Гоголь-
Это история о том, как Никоша Яновский превратился в Николая Васильевича Гоголя.
Оглавление:
Часть 1. До Санкт-Петербурга - http://www.proza.ru/2014/04/01/1067
Часть 2. В Петербурге
Часть 2. В Петербурге.
Николаю все-таки удалось достичь желаемого - он оказывается в Петербурге. Кажется, его мечты начали сбываться.
Широко бытует практика с началом новой жизни принимать новое имя, поэтому первые письма Николая домой подписаны им достаточно предсказуемо – «Н. Гоголь» [1]. Однако очень скоро, менее чем через полгода, родовое окончание вновь возвращается в его подпись. Почему Гоголь вдруг решил вернуть на место вторую половину своей фамилии, столь устойчиво ассоциировавшуюся у него с прозябанием в родной глуши?
Гоголь ехал в Петербург, чтобы поступить на службу. По крайней мере, именно так он представлял свои намерения матери. Однако оказавшись в столице, он длительное время оттягивает момент самоопределения. Оставшиеся после поездки деньги быстро разошлись. Не располагая средствами к существованию, Гоголь был вскоре вынужден попросить из дома «вспомоществования» (письмо от 22 мая 1829 года). А это значит, что ни о какой самостоятельности речи пока идти не могло, новая жизнь – как факт – откладывалась для него на весьма неопределенное время. Попытки демонстрации своего «Я» были на время оставлены, что, прежде всего, оказалось связано с возвращением, начиная с указанного выше письма, к семейному имени.
Писем первых месяцев пребывания в Петербурге сохранилось очень немного, до указанного – всего два полных, поэтому изменение имени может показаться не очевидным. Однако факт того, что возвращение к полной фамилии было вынужденным, очень наглядно иллюстрируют письма этого периода из-за границы. Письмо от 13 августа н. ст. 1829 года из Любека подписано им «Николай Гоголь» и письмо от 25 августа н. ст. из Травемунде - «Н. Гоголь». Подпись, словно индикатор, определяет изменение его статуса. Под первым же письмом отправленным домой после возвращения в Петербург вновь стоит полная фамилия.
К тому же подпись под письмом оставалась пока лишь подписью под письмом, и ни чем более. На тот момент не было никаких предпосылок к тому, чтобы Николай мог изменить свое имя. Первое время круг его общения в Петербурге был ограничен бывшими соучениками по Нежинской гимназии. Позже появлялись здесь и новые знакомые, однако основную массу составляли люди, знавшие Гоголя с детских лет. И, соответственно, знавшие его как Яновского. Ясно, что только вхождение в иной круг социального общения могло позволить ему «сделаться» Гоголем.
Служба в государственном учреждении, куда он, в конце концов, был вынужден поступить, так же не предполагала особых вольностей в этом отношении. Позже, когда фамилия Яновский исчезнет из общего употребления, ее тень будет незримо присутствовать в этой «другой» его жизни. То же и в полуофициальных бумагах. В частности тех, что касаются денег. Примером может служить доверенность от 23 июля 1829 года выписанная матери на распоряжение его долей наследства (см. Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем в 17 томах. М.-К., 2009. Т. 10. С. 114-115; 329). Под «паспортной» фамилией он значится в объявлениях об отъезжающих за границу, напечатанных в прибавлениях к газете «Санкт-Петербургские ведомости».
Симптоматично, что он не пытается использовать это имя даже в тех случаях, когда вполне можно было поэкспериментировать. Во всех бумагах связанных с цензурной историей «Ганца Кюхельгартена» он фигурирует под полной фамилией. Его записка к цензору книги К.С. Сербиновичу (июнь 1829 г.) является единственной из сохранившихся писем - из числа адресованных не к матери - в которой он в качестве подписи использует свою полную фамилию. В воспоминании Н.П. Мундта, касающемся попытки поступления Гоголя на сцену, подобное самоименование просто бьет по глазам (см. Мундт Н.П. Попытка Гоголя // Гоголь в воспоминаниях современников. Б.м., 1952. С. 65-69).
Любопытным свидетельством изменения самоидентичности Гоголя является «тетрадь Тарновских», перешедшая к писателю от одного из бывших школьных товарищей. Под заголовком выставленным Василием Тарновским прибавлена шутливая надпись сделанная рукою Гоголя, в которой он именует себя «Николай васильев сын Гоголь-Яновский». П. Кулиш отмечает, что позже «Яновский» был тщательно выскоблен и «осталось только Гоголь и тире» (Кулиш П. Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя, составленные из воспоминаний его друзей и знакомых и из его собственных писем. М., 2003. С. 225). Тетрадь, используемая Гоголем в качестве записной книжки (систематически с осени 1833 года), служила постоянным напоминанием о произошедшей с ним метаморфозе. Прилагаемой иллюстрацией к этому является письмо Гоголя к Василию Тарновскому от 2 октября 1833 года. Указывая место своего проживания в Петербурге, Николай подчеркивает, что адресовать следует «прямо Гоголю, Яновского не называть» (Х, 280). Василий Тарновский покинул столицу в 1829 году, задолго до того как Николай решил переменить декорации.
