Для лежачего молодого человека страдания сидящего соседа казались праздником – лысый мужик на койке напротив, чесал на ноге гипс:
- Две лодыжки, две лодыжки, – причитая, повторял он, - две лодыжки для топтыжки-Мишки.
Палата на двоих не спеша прибавлялась рассветом.
- Повезло вам, - тихо вставил парень и слабо кашлянул.
Пузыри в банке, как по команде забурлили под его кроватью.
Чешущийся отвлёкся и замер.
Его взгляд скользнул вверх по прозрачной трубке, уходящей кашлянувшему прямо в грудную клетку:
- Ты, как этот… - мужик задумался, помолчал и полез в тумбочку, - как этот… - с натугой, наклонившись вниз, проговорил он, - нууу, кааак этот… Как его?
- Как кто?
- Не, как кто, а, как что, - нагнувшийся достал курево и зажигалку, - как человек-кальян, короче.
- Я у вас, то, как кальян-человек, то, как кран, - прекратив кашлять, сказал несчастный.
Он посмотрел на свою, вытягиваемую грузом, ногу.
- Колян-кальян. Колян-кран. Нор-маль-но, - шутник в гипсе потянулся за костылями, - ты, главное, это… - он кивнул на плоскую утку на полу, - ковшом исправно работай, экскаватор. Я тоже пошёл курить, транс-фор-мер.
- Михаил! – трансформер остановил человека на костылях в дверях, - пусть санитарочка зайдёт, вынесет. Ладно?
Михаил кивнул и, вошкаясь, удалился:
- Ладно, позову ве-се-луш-ку! – крикнул он из коридора.
Больной вышел искать смех.
Отделение утром выглядело ещё безлюдно, но одинокому человеку в гипсе компании для веселья не требовалось.
Смех существовал для него повсюду и так.
Михаил, когда сломал себе ногу, ударился при этом ещё и затылком.
Сейчас он в тайне надеялся, что мысли про смех повсюду возникли у него не от сотрясённой головы, сломанной ноги или заживающего пролежня на пятке, а по причине наступающего духовного просветления:
«Ну, почему я не замечал, что всё на свете смешно до простоты?»
Он уже думал над этим раньше, но понимать досконально, как истину начал только сейчас, когда утреннее зарево, проскользнувшее с распахнутого балкона по свежевымытому полу, за одну лишь только долю секунды, ярким тёплым толчком прослезило ему заспанные глаза.
Жаль, что по дороге в туалет, а не на самой вершине белого трона дошла до него такая смелая идея о смешном абсолютизме.
Тогда бы вообще – классика.
Костылявший не стал смиряться с предродовыми схватками осмехотворения всей жизни и понёс свою бушующую теорию в историческое русло, предназначенное для невостребованных философов-неудачников.
Не хотелось бы, но, всё-таки - на смыв.
Упорный скептик всё же решил зафиксировать рождение собственной позиции, в том месте, куда стремился с утра, по привычке, скрепя сердце, костыли, папиросы, дух и всё, что можно было скрепить в себе простому бедному человеку одним лишь только оставшимся усилием воли.
Ему казалось, что форма, соответствующая содержанию – это знак свыше.
Так умно выразиться он, конечно же, не мог, но понимать и чувствовать – это совсем другое.
Михаил заторопился.
- Не скрипите так громко. Спят же все ещё. Идите по краю, вдоль стены. Там доски ещё не так расшатаны, - шёпотом наставила его на путь, сидевшая на посту медсестра.
Ускоряющийся умник вздрогнул от неожиданности.
Он посмотрел вниз и удивился над тем, над чем не задумывался: «Смех – это страшная жизнь».
- Доброе утро, - сказал он и выразительно улыбнулся.
Чего смешного в вымытом скрипучем линолеуме, например?
Да, всё - чистота.
Ведь только это не позволяет больному бросить под ноги костыли, нагадить на полпути и тут же, затушив окурок, потихонечку ускользнуть восвояси, чтоб не скрипеть - ни себе, ни ей и никому-либо ещё.
