На этот раз, чтобы вернуть ее, ему пришлось умереть.
У почтальона, пожилой женщины красные воспаленные глаза и потрескавшиеся руки в детских цыпках. Она протягивает телеграмму.
- Распишитесь, - говорит, не глядя на Женю.
Женя расписывается и предлагает кофе. Тетка проходит в дом, садится на элегантную красную табуретку, сумку прижимает к себе. Кофе пьет долго, медленно берет из вазочки печенье, мажет сверху маслом, молчит. Женя тоже молчит, пытается пить кофе, но в горле стоит ком, и она никак не может его проглотить. Так и сидит с горячей чашкой в руках.
Наконец, женщина поднимается и идет к двери.
- Кто он тебе? – спрашивает с жалостью, уже обувшись.
Женя пожимает плечами и честно отвечает:
- Не знаю.
Закрывает дверь, ложится на пол, свернувшись калачиком. Все пытается проглотить застрявший в горле ком. Через несколько минут вскакивает, находит телефон, набирает номер, который знает наизусть. Абонент недоступен.
В комнате возятся проснувшиеся дети. Женя разбивает на сковородку два яйца, посыпает солью, подогревает кофе, собирает завтрак. Дочь идет в ванную, а сонный, лохматый сын приходит к ней, тычется носом куда-то в плечо и усаживается за стол, задев локтем телеграмму.
Женя берет ее и поспешно сует в карман. «Ваня умер кремировали прах развеяли как просил тчк». Подписи нет, кто-то неизвестный решил, что она должна это знать. Телеграмма – надежный способ. Несколько старомодный, но вполне надежный. Могли бы, конечно, и позвонить. Но, наверное, не дозвонились. Номера телефонов она меняет гораздо чаще, чем адреса. Если честно, адрес свой Женя не меняла никогда. Когда-то и он жил здесь, разбрасывал свои носки по ее квартире, забывал у компьютера чашки с засохшими чайными пакетами, подбрасывал к потолку ее пятилетнюю дочь. Она хохотала и расправляла руки, как крылья.
Теперь дочь уже не умеет так хохотать, красит волосы в синий цвет, страдает по Камбербэтчу и затыкает уши Земфирой. Вот она вылезла из ванной, села к столу и ковыряет подгорелую яичницу. Сын сидит рядом и скребет вилкой по тарелке.
Сейчас они уйдут в школу. Женя терпеливо ждет. Помогает сыну надеть костюм, поправляет ему одновременно галстук, волосы и выражение лица. Подталкивает обоих к двери, закрывает ее и снова ложится на пол.
Через час приходит с работы усталый жених. Звонит в дверь, потом стучит, потом набирает ее номер, и она слышит, как на кухне звонит телефон. Хорошо, что она поставила на звонок серенаду Моцарта. Красиво.
- Ладно, Ванечка, - говорит она ласково еще через час, глядя в пустое зеркало, - Ты победил. - И плачет долго и горько, сморкаясь в парадную майку своего сына.
Ваня был, - думает она и не может продолжить мысль из-за этого «был». Ее бесит прошедшее время, еще недавно казалось, что счастье - в будущем, там, где ее еще нет. Можно снова выйти замуж, прижаться к чужой спине, затаится и ждать его, как охотник жирную утку. Или, в крайнем случае, набрать тот номер, который она помнила наизусть много лет и почти столько же старалась забыть. Но теперь абонент не доступен, и этот факт делает бессмысленным любое ожидание. Сезон охоты на счастье закрыт, и Женя опускает ружье. Все жирные утки давно уже в раю.
…
Следующий месяц посвящен воспоминаниям.
Бывший жених теперь снова спит дома. Расстались они так же спокойно, как и сошлись. Он еще больше осунулся, похудел и, кажется, растерялся.
- Прости, - говорит она ему. Он только пожал плечами. Не привык к боли, хоть и хирург.
- Скучный он какой-то, - морщится дочь, выходя из своей комнаты, когда за ним захлопывается дверь.
- Какой есть, - отвечает Женя и уходит на кухню.
Что ты понимаешь в свои пятнадцать, хочет сказать она дочери. Но вместо этого швыряет на плиту чайник и зажигает газ.
Каждый вечер Женя смотрит на Ванины фотографии, плачет, курит, стряхивает пепел мимо пепельницы.
Воспоминания просачиваются в ее реальность, потом становятся реальностью, потом заменяют ее.