Начиная с декабря 1830 года, Николай перестает пользоваться второй половинкой своей фамилии. Она исчезает из его писем домой. Николай так же пытается избавиться от нее в повседневном общении. Этому сохранилось детское воспоминание М.Н. Лонгинова [2], в доме которого Гоголь начал давать уроки (по уточненной датировке Ю.В. Манна это произошло в декабре 1830 года). Дети, испытывая затруднение как им обращаться к новому учителю, посчитали более естественным называть его Яновским, нежели Гоголем, однако он с первой их встречи протестовал против этого: «Зачем вы называете меня Яновским? Моя фамилия Гоголь, а Яновский только так, прибавка; ее поляки выдумали» (Лонгинов М.Н. Воспоминание о Гоголе // Гоголь в воспоминаниях современников. Указ. изд. С. 71).
Писатель представляет польской вторую половину своей фамилии, в то время как его дед связывал с «польской нацией» именно фамилию Гоголь. В 1788 г. Афанасий Демьянович представил следующие сведения о своей родословной: «Предки мои, фамилиею Гоголи, Польской нации; прапрадед Андрей (т. е. Евстафий) Гоголь был полковником Могилевским, прапрадед Прокоп и дед Ян Гоголи были - Польские шляхтичи; из них, дед по умертвии отца его Прокопа, оставя в Польше свои имения, вышел в Российскую сторону и, оселясь уезда Лубенского в с. Кононовке, считался шляхтичем; а отец мой Демьян, достигши училищ в Киевской Академии (где и название по отцу его, Яну, принял Яновского) принял сан священнический…» (Лазаревский А. Очерки малороссийских фамилий // Русский Архив. 1875. Т.I. С. 452).
Николай по-своему интерпретирует семейную версию родословной. Говоря о том, что фамилию Яновский «выдумали» поляки он вроде бы не отрицает того, что одна из частей его фамилии привнесена, однако отказывается от той части, которая была образована от имени прадеда. Фамилия «Яновский» была образована уже на территории России, по на наиболее распространенному здесь способу – от имени предка. В Польше формант «–ski» был главным средством названия по месту происхождения.
Исследователи связывают отказ Гоголя от «польской» половинки фамилии с происходящими в тот момент в Польше событиями – восстанием 1831 года [3]. Нежелание быть принятым за поляка, не было лишено житейского прагматизма [4]. Станислав Моравский писал, что даже после подавления восстания неприязнь русских к живущим в Петербурге полякам «вместо того чтобы испариться и уменьшиться, напротив – росла» (Моравский С. В Петербурге 1827-1838 // Поляки в Петербурге. М., 2010. С. 496). Однако «польская» фамилия вряд ли действительно могла каким-то образом негативно повлиять на социальное благополучие Гоголя-малоросса [5]. А.И. Федута отмечает, что отчуждению подвергались те представители польской колонии, кто не хотел «русифицироваться до конца и потерять свою идентичность» (Федута А.И. «Город пышный, город бедный…» глазами польских подданных Российской империи // Поляки в Петербурге. Указ. изд. С. 19). Поступок Гоголя был способен, скорее, осложнить, нежели облегчить его жизнь, ведь по всем официальным документам он по-прежнему значился Гоголь-Яновским.
Как уже было отмечено выше, только вхождение в новый круг социального общения - видимое проявление того самого «отложенного начала» новой жизни - могло дать Николаю возможность принять новое имя. Момент отказа от Яновского напрямую связан с получением им доступа в пушкинский круг. В декабре произошло его знакомство с Жуковским и Плетневым. Он находится всего лишь в одном шаге от встречи со своим кумиром Пушкиным [6]. Подобные перемены в жизни был способны в гораздо большей степени влиять на принятие Николаем такого рода решения, нежели какие бы то ни было политические перипетии. Однако без внешних мотивов – польского вопроса – здесь конечно не обошлось.