«А хорошо это или плохо – вопрос большой», - притормозив, с серьёзной улыбкой задумался пациент.
Медсестра замерла в ожидании.
Михаил посмотрел на пошарканные розовые плинтуса и захохотал.
Убрать бы лысому костыли с гипсом – чистый психбольной без присмотра в трусах и в майке.
Сделаться человеку серьёзным, чтобы не обкакаться, когда причинно-следственная связь замкнулась по кругу – это, словно штангисту жать мировой рекорд с аккуратно прилизанным чубчиком вбок и невозмутимо приподнятыми бровками вверх.
Как сразу - на фото для доски почёта.
Лысый тяжеловес, мотая от смеха головой, двинулся дальше:
- Коноплян-Кольян бурлит там чем-то, что-ли?! – не в силах сдерживать смех, высказался он медсестре. – Уберите, пожалуйста, у него утку из-под кровати. Он просил передать. А я сейчас лопну, если представлю, что лопну. Не скри-пи-те! – бросил он напоследок и скрылся за долгожданным поворотом.
Медсестра вышла из-за стола:
- Алёна! – рявкнула она в сторону санитарки.
«Ли-но-ле-ум… - в голове, как и в животе – крутило до психоза, – это су-пер-смеш-но».
Михаил уже вышел на балкон и уселся на стул.
Покурить.
Больную ногу он устроил на перевёрнутое ведро, как Наполеон на боевой барабан.
Для вхождения в образ он и на унитазе находился с этим же барабаном.
Половую тряпку мыслитель оставил висеть на швабре возле туалета.
За флаг она не канала.
Зато прихватил с собой газетную треуголку, забытую кем-то на подоконнике.
Ну, точно - разбитый жизнью клоун.
Смех – сабли не хватает.
Мысль о линолеуме, застрявшая в голове, не давала больному спокойно прохлаждаться на балконе.
Последние тёплые деньки уходящего лета и ожидаемая выписка в осеннюю прохладную политобстановку страны заставляли Михаила думать, думать и ещё раз думать.
Для начала мыслитель разделил всех людей на две категории – начальники и подчинённые.
Он завёл руку за пазуху растянутой майки, поправил бумажную треуголку на голове и посмотрел вниз:
«Я начальник, а все подчинённые. Так думает каждый, кто ходит там - внизу. В этом и есть единственное отличие начальников от подчинённых. Не знаю, как в целом мире – не бывал. А в России – это факт. Сангвиники, холерики, меланхолики… Кто там ещё? Блеф собачника Павлова! Тоже начальника, кстати. Мы все начальники над теми, кто начальники над нами. Бред? Нет. Это игра. Вот откуда нужно плясать. Ах, Коля, Коля… Ты гений».
Папиросу Император подкуривал по мере её затухания – на один зыбок:
«Других человеческих характеристик нету, - решил начальник, - собачьи морды нам не в тему!»
Неотъемлемые костыли, «шляпа» и «сигара» служили сейчас для сорокавосьмилетнего пенсионера противовоздушной обороны, как для Черчилля – всегда занятые руки стимулируют мышление и обеспечивают минимальный комфорт в общении.
Одинокий пациент изредка оглядывался на длинный коридор и пытался высмотреть там потенциальных собеседников.
Шустрая санитарка Алёна вынесла из палаты Николаевскую утку и засеменила навстречу воздушному потоку, идущему с открытого балкона.
Свечки ей в «торт» и кокошник в голову.
Михаил отвернулся на зелёные деревья:
«Все - начальники и подчинённые. Классификация проста. Все, кто придумал, все, кто стелит и все, кто сдирает ли-но-ле-ум – на-чаль-ни-ки. Ли-но-ле-ум – закрыть всю Россию целлофаном. Гнить! Просто, символично, понятно, как этот ясный день», - сочные тополя гибко раскачивались на ветру.
