Стояли почти на самой северной границе Омской области у края простирающегося за их спинами леса; рядышком, но словно нарочно отодвинувшись в стороны ровно настолько, чтобы удобнее было любоваться мощными, высоченными, с изумрудными шапками раскидистых, блестящих сочными иглами крон друг друга.
Их я хорошо мог разглядеть в военный бинокль, который, как и акварельные краски, в последнее время старался не забывать носить с собой.
Матерая, толстая кора этих двух красавцев кедров выразительной спиралью взмывала к вершинам крепчайших стволов от вздыбленной мощными корнями земли и растворялась где-то в основании крон ажурным плетением совсем тонких линий. Сами стволы призывно-радостно горели в лучах ранне-осеннего солнышка, даря мне щедрую теплоту бытия. И лес, и ветер, и дурманящие голову после привычно шумной, пропахшей гарью стремительной Москвы запахи вековой хвои, кустарников, травы и цветов, и симфоническое пение птиц, и листья берёз, земляники с черникой и брусники под ногами, и весь этот живой, дивно гармоничный зеленый океан тайги словно вошёл в меня. А я, умиротворённый и успокоенный, тотчас согласился стать его частью. Ведь всё это великолепие, что видели глаза мои, вбирали в себя легкие и ощущало сердце – было творение Божие, а Господь никогда и ничего уродливого не создаёт, – у Него всё возвышенно, прекрасно, полезно и целесообразно для жизни.
Наконец, я не торопясь собрал собственной конструкции мольберт, достал бумагу, карандаши, кисти и начал зарисовывать этих могучих хвойных великанов, которые подняли свои пышные зеленые головы выше всех своих таежных собратьев.
Но так, как я хотел их запечатлеть – не получалось. Не смотря на это, я снова и снова набрасывал дорогие сердцу очертания и контуры на бумагу, убеждаясь всякий раз в тщетности своих попыток передать их царственно-величественное стояние...
И я – остановился. Передохнуть, перевести дух, и долго ещё смотрел на них, совершенно не замечая времени. Любовался их совершенными линиями и красками, – этой пленительностью мощного дыхания Сибири, источника моей бодрости и вдохновения. И эта картина, вроде бы для кого-то обыденная, привычная, поднимала в моем сердце восторг!
Сколько им лет? Сто? Двести? Триста? А может и ещё больше? Что они пережили на своём долгом веку? И внутренне не сломились, не изменили себе и друг другу, и не "разбежались" в разные стороны, будто в разводе: спина к спине, как люди... А вместе, поровну деля горе и радость, смех и слёзы, печаль, искушения и ликование от избытка чувств, шли рука об руку много лет вместе по жизни. И бесконечное количество раз они видели и страшные пожары, и густо-молочные туманы в распадках по утрам ранней весной в хмуро-пасмурные дни, и заунывные зимние ночи, и сильную летнюю жару, и лютые морозы с жутким треском прохваченных сковывающим холодом стволов, и затяжные, проливные словно из ведра дожди, и музыкально-свистящие метели с колкой снежной крупой, и ясное охристое половодье теплой прозрачной осени... И слышали выразительные и разные по тону и тембру крики перелётных птиц: лебедей, журавлей, ласточек и других пернатых, пролетавших мимо них в тёплые края. Слышали наверняка они и стук топоров, и визжание бензопил около себя. И многое могли бы рассказать о людях, с которыми они не один век жили бок о бок. Об их страстях, желаниях, любви, борьбе, ранней смерти и гибели несбывшихся надежд, что не имели такого великого блага – стоять твердо на своем, не смотря на все жизненные невзгоды, беды, проблемы и неурядицы...
Но они – молчат.
А мне внезапно вспомнились многие и многие семейные пары, что даже по прошествии немалого количества прожитых вместе лет, испытывают вдруг усталость друг от друга, тянут лямку семейной жизни уже нехотя, по привычке, страдая и мучаясь от взаимных упреков, от внутренних претензий и терзаний, не видя, не чувствуя и не понимая, что раз Бог соединил их, значит, именно они нужны друг другу для самого полного раскрытия своего внутреннего мира. И если бы была твердость и понимание этого в каждом из них, то разве сумели бы какие угодно неурядицы склонить их к мыслям о разводе или расставании, если и возможность этого по их внутренним убеждениям была такой же, как возможность сойти с места этим двум красавцам кедрам...
