- Тебе не кажется, Мурзик, что Хозяин сошел с ума?
- Так он и нормальным никогда не был.
- Да, но теперь старик и вовсе стал невыносим. Пока ты отсыпался, он целый вечер гонял гаммы на детской скрипке.
- Ты удивлен?
- Не так чтобы очень… но инструмент без струн.
- Не хотел тревожить соседей?
- Возможно, возможно… но смычок оставался лежать на диване.
- Какие выводы?
- Со слухом у него все в порядке – играл безупречно.
«Беда с ними, - дрозофил вернулся на стенку, - А ходики-то стоят – грибов в этом году не будет».
На следующий день кот Василий продолжил закулисные переговоры:
- Мурзик, как ты относишься к шпинату с бокалом Бордо урожая 58 года?
- 58-го? Не очень. По преданию той осенью моя пра-пра-пра-пра
- Короче!
- … бабка попала под колеса кондитера.
- Фиг с ним, с кондитером. Но ты же любишь красное?
- Ооо, - задрожал мух, - Ооо. Мурзик любит красное. Ооо
- Я вот что, Базедушка, накумекал: ежели безумие нельзя обуздать, его необходимо монетизировать, - Васисуалий протер монокль большим клетчатым платком и шумно высморкался.
- Гений! – пальцы собеседника сложились в известную фигуру «пети-мети» и пришли в непроизвольное движение, - кто крайний в кассу?
- Погоди в кассу. Для начала Петровичу необходимо инвалидность выправить. У тебя знакомые в поликлинике есть?
- Увы. Всех потравили.
- Худо. У меня был один, но теперь в кабинете главврача обосновался и к нему на кривой козе не подъедешь. Олигарх. Ну да что-нибудь придумаем – не такие крепости брали.
- Это поликлиника?
- Нет, Гидрометцентр. Говорите!
- У нас тут жилец неадекватный проживает. Примите меры.
- Температуру мерили?
- Он все градусники съел.
- Стул проверяли?
- Я от него не отхожу.
- Участковый приходил?
- Да нам бы хоть куда – житья от него нет.
- Буйный?
- И еще заикается.
- Ждите.
«…шерстяные носки, зубная щетка, кипятильник. Вроде бы, ничего не забыл - Василий обмотал скотчем спортивную сумку, уселся верхом и закурил, - Прости, Хозяин, нужда заставила. Ничего – посидишь чуток на казенных харчах, а там и на медкомиссию. Дадут группу и на дачу. Комаров кормить».
Петрович бодро шагнул в палату:
- С праздником! Кто за старшего?
На него посмотрели, как на идиота.
- Я ненадолго. Мне только медкомиссию обмануть и обратно.
Сопровождающий санитар толкнул в спину и затянул потуже рукава казенной рубахи:
- У тебя получится. Располагайся.
Когда за медбратом закрылась дверь, к новенькому подскакал на швабре вертлявый с рябым лицом:
- У нас победила демократия – старших нет. Есть – Главный. И его помощники. И его солдаты. И – повар. И – Кутюрье. А я - посыльный.
- Шестерка, стало быть, - Петрович достал сухарь, - можно коня угостить?
- Мерин, - уточнил курьер, - Иди до Самого – определяйся, - он взял сухарь и указал на мясистое пятно у решетчатого окна.
При ближайшем рассмотрении пятно оказалось лицом. Оно было торжественно и неподвижно.
«Внушает» - подумал Петрович.
Васисуалий послюнявил пальцы и в третий раз пересчитал «кредит на неотложные нужды». Вышло на сто рублей меньше. Кот покосился на стенку. Мурзик типа спал.
«Проколется, пучеглазый. Как пить дать, проколется» - заемщик скрутил банкноты трубочкой, помахал ей в воздухе и деньги исчезли. Затем аккуратно вскрыл сувенирным стилетом конверт и принялся читать письмо.
- … и вовсе даже не страшно… определили в структурную оппозицию… отзывчивые, жаль – малообразованные... преимущественно чиновники, депутаты, призывники… играем в монополию и слова… кормят хорошо, но редко… по телевизору сказали, войны не будет, только мы не поняли - с кем? если с инопланетянами, то это – правильно. Главврач говорит, они хорошие: тихие и не воруют… Нинке накажи, что б ждала и надеялась, а нет, так пусть не ждет и не надеется – я, все равно, буду… ежели станете слушать «Времена года», «Осень» пропусти – фикус грустит и желтеет… и вообще: Вивальди не его композитор, оторвался он от корней (районировался), как, впрочем, и … но не будем о грустном, скоро ужин…
Василий всплакнул, свернул тетрадный листок трубочкой, помахал ей в воздухе и малява исчезла.
- Слышь, глазастик, вечерять пора. Неси самовар.
В квартире уютно запахло дымком.
- На шишках, - мух старательно раздувал угольки дамским сапогом 41-о размера, - Нинка в прошлом годе забыла – сгодился. А что, война будет аль нет? Не слыхать?
- Хозяин пишет, снарядов у них маловато. Не посмеют. Сахарок поколи – вприкуску оно экономнее.