По стечению обстоятельств первоначальную известность среди новых знакомых Николай приобрел как Гоголь-Яновский [7]. Нет данных, каким именно образом он получил доступ в пушкинский круг. Наиболее вероятным считается, что это произошло посредством О.М. Сомова, который в тот период принимал деятельное участие в издании альманаха «Северные цветы» и «Литературной газеты». В качестве верительной грамоты Гоголь представил своего опубликованного анонимно «Бисаврюка», произведение с наибольшей долей вероятности могущее заинтересовать Сомова, самого активно использовавшего в творчестве украинский материал. Не исключено, что, публикация повести изначально служила подобной цели. В очередном литературном обозрении в «Северных цветах на 1831 год» Сомов приоткрывает завесу авторства повести, сочиненной, по его словам, «одним молодым литератором, г-м Г. Я…» (Северные цветы на 1831 год. СПб., 1830. С. 17). Это первый раз, когда настоящее имя писателя было упомянуто в печати.
Видимо именно благодаря Сомову [8] двойная фамилия писателя ушла в народ. И Николай здесь ничего не мог поделать. Опубликованная в этом же альманахе глава из исторического романа «Гетьман» подписана им «оооо» (что принято расшифровывать как четыре буквы «о» из имени автора – НикOлай ГOгOль-ЯнOвский). Судя по выбранному псевдониму он по крайней мере еще в ноябре (15 ноября рукопись альманаха поступила в цензуру) не был намерен объявлять себя Гоголем (иначе он вряд ли бы стал строить псевдоним на основе полной фамилии). Однако уже к моменту получения цензурного разрешения на издание альманаха (18 декабря) он решает отказаться от Яновского. 19 декабря Николай пишет домой письмо, ставшее пограничным в его жизни. Начиная с этого момента, он перестает использовать в качестве подписи полную фамилию. На связь этих событий указывает и содержание письма. Речь в нем идет как о его литературных занятиях, так и о его имени (в том числе и литературном). Отказываясь от приписываемых ему матерью произведений, чему ранее сам дал повод [9], он объясняет это нежеланием марать свое «доброе, еще не запятнанное ничем имя [10]». Марии Ивановне было нелегко разобраться в тонкостях литературных игр своего сына, тем более что он сам не стремился к действительному прояснению ситуации.
Что же могло подтолкнуть Николая к тому, чтобы в одночасье из Гоголь-Яновского превратиться в «просто Гоголя»? Неожиданно для себя он встретил среди новых знакомых гораздо больше сочувствия, чем мог ожидать. Еще до выхода в свет «Северных цветов», до того как он смог хоть сколько-нибудь блеснуть своими литературными талантами, Николай почувствовал, что может надеяться не только на протекцию в поиске нового места службы, на что рассчитывал, но и на интерес, и даже дружеское участие виднейших представителей литературной аристократии северной столицы к своей персоне - на что мог лишь уповать в своих мечтах. Такое положение дел означало, что он не окажется очередным безликим юнцом, чье настоящее имя так и не выглянет из-под скрывающего его литературного псевдонима.
В принятии решения отказаться от «Яновского» действительно обнаруживает себя «польский след». В декабре 1830 года (см. Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина: в 4 т. М, 1999. Т. 3. С.280.) вышла в свет очередная, двенадцатая часть сочинений Фаддея Булгарина, озаглавленная «История и нравы» (цензурное разрешение книги 14 октября). В этом томе помимо воспоминаний о Грибоедове была напечатана сатирическая повесть «Предок и потомки», являющаяся очередной попыткой уязвить Пушкина. (Приблизительно в это же время в качестве «дополнения» к памфлету появилась эпиграмма «Свистушкина читал ли эпиграмму?») (Puschkiniana / Сост. В.В. Каллаш. Киев. Вып. 2. 1903. С. 105).
Гоголю, до той поры далекому от литературных кругов и, следовательно, слухов, вряд ли были известны подробности взаимоотношений Пушкина и Булгарина. Детали этой весьма примечательной литературной дуэли, представляющей к этому времени уже целую историю, он мог услышать попав в редакцию «Литературной газеты», от того же Ореста Сомова (хотя кое-что он несомненно мог знать ранее).
Происхождение противника являлось одной из главных целей в пикировке с обеих сторон. Польские корни Фаддея Венедиктовича часто «к слову» всплывали в первых строках пушкинских ответов; тема вышла далеко за рамки «дуэли». Хотя Пушкин и не ставил национальность в вину Булгарину [11], слово «поляк» звучало из его уст слишком часто, чтобы Гоголь, при сложившихся на тот момент политических обстоятельствах, не убоялся что его собственная «польская» фамилия позволит хоть как-то связать его с редактором «Северной пчелы» [12] (к тому же он имел «грех», хотя и очень мелкий, сотрудничества с Булгариным). Сама фамилия «Яновский» невольно давала повод для подобной аналогии - Фаддей Венедиктович был урожденным Яном Тадеушем Булгариным. Игра смыслов здесь не более затейлива, чем та, которую можно видеть в появившемся к сроку памфлете Булгарина: Пушкин-Свистушкин. Так же повлиять на решение Николая ограничиться мономерической фамилией, способно было стихотворение Пушкина «Моя родословная» [13], в котором в частности происходит противопоставление двух ветвей одного рода: Пушкиных, к которым принадлежал сам поэт, и Мусиных-Пушкиных («Я Пушкин просто, не Мусин») [14].