- Ты опять моё ведро занял, Наполеон? – Алёна зашла на балкон с чистой уткой в руках.
Император элегантно чиркнул китайской зажигалкой, втянул горящий газ в потухший русский бычок и благодушно задымился:
- Доброе утро, красавица, - улыбнулся он, - Колины мысли тоже прахом пошли?
- Нельзя в больнице курить, - нахмурилась санитарка и помахала уткой.
- Я не в затяг. А материться?
- Внутрь же, в коридор несёт.
- Больше не буду, - Михаил покрутил жёлтыми пальцами помятую папиросу и выставил её гаснуть над пропастью четвёртого этажа. – Как там Николай?
- Скоро повезут в операционную. Держится. Книжки свои религиозные читает. Седьмой раз ему живот мыть будут, да?
- Восьмой, - Михаил отпустил потухший окурок вниз. Винтом, крутясь в воздухе, он скрылся в высокой траве под окнами реанимации.
- Помрёт?
- Не каркай.
Коля-Колян прыгал с четвёртого этажа два раза.
Первый раз он смог подняться и вернуться домой.
После второго полёта самоубийца очнулся уже в реанимации.
- Жалко его. Молодой ещё, - Алёна прикрыла двери и села на второй стул. Она поставила к стенке утку, выставила в центр банку-пепельницу и закурила. – А с чего всё-таки он? Все по-разному говорят. Жена ушла, да?
- И да, и нет, - Михаил поправил ногу, устроился поудобнее и начал рассказ, - Коля экономист. Геополитик будущий. По иностранным делам там учится. Разговаривать с ним в этом плане невозможно. Ничего не понятно. Почему, говорю, плохо живём? Вопрос-то простой. Он, как понесёт. Всё с ним ясно – сам не знает. А думает, что понимает.
- А жена? – Алёна прищурилась толи от дыма, толи от хитрости, - артиста нашла, да?
- Жена так – наплевать. Это вторично. Хотя, началось всё с неё. Напугать мартышку бананом решила. То есть наоборот – банан напугать «мартышкой» своей решила. Ушла навсегда. Не в первый раз.
- Ну?
- А Коля не дурак. Ушла и ушла себе. Хрен ей в дышло. Хоть и аспирант заученный, а парень видный. По бабам ударился. Чтоб, когда от мамы вернулась, ругать его не зря стала. Если баба ревнует просто так - злишься, скандалишь. А за дело, если – улыбаешься и молчишь. И той спокойней. Гармония. Счастье семейное. Понимаешь? - Михаил засмеялся, - я только этим и спасался от своей истерички. Видишь, какой лысый стал? – он снял треуголку и погладил рукой санитарки себе по голове.
- Про тебя-то мы всё знаем, десантник хренов, - Алёна засмеялась.
Михаил смутился и покраснел.
В День десантника, перед тем, как попасть в больницу, офицер ракетных войск, будучи на пенсии десять лет, без семьи, квартиры, машины и определённого рода деятельности первым делом направился на базар.
Развеяться.
Взбодрённый народными гуляниями и горячительными напитками нахаляву, он приобрёл себе на рынке дешёвую тельняшку, там же в неё переоделся и стал требовать бесплатные арбузы у бесстрашных нерусских продавцов.
Для ВДВ.
Убегая от них по ящикам, он споткнулся и потерял сознание.
Очнулся «десантник» без тельняшки рядом с Николаем, в окружении церковных благовоний, свеч и икон.
Лежачий молодой больной всё время кашлял, и из его трубки выходил воздух и какая-то белая жидкость.
- Н-да, - вспоминая былое, Михаил отстранил от себя тёплую женскую руку. – Алёна. Я не-на-ви-жу ар-бу-зы!
Алёне смешным это не показалось:
- Я верю, - сочувственно сказала она и облокотилась на балконные перила.