- Как представлю, что Петрович в застенках мается, поверишь, кусок в горло не лезет.
- Отчего ж не поверю, самому тошно, - кот почесал голую пятку, - да и ноги давеча промочил. Тащи микстуру.
Четверть заняла привычное место, потеснив самовар и вазочку с искусственной ромашкой.
- Ромашку хорошо натощак.
Простуженный вечер робко постучался в окно. Потом еще раз. И еще.
Василий недовольно сморщился. Попрошаек он не жаловал. Они напоминали ему голодное детство в трущобах Старого города. Однако долгое проживание бок о бок со спившимся интеллигентом привило коту «вражескую» сентиментальность и ложное представление о материальности.
- Плесни бродяге. Только в форточку. В дом не пускай – натопчет.
Дрозофил раскопал на кухне разовый стаканчик, отмерил сколько-не-жалко и просунул на улицу:
- Похмелись, убогий.
На запах слетелись и другие калики перехожие: растраченные иллюзии, уязвленное самолюбие, неукрощенная гордыня и древний первородный грех. Последней притащилась шальная двурогая Луна. Она раскачивалась из стороны в сторону, пугая ночные шорохи и задремавших ворон.
- Ой, погубит меня доброта. Ей-ей – погубит. Что делать-то будем, Базедушка?
Рассудительный дрозофил закатил глаза и что-то в уме прикидывал, шевеля бескровными губами. Затем посмотрел в упор на другана и с расстановкой изрек:
- Варианта два: либо они к нам, либо – мы к ним. Но на всех, все одно, не хватит. Намедни убирались, стало быть, выбираю второе. А дабы не ударить лицом в грязь – Петрович не простит – вот моя доля! – и он помахал в воздухе расслабленной кистью. Пахнущая типографской краской сторублевка материализовалась и плавно опустилась на стол.
«Я же говорил – проколется, - ухмыльнулся котяра, - Впрочем, смышлен гаденыш – на лету схватывает», - и повторил трюк.
- Дуй в ночной!
- А помнишь?
- А мы
- А я
Беседа текла сбивчиво, но неторопливо, как и положено в кругу пафосных избранных. Избранных для отторжения от реалий суетного бытия, забывших и забытых, виновных, но не раскаявшихся, состарившихся без возраста. Ни имен, ни званий. И подходили все новые неприкаянные – без здрасьте, и уходили хмельные прежние – без до свидания. И лились звуки скрипки из раскрытого окна. И не было в них фальши, ибо не было в них корысти. А была только Любовь.
- Мууу. Мууу – губы не желали разлипаться, распухший язык – ворочаться. «Во рту, словно кошки нагадили» - Василий сделал неимоверное усилие и вы-го-во-рил: Мууурзик!
Так смертельно раненый в бою зовет санитара. Он еще не знает, что санитар убит и потому надежда его не покидает.
- Мууурзик!
Истерзанное полковое знамя трепещет лохмотьями на сквозняке, оплакивая сраженных и славя непобежденных.
- Мурзик, варнак, опять дверь не закрыл!
Мух птеродактилем барражировал над краем ледникового периода. Одно его могучее крыло грелось в лучах незаходящего Солнца, второе обмерзало в кромешной темноте космического холода. Эволюционный процесс побуждал гордую птицу отбросить сомнения и устремиться навстречу суровым испытаниям, самопознанию и как следствие – самоочищению. Изнеженная в благоприятных климатических условиях душонка всячески противилась принятию исторического решения. Осознанный риск тормозили воспоминания о сладострастной неге в кругу сибаритов на лужайке перед опрятным гнездом с раздельным с/у. Время на обдумывание оставалось немного. Силы покидали, заиндевевшее крыло плохо слушалось команд из головного отсека. Где-то вдалеке трубным эхом доносилось:
- Мууу… Мууу…
«Это мамонты» - решил скиталец и очнулся.
Пепельница стояла на подоконнике. Гора окурков смягчила жесткое приземление аса в очках-консервах: одно крыло зарылось в самую гущу тлеющих воспоминаний, другое, израненное, – трепетало на ветру.
«Ромашковая клизма хорошо очищает. Натощак не так обидно».
- Лечу, мон шер, лечу.
Сегодня в дурнушке праздник – привезли новую дурнушку. Да такую забавную, что мероприятие удалось на славу. Ее и звали – Слава. Славная такая – непосредственная. И по-детски восторженная. Видная общественница. Глубоко верующая атеистка.
Выдержка из больничной карты. Беседа с психиатром.
Специалист:
- Уровень жизни неуклонно растет.
Пациент:
- Слава Богу!
Специалист:
- Продолжительность жизни падает.
Пациент:
- Слава Богу!
Ее внедрили с целью поднятия общего тонуса и правильной политориентации.
- А о сексе вы подумали? - поинтересовался у врача Петрович.
- У кого еще подобные вопросы имеются? – поинтересовался врач.
Обитатели палаты дружно повернулись лицом к стене и захлопали глазами.