Благодаря внешним обстоятельствам, утверждение Николаем за собой имени «Гоголь» ошибочно воспринимается, как конъюнктурное решение отказаться от «Яновского». Несомненно, что Гоголь ощущал на себе давление чужого имени. Яновский – потомок Ивана, а, следовательно, наследник чужого жизненного пути, возможно - чужих успехов и побед. Выбирая более нейтральную в родовом отношении часть фамилии, Николай стремился доказать (в первую очередь самому себе), что у него свой путь и все чего он достигнет, будет результатом исключительно его собственных усилий и талантов. Он был внутренне давно готов к этому решению и для него нужен был только повод, чтобы сделать шаг.
Не без помощи литературных талантов, Николаю удалось добиться своего - он сумел познакомиться с интересующими его людьми. Но чем мог юнец, в котором явно проглядывал провинциал, удержать к себе внимание людей, составляющих культурную и светскую элиту столичного общества? Видимо только новыми литературными опытами.
Несомненно, что произведения этого периода (глава из исторического романа «Гетьман», отрывок «Учитель», статьи «Несколько мыслей о преподавании детям географии» и «Женщина») представляют собой единый композиционный блок, в основе которого лежит единство времени и места («пушкинского» печатного круга). Но главное что их объединяет - это авторская преемственность, то есть наличие подписи (поэтому «Успех посольства» стоит здесь несколько особняком). Гоголь рассчитывал, что связь между ним и его произведениями будет вполне уловима для посвященных людей и тут уже не могло идти речи об анонимных публикациях. Чтобы быть «узнанным» ему следовало в основе конструируемого псевдонима использовать настоящее имя, что и было сделано (исключая отрывок «Учитель», который, впрочем, также соотносится с остальным блоком через выбранную подпись). Экспериментирование с псевдонимами является частью процесса становления имени писателя, утверждения им себя в качестве «Гоголя».
Для того чтобы вполне уловить концепт псевдонимов писателя необходимо понимать, что литература для него всегда (в разной степени) выполняла подчинительную роль – являясь не целью, а средством. В письме к матери от 19 декабря 1830 года, на следующий день после цензурного разрешения на печатание «Северных цветов», он писал: «Мои удвоившиеся труды, мои успешные занятия и лестное внимание ко мне, - все заставляет меня думать, что участь моя… переменится…» (X, 186-187)..
На первый взгляд странным выглядит, что в жизни безоговорочно отказываясь от Яновского, Гоголь в одном из псевдонимов озвучивает эту фамилию прямым текстом. Под опубликованной 1 января 1831 года в №1 «Литературной газеты» статьей «Несколько мыслей о преподавании детям географии» он поставил подпись «Г. Янов».
Подобное противоречие имеет свое объяснение. Став известен как Гоголь-Яновский, писатель должен был действовать исходя из сложившейся ситуации. Педагогическая статья Гоголя представляла собой адресное послание. Ему было важно, чтобы П.А. Плетнев, являвшийся в это время инспектором Патриотического женского института, и на чью профессиональную деятельность она была рассчитана, уловил в ней авторство нового знакомого, столь страстно желающего перейти под его «знамена». Использование иной формы имени для псевдонима могло не принести должного результата.
Заветной мечтой Гоголя было познакомится с Пушкиным. Он рассчитывал получить такую возможность через окружение поэта. И действительно - это ему вполне удалось. 22 февраля 1831 года П.А. Плетнев писал Пушкину: «Надо познакомить тебя с молодым писателем, который обещает что-то очень хорошее. Ты, может быть, заметил в «Северных Цветах» отрывок из исторического романа с подписью оооо, так же в «Литературной Газете» - «Мысли о преподавании географии» <как мы видим, Плетнев получил «послание» Гоголя>, статью «Женщина» и главу из малороссийской повести «Учитель». Их писал Гоголь-Яновский. <…> Я нетерпеливо желаю подвести его к тебе под благословение» (см. Виноградов И.А. Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. М., 2011. Т. 1. С. 658). Пушкину было в тот момент не до новых литературных знакомств, но это был лишь вопрос времени. Гоголь же сумел добиться для себя главного - судьба его начинает меняться. Оставив службу в Департаменте уделов, он, благодаря протекции Плетнева, получил место младшего учителя истории в Патриотическом институте для девочек и был этим, кажется, совершенно доволен.