Я уже писал о сходстве духовного взрастания человека с ростом дерева. И здесь повторюсь еще раз: стойкость в вере сродни стойкости деревьев. Да и Сам Господь рост Нового человека в каждом из нас уподобляет семечку – чисто растительный образ! И то, какие условия мы создадим для него: будут ли одолевать его ветра сомнений, засуха уныния, проливной дождь или даже потоп страстей, а может даже яд лжи и предательства, – таким и пробьется (или вовсе нет) наружу росток нового человека в нас. И дай Бог, чтобы он был похож, хотя б не много, на одно из этих двух, – стоящих в ликующем великолепии среди Богом созданного мира кедров, утверждая Его Истину, Любовь и Красоту.
Во след пронесшихся мыслей и чувств вспомнилась хорошо знакомая, уже в годах, пара. Больше двадцати лет прожив вместе и вырастив сына и дочь, вдруг, Антон Евгеньевич (имена изменены) увлекся молодой и задумал разводиться с женой. Пришел ко мне в храм, чтобы я благословил его на это дело. С волнением, сбивчиво объяснял мне, что жить без нее не может, что все время думает только о ней... Я пробовал его отговорить, – мягко, деликатно, стараясь не обидеть, – но все без толку. В конце беседы благословения я, конечно же, не дал. Но Антон Евгеньевич меня не послушал, и с большим скандалом развелся.
А примерно через год у его молодой возлюбленной внезапно обнаружился муж из ближнего зарубежья с двумя маленькими детьми, которые в один из осенних дней объявились в его однокомнатной квартире. Состоялась бурная сцена с горячим выяснением отношений... В итоге Антон Евгеньевич попробовал вернуться к бывшей жене, Вере Васильевне, но она его не приняла. И он теперь "мотает нервы на кулак", – по его выражению, – деля свое законное жилище с чужими людьми и таскаясь по судам, потому что успел прописать свою "любовь"...
***
Как часто бывает в этих краях, налетел северный ветер, пронимая своей резкой в этих местах прохладой сквозь одежду. Свистя, иногда завывая, раскачал он сперва вершины деревьев, затем примял к земле травы и луговые цветы, и вдруг средь шума нарождающейся в своем бушевании стихии я услышал мощный хруст или даже скрежещущий стон! Звук исходил от почти сухого, отдельно стоявшего дерева, сломанного могучей рукой ветра... Падало оно как в замедленной съемке, словно повтор падения сорвавшегося с перекладины гимнаста... Издав вначале особенно резкий, лопнувшей под корой оболочки ствола звук, продолжило затем, словно в удивлении от случившейся перемены стенать, пригибаясь к земле с довольно порядочной высоты многоэтажного дома.
Меня передернуло: "Будто хребет переломили" – возник совершенно четкий образ...
Когда же его падение завершилось, то отделение ствола от корня не произошло (видно сказалось то, что дерево было не совсем сухое), и его обильно поредевшие, изъеденные каким-то недугом ветки, в изнеможении легли на светло-фиолетовые брызги ярко цветущего Иван-чая.
"Как бы не оказаться по жизни вот такой наивной, слабой, почти высохшей одинокой березкой, - подумал я и перевел полный жалости взгляд на кедры. – А эти двое знают как нужно, и умеют жить... Но они – молчат и хранят свой секрет, только понимающе кивая своими кронами в такт ветру, и будто соглашаются в своем сокровенном кедровом раздумье с выводами, – горькими или радостными? – которые мне никогда не узнать, и даже не услышать, ведь они пришли к ним, таким выстраданным итогам, – за всю свою долгую, наполненную терпением жизнь. И моя жизнь по сравнению с ней – песчинка!
***
И только древнее червонное золото их мачтово-прямолинейных стволов, при лимонно-оранжевом закате, также приветливо отсвечивает мне сквозь года, будто старинному, испытанному другу. Наверняка нечто схожее не раз возникало на протяжении многих столетий назад, когда эти красавцы-кедры притягивали взгляд кого-то из моих предков, что также заворожённо глядели на них, любуясь той же порожденной силой и стойкостью красотой, что и я сейчас... Надеюсь, что и мне выпадет не быть последним в своем роде, кто умеет видеть, ценить и понимать эту такую земную, но, одновременно, и неотмирную красоту, соединяющую Творца и вершину Его творения – Человека!