Он оставляет ей себя беззаботными летними днями, жарой, вспотевшими майками, сеном в волосах, рваными дырками в старых штанах, сквозь которые, наверное, до сих пор где-то сочится кровь из разбитой коленки. У Вани смешной велосипед, с женской рамой, тяжелый, неповоротливый, как бегемот. А у нее легкий мальчишеский Орленок. Женя поднимает его на дыбы, ставит на заднее колесо и так едет несколько секунд. Он восхищенно свистит сквозь дырки выпавших передних зубов и поднимает большой палец. А вечером сидит рядом и кивает (Вань, скажи, что это правда), слушая, как она рассказывает кому-то про их дневные приключения. Потом выяснилось, что они оба помнят лето своего детства только по этим историям, придуманных ею от начала до конца с его молчаливого согласия.
«Вань, скажи, что это неправда», - просит она его сейчас, но он смотрит, как всегда, мимо объектива и больше не кивает ей головой.
…
Женя берет отпуск, сажает детей в машину и везет их в свое лето. Они едят бутерброды, проливают на себя кофе и дерутся за последний банан.
В деревянном доме сыро и холодно. Женя неумело топит печку, подметает грязный пол, по которому последние несколько лет ходили только прожорливые мыши, потом садится на крыльцо и закуривает. Она смотрит вокруг и не видит ничего, что могло бы успокоить ее или хотя бы примирить с тем, что она привыкла называть своей жизнью. Ее детство сгрызли прожорливые мыши, бросив во дворе ржавый Орленок со спущенным колесом.
- Когда домой? – спрашивает ее дочь, - Я хочу домой, тут скучно, даже Интернета нет. - Она расшвыривает ногой прошлогодние листья, находит старый свисток и дует в него со всей силы.
- Ты помнишь Ваню? – спрашивает Женя у сына, - В детстве он приезжал на каникулы к своей бабушке вооон в тот дом. Мы тогда играли целыми днями, а однажды даже выходили раненую ласточку. Осенью она улетела на юг, а следующим летом прилетела обратно и свила гнездо прямо у нас на чердаке.
- А потом? – спрашивает сын.
- Потом ее съела кошка, - отвечает Женя и думает, что давно уже разучилась врать.
- Мама, скажи, что это неправда, - жалобно просит сын. Дочь деловито фотографирует их, сидящих на старом крыльце. Но сын все время смотрит куда-то мимо объектива.
…
- Вы помните Ваню?
- Да, - отвечают они хором.
- Ты сто раз говорила, что у меня на спине такая же родинка, как у этого твоего Вани, - раздражается дочь.
- И у меня! - кричит сын. Задирает майку и предъявляет свою спину в доказательство.
Женя целует его родинку. Следующим утром они возвращаются в город.
…
- Чушь какая-то, - говорит Жене подруга, - Вы жили вместе меньше месяца. Из-за этого своего Вани ты потеряла отличного мужика. Он, кстати, спрашивал о тебе.
Женя пожимает плечами:
- У моих детей на спине, тут, - тянется рукой, показывает на ключицу, - такие же родинки, как у него. В виде маленькой звезды.
- Но ты же не хочешь сказать, - подруга замолкает и смотрит на нее. Она не удивлена. Конечно, нет. В их возрасте уже не принято удивляться таким мелочам. Но ей любопытно. Женя видит, как подрагивает кончик ее носа в ожидании чужой семейной истории.
- Нет, - отвечает Женя, - просто так получилось.
Она не называет это чудом. Так получилось. И совсем непонятно, почему должно было получиться как-то иначе.
Женя рассказывает подруге про Ваню. Им по восемнадцать, они впервые встречаются зимой, город заносит снегом, и они бегут вдвоем в снежном тумане, не зная, что сказать друг другу. Потом сидят в кафе, серьезно кивая официантам. Женя говорит, что только в тот момент осознала собственную безнадежную взрослость, и ей показалось, что в этом виноват именно Ваня. Она подносит к лицу бокал с красным вином, вино кажется ей слишком терпким, и Женя смотрит на Ваню сквозь этот бокал. А он смотрит в окно, он всегда садится возле окна, словно боится пропустить что-то важное или кого-то… Ваня смотрит в окно и рассказывает ей про оптические законы. Кажется, он уже тогда увлекся фотографией. Женя вспоминает их разговор. А, знаешь, говорит она подруге, что мы все живем в прошлом. Наши глаза, они же видят преломленный свет или что-то такое, Ваня рассказывал, что мы все время опаздываем, видим то, что уже случилось. Мы думаем, что сидим с тобой здесь и смотрим, как официант несет поднос за соседний столик, а он, может быть, уже давно принес этот поднос или грохнул его об пол, разбив все эти французские тарелки. Понимаешь?
Подруга кивает головой. Ей хочется услышать реальную историю любви, от которой мурашки по коже и потом долго ноет где-то под сердцем. Но она слушает про оптические законы и думает, что в ее прошлом также тоскливо, как и в будущем.