Позже, отвечая П.А. Плетневу на его письмо, Пушкин писал (до 14 апреля): «О Гоголе, не скажу тебе ничего, потому что доселе [ничего] его не читал за недосугом. Откладываю чтение до Царского села…» (Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: в 16 т. М.; Л., 1937-1959. Т. 14. С. 162). Любопытно, что Плетнев, рекомендуя поэту Николая, упоминал в своем письме его полную фамилию – Гоголь-Яновский. То, что Пушкин пишет в ответ о «Гоголе» может означать либо редуцирование фамилии, либо то, что он все-таки уловил слабый сигнал, посланный ему самим Николаем – статью, опубликованную в «Литературной газете» (№4, от 16 января). Половина материалов выпуска была посвящена смерти А.А. Дельвига, и их чтение вряд ли могло быть отложено на потом. Расположенная на первой странице, статья «Женщина» несомненно, должна была привлечь внимание Пушкина, готовящегося в тот момент к свадьбе с Н.Н. Гончаровой. (Содержание статьи при этом не играло существенной роли.) А значит, Николай, ставя в качестве подписи «Н. Гоголь» сумел добиться желаемого – Пушкин не только заметил его имя, но и запомнил в той форме, в которой ему было нужно.
Считается, что статья «Женщина» - первое произведение подписанное писателем своим именем. Действительно, наблюдается полная идентичность подписи тому имени, под которым писатель стал известен в дальнейшем. Исследователи объясняют это как внешними причинами – в тот момент правительством было выпущено распоряжение помещать в журналах и газетах только статьи, в которых в качестве подписи было использовано настоящее имя автора (см.: Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем в 23 томах. Указ. изд. Т. 3. С. 907-908.), так и внутренними - возросшей уверенностью Николая в своих силах. Однако это не совсем так. Данная подпись не является настоящим именем, так как не выполняет свои основные функции - указывать на связь с семьей (родом) и определять личность автора, а, следовательно, ее выбор не является следствием цензурных соображений. На момент опубликования статьи Николай еще никому не был известен как Гоголь – ни родне, ни старым приятелям, ни новым знакомым, ни коллегам по службе. Здесь нужно отличать использование автонима от подлинного имени. Эта же подпись стоит под автографом школьного стихотворения «Непогода», однако никто из тогдашних читателей не счел бы ее за настоящее имя автора. Можно считать это один из первых шагов писателя к тому, чтобы ввести имя в оборот. Кроме того из дальнейшего известно, что Гоголь вовсе не собирался афишировать свою причастность к литературе (во всяком случае в тот момент) и уверенность или неуверенность в своих способностях так же не играла в сокрытии имени решающей роли. Таким образом, подпись под статьей «Женщина» является скорее псевдонимом, во всяком случае именем ее можно назвать только с соответствующими оговорками.
Здесь нужно упомянуть еще про одну публикацию этого периода - отрывок из малороссийской повести «Страшный кабан» «Успех посольства» («Литературная газета» № 17, от 22 марта 1831 года). Не смотря на связь с остальными произведениями и прямую зависимость от напечатанной ранее главы, эта публикация стоит несколько особняком. Его обособленность заключается, прежде всего, в отсутствии подписи. К этому времени Гоголь мог вполне удостовериться в успешности своего дебюта, и с этой стороны не было особой необходимости скрывать свое авторство. Но не было и особой нужды демонстрировать его. В данном случае оно и без того легко прослеживалось теми, на чье внимание собственно и была рассчитана эта публикация. Что же касается остальных, то им по плану писателя о принадлежности ему этих литературных опусов знать было вовсе не обязательно. Гоголь добился желаемого, 10 марта он вступил в должность младшего учителя истории Патриотического института, и этим произведением стремился лишь закрепить интерес к своей персоне у определенного круга лиц.
В тот момент он меньше всего хотел, чтобы его воспринимали как литератора. Забота о первом впечатлении являлась главным мотивом многих поступков молодого Гоголя. Чистое имя - единственный капитал, которым он владел, и он намеревался распорядиться им как можно более результативно. Однако его первые художественные творения встретили гораздо больше внимания, чем он полагал. Это позволило Гоголю, умножив свои усилия на литературной ниве, развивать вновь приобретенные знакомства.