Эскулап осмотрел исколотые фасады и скомандовал:
- Этим не надо.
Потом оттянул нижнее веко оппозиционера и добавил:
- А этому – не поможет.
Комиссарша (так ее определил Главный) внесла ясность:
- Секс без любви мертв. Любовь без секса – беспредметна.
- Выбирайте, - великодушно предложил Петрович, - Кстати, а как вы расцениваете мои шансы?
- Никак. Я Родину люблю. И предвидя дурацкие – впрочем, какие еще можно здесь ожидать – вопросы, отвечаю: Детишек я сорганизовала тоже из любви к Родине. Должен же кто-нибудь ее защищать? Пока некоторые несознательные граждане в палатах отсиживаются. Моя койка будет под наглядной агитацией.
На почетном месте красовалась известная фотография буржуазного идеолога всеобщего идиотизма.
Лекции бесполого агитатора были настолько интересны, а аргументы - убедительны, что народ потянулся к выписке.
Призывники, все поголовно, записались в ВДВ и обещали экономить на парашютах.
Следом не выдержал Главный. Он вспомнил, как еще вчера трудился слесарем шестого разряда и намекнул Администрации: мол, могу принести пользу обществу.
Просьбу удовлетворили. Первая ласточка в конном сопровождении покинул гостеприимный дом скорби и пополнил списки Интерпола.
Остальные продолжали некоторое время мазать зеленкой «вот здесь болит», завывать но ночам и глотать шариковые ручки, но делали это без души, топорно.
«Не верю!» - знаменитый вердикт безжалостно выпростал их на улицу в объятия раздосадованных любовниц и наследников.
Из письма Петровича
… Дорогие Мурзик и Васисуалий! Заберите меня Христа ради. Сил моих больше нету. Еще чуток, и притворяться боле не потребуется. Я уже одной ногой член какой-то прогрессивной партии, цели и задачи коей пугающе расплывчаты, а методы – ощутимо конкретны. Скоро наступит день моей инаугурации – процедуру держат в тайне. И вот по ночам не сплю – в голову лезут разные нехорошие мысли: а что если действо похоже на обряд посвящения туземных мальчиков в мужчины? Или - похуже…
Друзья! Шут сними, с деньгами. Побреюсь, брошу стихи писать – как-нибудь проживем. А?
P.S. Нинке не говорите – прибьет.
Искренне ваш
Билет №____
- Не пущу! Не пущу! - блажил Василий, - Ишь чего удумал! Только через мой труп.
- А вдруг ему, действительно, чего-нибудь да чикнут?
- Не беда. По другой статье комиссуем. Да и было об чем горевать – так себе…
- А ежели комиссаршу с собой приволочит?
- Может. С него станется. Ну да если с партийной кассой, мы со всем расположением.
- Нинка ноги повыдергивает.
- Протезы куплю – фирменные. А тебе – дельтаплан.
Друзья задумались, каждый о своем. Мурзик представил Ваську на новеньких скрипящих протезах, Васька Мурзика - во всем кожаном.
Не в окно, так – в дверь. Постучали. Требовательно, нескромно. Подобное случается, когда благоверная идет по следу второй половинки. В такие минуты дипломированные бладхаунды виновато повизгивают в сторонке.
- Это не вечер, - Василий отложил сахар на край блюдца, - Мурзик, кого там черт принес? Если будут пылесос предлагать, скажи, у нас свой имеется, - он посмотрел исподлобья на гостью, - Вы угощайтесь, угощайтесь. Петрович сам варил – ягодка к ягодке.
Ключ сделал два оборота, и на пороге нарисовалась нечто в строгих очках, белых сандалиях на босу ногу и такой же футболке с надписью МЫ ЗА. Чуть поодаль горбился Хозяин квартиры. Нечто развернулось в его сторону, явив обитателям крепкую спину с надписью МЫ ПРОТИВ:
- Не тушуйся, проходи.
Едва вновь прибывшие шагнули в гостиную, раздались два хлопка.
- Кто эта сучка? – Нинка ковырнула одно из бездыханных тел.
Осиротевшая ручка тефлоновой сковороды не оставляла сомнений, что ответ ожидался от кого угодно, кроме владелицы противоречивых деклараций.
- Лучше б вы, милочка, промахнулись, - Васисуалий тяжело вздохнул и размял папиросу «Беломорканал», - символично…
Из письма Василия
Милая моя!
Погоды на дворе чудные. Готовимся к посевной: перебираем семена, починяем инвентарь.
А мы теперича живем зажиточно. Пенсия у Петровича хорошая, хоть и маленькая. Он присмирел – все больше спит. А так – ничего. Правда, голова у него побаливает, зато прошло заикание.
Нинка под подпиской – не подумайте чего дурного – это форма прогулок такая, будто на поводке и мы, таким образом, пребываем в чисто мужской компании. Так что можете смело переселяться к нам.
P.S. Ходики отремонтировали, и Базедушка говорит, грибки непременно пойдут.
За сим с поклоном
и тайной надеждой
ваш «Васечка»
16.04.14