- Ты знаешь, - Михаил двумя руками снял с ведра ногу. - Этот Коля изменил меня на всю оставшуюся жизнь. Наша с ним встреча не случайна. И ещё, - он наклонил голову вниз и принялся чесать гипс, - он Ангела видел.
- Мой бывший муж чёрта с похмелья видел, - спокойно сказала Алёна. – Сидит, говорит, на шифоньере, ножками болтает.
- Коля трезвый был.
Санитарка наклонилась поймать взгляд больного:
- И как?
- Очень, очень просто, - Михаил встал на одну ногу, нагнулся над перилами и уставился вниз. – Он привёл мне интересный пример. Ангела можно увидеть только случайно. Это он понял тут, в больнице.
- Как? – женщина встала рядом и кинула вниз бычок.
- Ты когда-нибудь рассматривала негативную плёнку на свету?
- Нет. У меня смартфон. А у тебя, что «мыльница» ещё осталась?
- У меня зубной щётке-то лет десять… Мыльница! – засмеялся пенсионер. – Всё, что у меня есть – это я… - Михаил с артистичной гордостью выдвинул грудь вперёд.
- Не упади, - Алёна удержала его от дальнейших действий.
- Не бойся, - он принял спокойную позу. – Иногда, рассматривая негатив фотоплёнки, изображение может проявиться в виде позитива. Становится видать, как на фотографии. От чего это зависит не понятно. Я в детстве видел такое. Мельком. Повторить не удалось. И так и так пробовал. Фон, освещение, угол просмотра – крутил, вертел. Не вышло.
- И что?
- Ангел, которого увидел Колян, не поверил своим глазам, что тот его видит. Она просто офигела.
- Она?
- Ангел-женщина. Из света. С накидкой с головы до плеч. Как Божья Матерь на иконе. По пояс, без ног. Висела в воздухе. Не она перед ним явилась, а он посмотрел туда, где она уже была. Вот Коля и спрыгнул в рай. Кстати – головка у неё маленькая, плечики узенькие. Как древние маленькие люди. По размеру – девочка лет двенадцати. По силе взгляда – старинная нарисованная икона. Без эмоций. Живая. Объёмная. Сильная.
- Ты в это веришь? А зачем прыгать-то? А что она сделала? А что она сказала? – Алёна дёрнула лысого за майку, - да, врёшь ты всё.
- Я-то нет. Коля может. Но не врёт. Они смотрели друг другу в глаза несколько секунд. Пока он её не зае… Прости меня, Господи! – Михаил выпрямился и широко перекрестился три раза. – Чуть не сматерился. Из-за тебя, женщина.
- Я-то тут при чём? – возмутилась женщина. – Ну, что дальше-то было?
Михаил поправил себе майку, словно воротник у рубахи:
- Крест, кстати, надо с пенсии купить.
- Дальше-то, что? – санитарка пнула больного по здоровой ноге.
- Ты веришь в любовь?
- Конечно. А что?
- Ты замечала, что когда любишь… сильно… безумно… - мужик задумался.
- Ну? – она снова пнула его по ноге.
- Не пинайся. Безумная любовь бывает только с одной стороны. Когда она выгорает, кончается, то есть, начинается безумство с противоположной стороны. И наоборот. Попеременке. Противоположные заряды притягиваются, а однополярные отталкиваются. Понимаешь? Слышала народную мудрость, что ругать нужно того, кто экзамены сдаёт?
- Ну?
- Дистанционные воздействия реальны.
- Ангел его, что ли столкнула? – раздражаясь от нетерпения, пробурчала Алёна. – А какого она заряда?
- Да, нет. Она известного заряда. Райского. Коля смотрел в Рай. Он не мог оторвать взгляда от её глаз. Она ждала, когда он моргнёт, чтобы исчезнуть. Ангел смотрела на Колину душу. Они душ-то наших не видят. Слышат только. А тут случайно получилось – встретились. Это Коля мне всё рассказывал, - Михаил прикрыл Алёне рот, приподняв вверх её нежный подбородок двумя пальцами, - ты успокойся.