Вторая половина фамилии, благодаря заинтересованности самого Николая, практически сразу исчезла из лексикона новых знакомых. Однако нужно учесть, что здесь речь идет лишь о «центре» бытия писателя. Благодаря тому, что Гоголь представлен нам в основном именно этой частью своей жизни может показаться, что и не было никакого Гоголя-Яновского. Однако в «другой», параллельной жизни (для кого-то это основа бытия, для кого-то – проза жизни) имя «Яновский» будет по-прежнему сопутствовать ему. Под «другой» жизнью здесь подразумевается ее нелитературная часть. Сохранившиеся свидетельства этому в основном касаются его служебной (преподавательской) деятельности в Патриотическом институте и Петербургском университете [15]. И.С. Тургенев оставил воспоминания о своих студенческих годах: «Мы все были убеждены (и едва ли мы ошибались),.. что г. Гоголь-Яновский, наш профессор (он так именовался в расписании лекций), не имеет ничего общего с писателем Гоголем, уже известным нам как автор «Вечеров на хуторе близ Диканьки» (Тургенев И.С. Гоголь // Гоголь в воспоминаниях современников. Указ.изд. С. 540).
Он по-прежнему тесно общался с бывшими соучениками по Нежинской гимназии. В этой среде он сам продолжал пользоваться полной фамилией. Об этом свидетельствует сохранившаяся записка о «дружеском шутливом пари», которую исследователи относят к 1835 – началу 1836 года (IX, 489).
Не был решен этот вопрос с матерью (этот важный момент более подробно рассмотрен в статье «”Нос” Гоголя»), что делало использование им выбранного имени ограниченным по своей функциональности, так как не устанавливало родственной преемственности. В Петербурге Николай мог называть себя, как ему заблагорассудится, однако он мог считать себя Гоголем, только в том случае если это слово, не имевшее до сей поры самостоятельного значения, будет принято матерью в качестве его имени, хотя бы в форме молчаливого согласия.
Не все было так просто и в литературной среде (подробнее об этом в статье «”Нос” Гоголя»). Свою первоначальную известность после выхода «Вечеров на хуторе близ Диканьки» он приобрел как Гоголь-Яновский. Именно это имя фигурирует в свидетельствах тех почитателей, кто знал его лишь заочно. Этим же именем он был представлен широкому читателю в прессе в связи с публикацией малороссийских повестей. Все это происходило вопреки жизнетворческим планам писателя, однако ничего поделать с этим он не мог. Дальнейшее длительное «молчание» позволило избежать закрепления за ним двойной фамилии. Первая восторженная волна постепенно схлынет, а сам он долгое время не будет давать повода для появления новых откликов ни в прессе, ни в частной переписке, вновь заставив заговорить о себе лишь через три года - уже как о Гоголе.
Этот период жизни писателя можно назвать «преодолением Яновского». И здесь обнаруживает себя стремление Гоголя идти до конца. По понятным причинам этот процесс затянулся, в силу невозможности для писателя полностью контролировать формальную сторону существования своего имени. Прежде всего, это касается его служебной (преподавательской) деятельности в Патриотическом институте и Петербургском университете. Только после того как Гоголь вышел в отставку в декабре 1835 года и начал действовать вне официальной иерархии он смог окончательно отделаться от «прибавления». Во многом этому так же способствовал его отъезд, а затем длительное пребывание за границей.
История имени на этом не заканчивается, но «Яновский» навсегда исчезнет из биографических свидетельств (с некоторыми обязательными исключениями) и, следовательно, суть данной статьи на это исчерпывается.
Видимо писатель так и не закрепил свой выбор на официальном уровне. Двойная фамилия должна была по-прежнему оставаться в его паспорте (хотя в подорожных стоит лишь «Гоголь»). Существует немало исторических анекдотов о том, что обыватели могли поменять имя только по высочайшему соизволению. Гоголь же не хотел привлекать к себе подобного внимания, так как это разрушило бы идею безначальности его существования. Впрочем символически это было достигнуто, по указанию С.Н. Дурылина, после смерти писателя в его бумагах не нашли документа удостоверяющего личность [16]. Гоголю удалось добиться своего – в памяти потомков это имя осталось единственным. «Знаю, - писал он, - что мое имя после меня будет счастливее меня, и потомки тех же земляков моих, может быть, с глазами влажными от слез, произнесут примирение моей тени» (XI, 75).
[1] Николай пытается закрепить таким образом свою самость. Вот что писал в статье посвященной этому слову В.В. Виноградов: «Слово самость в значении “самобытность, индивидуальность, самостоятельность, личность” широко употреблял В.Г. Белинский. <…> В 50-60 гг. слово самость применяется для выражения внутренней обособленности личности или социальной группы, их эгоцентрических свойств и самобытной отличительной природы чего-нибудь» (Виноградов В.В. История слов. М., 1999. С. 619).
