Классической формы гитара, – красивая, семиструнная, с объемно–акустическим приятным звучанием, покрытая лаком теплого лимонного цвета, с круглым коричневым орнаментом, – составленным из маленьких, разных по тону и цвету квадратиков около струн в центре, – продавалась в недавно тогда построенном, – это была середина шестидесятых годов прошлого века, – «Детском мире».
Мне, не знаю почему, всегда хотелось иметь этот музыкальный инструмент. Хотя играл я слабенько, знал буквально три аккорда, но мог подпевать в компании своим ничем не примечательным голосом дворовые, а порой блатные, и конечно же, авторства Высоцкого песни, – он уже тогда был известен и популярен.
Дома, целыми долгими часами, хотя никто надо мной не стоял, и, тем более, не заставлял, я вымучивал из взятой у друзей на время гитарки нехитрые пассажи. А иногда снимал с гвоздя в ванной железное корыто, ставил его перед собой вверх дном и, воображая что я за барабанной установкой, увлеченно стучал по нему пальцами, импровизируя разные мелодии, с упоением и восторгом, извлекая из корыта необычные и по-своему интересные звуки, пока соседи не начинали недовольно стучать в стену. Стук перемежался словами, которых не будут пересказывать, потому что смысл их и так ясен… Конечно же, после таких «горячих аплодисментов», мне срочно приходилось заканчивать «концерт».
И вот теперь, вежливо обратясь к молоденькой продавщице, я попросил отложить мою избранницу всего на час. Заручившись согласием хранительницы моей мечты не отдавать ее в чужие руки, ринулся, что называется, «с низкого старта добывать требуемую сумму, хотя стоила эта гитара по тем временам недешево.
Через 55 минут, запыхавшийся, но довольный, что успел по времени, приступил к вожделенному прилавку. И вот, необычайно гордый покупкой я нес ее домой, на Иртышскую набережную.
Вскоре нас, молодых парней с разных цехов завода Баранова, отправили помогать селянам убирать урожай. И мы, с речного вокзала, сев па белоснежный пароход, отчалили вниз по Иртышу, приятно покачиваясь на его волнах.
Нас сопровождали комсорги, были и партийные товарищи. Кто-то из них говорил, что мы направляемся в рабочий поселок Саргатское, а кто-то – в Большеречье, откуда нас на машинах или на автобусах развезут по местным колхозам и совхозам, поселив, кого-то в клубах, а кого-то в домах местных жителей. Нас эти проблемы особенно не волновали, ведь в каютах мы пировали, достав то, что у каждого было с собой: хлеб, вареные яйца, картошку «в мун-дире», «лимонад», «ситро», «дюшес» в стеклянных поллитровках. Кто-то имел при себе домашней выделки квас и ароматный чай, настоянный на различных травах.
Красовались на столиках неизменные и популярные огурчики, помидоры, зеленые перья лука, румяные, нежнейшие пирожки с капустой, мясом и вареньем из черной смородины, малины и душистых яблок. А у некоторых спрятаны были в за¬начках рюкзаков «снаряды» покрепче «дюшеса» и «лимонада»...
В каютах царила непринужденная атмосфера: шутили, смеялись, знакомились, вместе делили трапезу, пели песни. Везде было весело и шумно, а кое-где так накурено, что я выходил на палубу, подышать свежим речным воздухом, а заодно и полюбоваться прибрежными сибирскими пейзажами, которые, плавно меняясь, не повторяя один другого, разбавляли почерпнутую в каютах молодецкую бесшабашность, еще больше настраивая мою душу на лирический лад.
И поэтому, когда незнакомый парень попросил дать ему гитару на часок, я не удивился такой просьбе и дал. Это было ночью. А утром – ни того парня, ни гитары. И когда начал его искать, мне сказали, что он сошел рано утром на маленькой пристани, с каким-то музыкальным инструментом, завернутым в ярко синюю клетчатую рубашку.
Обида, гнев, боль бушевали во мне. Хотя внешне я старался этого не показывать. Но видно плохо у меня это получалось...
– Старик, да выброси из головы. Не переживай ты так, – уговаривали меня друзья. – Подумаешь – гитара! Полная ерунда. Мелочь. Люди дома теряют, здоровье, саму жизнь... а ты из-за какой-то деревяшки тоскуешь. Прекрати!