- А он женат был? – спрашивает она Женю лениво.
Женя пожимает плечами.
Она вышла замуж в девятнадцать. На свадебных фотографиях ее первый муж стоит позади и держит ее за плечи. Это позиция, она о многом говорит. Жене всегда хотелось, чтобы кто-то стоял сзади и держал ее за плечи. Ваня так не умел, он умел смеяться и идти рядом, никогда не зная, куда они в результате придут. В день ее свадьбы он ушел, не оглядываясь. Она видела, как трясутся его плечи. Ей казалось, что он смеется.
Через несколько лет Жене стало казаться, что муж держит ее уже не за плечи, а за горло. Тогда она взбрыкнула, вырвалась, махнула рукой, выдержала первый свой бой и осталась вдвоем с дочкой в старой родительской квартире.
Однажды Ваня позвонил в ее дверь, она открыла и увидела знакомую улыбку. Ее дочь обнимает его за шею и не хочет отпускать. Тогда Женя задирает ее майку и показывает Ване родинку.
- Родинка, - говорит он, - как у меня, - и смеется.
У сына, который родился через год, такая же родинка и другой отец.
…
- Тебе нужно отвлечься, начать новую жизнь, - объясняет подруга.
Женя согласно кивает, ей очень хочется новой жизни. Одеть ее на себя, как тонкое вечернее платье, немного припустить бретельку, томно подмигнуть.
…
Теперь ее главная задача – забыть. Она играет в прятки с собственной памятью и иногда ей удается обмануть ее. Она снова ходит в бассейн и к массажисту, на фитнес – по четвергам. По выходным – аквапарк, американские горки и семейные фильмы с детьми. По средам – свидания. Когда-то она очень любила свидания. И еще – румяная утка с яблоками по пятницам. И надо бы чем-то занят понедельник.
Жених снова приходит к ней спать и рассказывает за ужином про апендикс и резекцию желудка. Его усталые руки немного дрожат. Она гладит его по голове и удивляется, какие мягкие волосы. Она прижимается к ним щекой, привыкая. Он говорит ей: «Женька» и засыпает прямо за столом. Она садится рядом и закрывает глаза.
…
Тогда Ваня начинает ей сниться. Сначала она видит дороги и поезда, потом его лицо в профиль, длинный нос, светлая прядь, едва заметный шрам на щеке. Женя просыпается, переворачивает мокрую подушку, потом идет на кухню, пьет крепкий кофе и смотрит в окно. Так же, как он, думает она и водит пальцем по запотевшему стеклу.
Ей снится стереоскоп. Он стоит посреди комнаты, высокий деревянный ящик с выпуклыми глазами. Когда-то Ваня притащил этот ящик к ней домой, и весь вечер они смотрели на старую черно-белую Европу, растворяющуюся в пространстве дома.
Женя встает посреди комнаты, там, где когда-то стоял этот допотопный ящик. «Реликт», - говорит Ваня и снова поворачивается к ней в профиль. Куда же делся стереоскоп, думает она, и эта мысль не дает ей покоя во всех следующих снах.
«Ванечка, иди на ***», - просит она его. Она звонит, абонент недоступен, иди на хуй, иди на хуй, иди на хуй. И он уходит, как уходил однажды, прихватив свой допотопный ящик и рюкзачок со сменой белья. Но следующей ночью возвращается, она никогда не умела долго злиться.
…
- Вот мы с ним, как этот самый стереоскоп, - объясняет она подруге.
- Ну, ясно, - отвечает та и ловит клубнику в своем десерте.
- Мы как две фотографии, мы вместе, если между нами есть расстояние, воздух, а иначе все сливается, превращается в размытое пятно…
- Слушай, между вами теперь одно сплошное расстояние, - подруга смотрит на нее раздраженно, - И, кстати, если тебе твой хирург не нужен, ты только свистни. Желающие найдутся.
- Мне нужен стереоскоп, - объясняет ей Женя.
Подруга швыряет деньги прямо в недоеденный десерт и уходит.
…
У одиночества особый запах: перегара, мятной пасты и чистого белья. Оно солоновато на вкус. Женя слизывает одиночество с губ, смотрит на Ваню и ждет, чем все это закончится. Она сдается.
…
Они бредут по холодному городу. Им по восемнадцать, они держатся за руки и боятся повернуться друг к другу лицом.
- Мои дети похожи на тебя, - говорит она ему.
Он пожимает плечами.
- Кто-то написал мне, то ты умер.
- Зачем ты забрал стереоскоп?
Он отворачивается от нее. Она видит, как у него трясутся плечи, но она все еще думает, что он смеется.