[2] Очень похожие сведения содержится в «Записках А.О. Смирновой» составленных ее дочерью О.Н. Смирновой. «Имя Гоголя впервые встречается в записных книжках моей матери после подробных описаний 1830 года. В первый раз, когда мать говорит о Гоголе, она называет его двойной фамилией: Гоголь-Яновский. Она говорит о нем по поводу уроков Мари Балабиной, сестры княгини Елизаветы Репниной. Больше она никогда не называла его двойной фамилией» (Записки А.О. Смирновой, урожденной Россет (с 1825 по 1845 гг.) М., 1999. С. 33). М.Н. Лонгинов упоминает, что занятия в их доме и в доме Балабиных начались в одно время.
[3] Ю.В.Манн осторожно замечает, что «отказ Гоголя от второй, “польской” части своей фамилии хронологически совпадает с началом восстания» (Манн Ю.В. Гоголь. Труды и дни: 1809-1845. М., 2004. С. 229). И.А. Виноградов пишет, что Гоголь «перестал употреблять в письмах вторую часть своего фамильного прозвища» «по-видимому, в связи с польским восстанием 1830-1831 гг.» (Виноградов И.А. Новые мемуарные источники о Гоголе // Гоголевский вестник. Вып. 1. М., 1997. С. 292). Более категорична в этом вопросе Н.В. Большакова, считающая, что связь «перемена двойной родовой фамилии на “птичью”» с польским восстанием является «несомненной» (Большакова Н.В. Гоголь в шинели на исторической подкладке. М., 2009. С. 243).
[4] В результате польских событий масса мелкого шляхетства лишилась дворянских прав (См.: Полное собрание законов Российской империи. Второе собрание. Т. 6. Ч. 2. С. 134. Закон 4869 от 19 октября 1831 года «О разборе шляхты в западных губерниях, и об устройстве сего рода людей»). Самому Гоголю не было нужды беспокоиться на этот счет, но те из поляков, кто не сумел доказать своего дворянского происхождения переводились в разряд обывателей. Кроме того, польская военная компания повлияла на распространение холеры. Во вспыхнувшей в 1831 году в Петербурге эпидемии обвиняли, в том числе поляков. О.А. Пржецлавский писал: «А как появление холеры в Петербурге пришлось как раз во время первого польского мятежа, то огромное большинство жителей столицы не колебалось эти мнимые отравления приписать и непосредственному действию, а также подкупам поляков. По всему городу разошлись и повторялись нелепые рассказы о том, как поляки ходят ночью по огородам и посыпают овощи ядом; как, незаметно проходя в ворота домов, посыпают яд в стоящие на дворах бочки с водою, как зафрахтованные мятежные корабли привезли целые грузы мышьяку и высыпали их в Неву, и т.п.» (Пржецлавский О.А. Воспоминания // Поляки в Петербурге. М., 2010. С. 217).
[5] Судя по записям дочери, А.О. Смирнова-Россет, сама бравировавшая свои малороссийством, находила имя Гоголь-Яновский достаточно «хохлацким» (Записки А.О. Смирновой, урожденной Россет (с 1825 по 1845 гг.) М., 1999. С. 219). Это мнение было высказано в связи с выбором Гоголем псевдонима для первых малороссийских повестей.
[6] На то, что декабрь 1830 года мог быть связан с «предвкушением» Пушкина, в частности указывает момент возможного начала работы Гоголя над оставшейся незаконченной статьей о трагедии поэта «Борис Годунов». «Датируется не ранее 22-23 декабря 1830 года – началом 1831 г.» (Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем в 23 томах. М., 2009. Т. 3. С. 917).
[7] Известно, что Николаю Михайловичу Лонгинову, ставшему после поступления Гоголя в Патриотический институт, его начальником, Гоголя рекомендовали В.А. Жуковский и П.А. Плетнев. Это объясняет, почему Николай был представлен ученикам в доме Лонгиновых как Гоголь-Яновский.
[8] Первопричина же подобного состояла в том, что самому Сомову Николай должен был быть представлен именно как Гоголь-Яновский. По предположению В.В. Гиппиуса, их знакомство могло состояться посредством В.И. Любича-Романовича (см.: Гиппиус В.В. Гоголь. Л., 1924. С. 27). В.И. Любич-Романович «в 1830-31 сблизился с дельвиговским кружком литераторов, публикуя в “Литературной газете” А.А. Дельвига и близком к ней альманахе “Альциона” преимущественно переводы исторических и этнографических очерков, путевых заметок с польского и французских языков» (Супронюк О.К. Н.В. Гоголь и его окружение в Нежинской гимназии. К., 2009. С. 115). Несомненно, что школьный приятель должен был отрекомендовать Николая под тем именем, которое было в ходу в их общении.
