шаги, отделяющие меня от цели моего похода, дались с трудом. Причём, когда шагов осталось не более пяти, глаза сами собой зажмурились. С закрытыми глазами и приподнятой, согнутой в локте, левой рукой я начал отсчёт: "пять, четыре, три, дв.."; "а" прозвучало в момент касания пальцами холодной гладкой поверхности. Стоп.
А вот сейчас стало страшно. Страшно и страшно любопытно. И страх любопытства одержал победу над другим, по-настоящему животным страхом. Я открыл глаза.
Из тёмного зеркала мне улыбался всеми своими белоснежными зубами осенний незнакомец.
- Заждался я тебя. Заждался. А с щекой-то что? Поранился? А что ж не зашил-то? Иголка-то - где и была, в капюшоне. А нитку в рукаве найдёшь. Или шить не умеешь? - В этот момент мне показалось, что улыбка незнакомца стала шире капюшона. Посверкав зубам он продолжил:
- Ты, как щёку-то зашьёшь, плащик возле ландышевого холмика положи. Он-то тебе уже особо и не нужен, а другим - сгодится ещё. Много ещё людей разговаривать не умеет. А ты что всё молчишь да молчишь? Давай рассказывай. Ну... или спроси чего, если интересно...
- Ты кто? Я не понимаю. Кто я? Что это было? Кто ты? Как такое возможно? Я сошёл с ума и ты мне сейчас мерещишься? Почему всё прозрачное? Почему звери, птицы, насекомые, улитки - белые? Почему люди - чёрные?
- Ой рассмешил! Ты не тараторь, а то сам забудешь, чего спрашивал. А почему люди чёрные? Люди разные! Это тебе пока только чёрные да в черноту уходящие попадались. Разные все. Разные... А вот, к примеру...
И тут-же за моей спиной раздался детский голосок:
- Мама, а почему дядя такой страшный? Что с ним?
Я обернулся и увидел в больших искрящихся глазах маленькой белой (Именно белой! Да не просто белой, а светящейся ярким перламутровым светом!) девочки смесь любопытства, страха и наивной жалости.
- Может, он болеет? Ему плохо? - продолжала она, уже пытаясь заглянуть в глаза своей, судя по обращению, матери, тёмно-серое лицо которой начало забавно преображаться в гримасу всеотвергающей брезгливости. По всей видимости, она только что меня заметила.
Я снова обратился к отражению:
- Разве я этого хотел? Ты обещал научить говорить, но ни словом не обмолвился о том, что я стану таким!
- А ты и не спрашивал. - ухмыльнулся незнакомец.
- Какой же ты гад! Своооолооочь!!!
- Мама, а почему дядя так страшно воет? - уже откуда-то издалека донёсся детский голосок...