Да и сам я себя много раз пытался убедить, что в жизни людей наверняка бывают еще большие потери и утраты, вспоминая горестные случаи, коим сам был свидетель, – но ни о чем другом, кроме как о своей утрате, впервые недели думать не получалось. И только со временем мне удалось затолкнуть эту горечь далеко в сердце, чтобы она не кровоточила обжигающими струями сочащегося воспоминания.
Шли, вернее, летели быстрой птицей годы. Я покупал другие гитары. Может быть, даже лучше той и по звучанию, и по форме, да и по цене. Но ту, так подло отнятую у меня на взлете самостоятельной жизни, среди чистых дружеских отношений, когда душа еще полна наивных, юношеских, только что выпущенных на свободу надежд... как Первую любовь, забыть так и не смог.
Став священником, этот опыт стал менять свое действие во мне. Теперь я вижу эту ситуацию по–другому и благодарен Богу за все произошедшее со мной.
Господь по Своей милости с самого начала промыслительно выстраивает нашу жизнь, готовя нас к спасительным, закаляющим душу ударам судьбы, которые призваны указать ей – что есть главное, а что второстепенное в жизни. Ведь не сколько гитару, как я понимаю теперь, мне было жалко, а то, что она привнесла в мою жизнь, с чем меня связывала. Иное осмысление этой потери многое ставит на свои места.
Для нас, поколения отгораживаемых от Веры людей, поиск прикосновения к чему–то чистому, высокому, был возможен только через искусство, чем и была для многих музыка. Конечно, никто из нас не думал тогда, что есть такой способ познания Бога – через красоту мира вокруг нас. И предметы выражения себя в этом мире – будь то холст и краски, карандаш и бумага или музыкальный инструмент, интуитивно воспринимались человеком как проводник в какой–то иной мир: мир других образов, другой реальности, поднимали его над грубой материальной действительностью, бытом, которым пытались ограничить наше бытие.
Конечно, мир духовный не однороден. Добро и зло в нем ведут борьбу никак не меньшую, чем в мире видимом. Скажу больше – войны, без которых человечество не существовало никогда, есть плоды поражений в брани духовной. Начинаются они именно в душах людей, отвоевывая себе место в каждый момент времени. И предметы искусства также могут вести в разные миры... Например, никогда не понимал: как можно разбить свой инструмент, как это делают некоторые рок-гитаристы на сцене? Видимо, через эти инструменты они попали в соответствующий мир, где агрессия, разрушение, зло...
Моя гитара была для меня не просто деревяшкой. Поэтому тот обман, который как плевок в душу всегда ранит доверчивого человека, обнаружившего свою богоданную суть посредством открытого ответа: На, бери! – так терзал меня. Никто нам тогда не говорил, как слаб человек. Что много непотребного хранят глубины его падшего естества.
Священники, призваны ближе всех стоять у этой пропасти, отделяющей человека от Бога. Быть просителями и свидетелями спасительного покаяния, проводниками на тернистом пути обретения веры.
Приняв священство уже в зрелые сорок лет, знаю не понаслышке, как тяжело бывает молодым, неподготовленным по-человечески батюшкам, некоторые из которых порой не выдерживали соприкосновения с этой бездной человеческого греха.
Сейчас я понимаю, что тот парень с моей гитарой просто не справился с собой, со своим желанием обладать чужой вещью. И я удивляюсь промыслительности Божией – как Он сумел так крепко, на долгие годы соединить нас? Вот уж молитвенная память, крепче не придумаешь!
Молю Бога по мере своих скудных сил и надеюсь, что память об этом событии тоже оживит, быть может, по моим скудным молитвам и в его сердце то чувство, которое окажется для него, по милости Божией, спасительным. Может, приведет его Господь через желание покаяться в том содеянном грехе к Себе? Ибо Он «не ради праведников пришел, но ради грешников».
И только сейчас, – через почти пятьдесят лет! – до меня, тугодумного дошло: уже тогда Господь провидел, что и помолиться–то за него будет некому… кроме меня, грешного иерея, которому без укрепления навыка молитв об обидящих, тоже спасения не видать.