[9] Вместе с письмом от 2 апреля 1830 г., Гоголь послал домой журнал «Отечественные записки» со своей повестью «Бисаврюк», опубликованной без подписи. Не указав, что именно в журнале принадлежит ему, он дал Марии Ивановне возможность видеть руку сына в любом понравившемся ей произведении, в том числе и позже, в присылаемых им номерах «Отечественных Записок», не смотря даже на его предупреждение о том, что он больше не «участвует» в этом журнале.
[10] Судить о нем по чужим опусам могли, с подачи матери, лишь с десяток соседей, вряд ли Гоголя могло всерьез беспокоить их мнение. Конечно же «малороссийская повесть» в журнале не могла быть пропущена матерью. Однако эксперимент показал, что для родных его творчество ничем особенно не выделяется из общей журнальной массы, и они готовы скорее отдать предпочтение скорее чужим произведениям.
[11] А.И. Федута пишет: «Представители господствующего народа воспринимают их <поляков> как чужаков, при этом только Пушкин оговаривает в своих претензиях к Булгарину: «Не то беда, что ты поляк…». Для остальных оппонентов «польское» происхождение «Фаддея Венедиктовича» - очередной повод для того, чтобы ударить его побольнее: из 41-й посвященной Булгарину прижизненной эпиграммы 12 обыгрывают «национальный вопрос» (Федута А. «Город пышный, город бедный» глазами польских подданных Российской империи» // Поляки в Петербурге в первой половине XIX века. Указ. изд. С. 19).
[12] Ф.В. Булгарин начинал свою карьеру в России с существующего интереса к Польше, представляя себя первоначально именно как польского писателя, пропагандируя польскую культуру. Гоголь идет по тому же пути, демонстрируя свое малороссийство. Впрочем, говоря о том, что фамилию Яновский выдумали поляки, он не отказывается от своих польских корней, а стремиться лишь определить приоритет одной, истинной, по его мнению, части фамилии перед другой, выдуманной.
[13] Стихотворение было написано 3 декабря 1830 года. Через две недели Пушкин читал его в гостях у Вяземских. Беловой автограф стихотворения (с постскриптумом) был отправлен А.Х. Бенкендорфу 24 ноября 1831 года.
[14] Своеобразной иллюстрацией может служить попытка противопоставления родовых имен в коллективном шуточном стихотворении «Надо помянуть, непременно помянуть надо» (датируется 26 марта 1833 года), в написании которого помимо Пушкина участвовали П.А. Вяземский и И.П. Мятлев. Текст стихотворения состоит из целого ряда имен, частью случайных, но видимо всегда настоящих людей. Основная сложность при его написании состояла в подборе подходящего имени. А.О. Смирнова-Россет писала: «Он <Гоголь> всегда читал в “Инвалиде” статью о приезжающих и отъезжающих. Это он научил Пушкина и Мятлева вычитывать в “Инвалиде” имена, когда они писали “Поминки”» (Смирнова-Россет А.О. Дневник. Воспоминания. М., 1989. С. 71). В тексте стихотворения упоминаются, в том числе имена самих авторов: Вяземского - «Петра Андреевича, князя Вяземского курносого» (в воспоминаниях А.О. Смирновой-Россет – «князя Вяземского Петра, почти пьяного с утра») и Пушкина – но «не Мусина, не Онегинского, а Бобрищева». Здесь - перенаправление с имени поэта на другую ветвь Пушкиных, обладающих двойной фамилией Бобрищевых-Пушкиных.
[15] В пору службы его в Патриотическом институте, форма в этом вопросе строго не соблюдалась и он именовался в служебных бумагах как Гоголь-Яновским, так и Гоголем. Впрочем, так же и Яновским. На новом месте службы им была предпринята попытка заявить о себе как о «Гоголе». В представлении на должность преподавателя истории младших классов в Патриотическом институте он именуется «г-ном Бюлем», что является ошибочным прочтением слова «Гоголь».
[16] «Квартальный надзиратель в рапорте приставу Арбатской части переписал текст протокола, с существенным добавлением: ”Указа об отставке между имеющимися у него <Гоголя> бумаг не найдено и по случаю временного его пребывания здесь в Москве письменный вид его в вверенном мне квартале явлен не был, а также духовного завещания не осталось”. <…> “Указ об отставке”, которого квартальный не нашел в бумагах Гоголя, для всех дворян, вплоть до революции 1917 г., имел силу паспорта. Гоголь – вечный скиталец по России и Европе – оказался, к смущению квартального, беспаспортным!» (Дурылин С.Н. «Дело» об имуществе Гоголя // Н.В. Гоголь. Материалы и исследования. М.-Л., 1936. Т. 1. С. 363).
См.: Часть 1. До Санкт-Петербурга - http://www.proza.ru/2014/04/01/1067