Санитарка расслабилась и села на стул.
Больной устроился напротив и с грохотом положил ногу на ведро:
- Относись к этому с юмором. Как к сказке. Как я! – он улыбнулся и снова надел на себя газетный головной убор. – Мы не видим их, потому, что они светлее света. А они нас не видят, потому, что тела наши - тёмные. Как я сейчас не вижу твоё тело из-за одежды твоей. Но по поведению и твоим мыслям могу понять, иногда, чего ты хочешь.
- Ты дурак? – женщина покраснела.
- Я?! – Михаил возмущённо ткнул себе пальцем в грудь.
- Я пошла. За Николаем твоим приехали. На операцию сейчас повезут, - санитарка смотрела сквозь стеклянную дверь, - пойду помогать.
Людей в коридоре ходило уже много.
Больные перемещались до процедурных и перевязочных.
Устраивали себе утренние моционы.
Готовились завтракать.
Алёна и Михаил шли к палате:
- Коля рай увидел, - неожиданно продолжил собеседник. – А она, естественно, его экономическо-политический бред. Да ещё – страдания по «мартышке». Не выдержала она. Махнула в его сторону рукой с накидкой. Он моргнул, зажмурился – она исчезла. Он упал на пол. Начал биться руками и ногами. Орать. Соседей напугал. Представляешь, какой облом – из рая, да обратно в бред повседневный. Коля сказал, что он быстро успокоился. Минут через пять. Взял себя в руки и твёрдо решил отдать свою жизнь, чтобы вновь испытать эти ощущения, - они остановились, переглянулись и пошли дальше, - Колян готов был загубить душу свою, чтобы только ещё, хоть разок посмотреть Ангелу в глаза. Это высшая точка красоты и счастья на Земле. Представляешь - отдать жизнь за секунды настоящего подлинного счастья.
- Я душу дьяволу отдам за ночь с тобой, - задумчиво проговорила женщина. - Помнишь такую песню? А как он описал свои ощущения? Я читала примерно про то же самое.
- Да, никак. Он не смог сравнить. Пытался там чего-то – лёгкость, прозрение, счастье, истина, красота. В конце он сказал так – этого не объяснить и не понять.
- Выходит, Ангел виновата, что он угробился?
- Он спрыгнул сразу. Через пять минут. В первый раз – ни царапины. А потом получилось то, что получилось, - Михаил костылём показал в сторону палаты.
- Если выживет, я поверю, - сказала санитарка.
Они вместе зашли к Николаю.
- Ты чего один? Куда все убежали? – спросила Алёна.
- Заходили укол поставить, - тихо ответил больной. – Через пятнадцать минут вернутся. Поедем.
Михаил уселся на своё место:
- Садись, - сказал он санитарке и похлопал рядом.
- Ладно, подождём, - Алёна присела.
- Колян. Послушай, пока есть время, - сосед привычно почесал себе гипс.
- Время? – молодой человек улыбнулся, - думаешь, в последний раз говорим?
- Уверен, что нет. Не перебивай, пока не забыл. Вот ты говоришь, что из нас готовят Богов. Душе в теле жить лучше, да?
- Да.
- Значит мы по природе – все равны? Начальники значит, мы?
- Да.
- Богов же ещё нет?
- Нет.
- Беда, Коля, в том, что наши начальники думают, что они подчинённые. Ждут настоящего, кто всё разрулит. А его нет, и ни будет никогда. Человек, добровольно лишённый всего – вот настоящий начальник. Как я и ты. Такие думают просто и смешно – пожрать, попить, поссать, поспать. Этого достаточно, чтобы жить. А жить надо, чтобы дать Им ходить ногами по Земле, а не меркнуть в свете Солнца. Да?
- Да.
- Выживешь, Коля. Начну сейчас молиться за тебя. Какие читать? – он протянул в его сторону руку. - Только одним газом можно разбить Европу на части. Одним только газом. Если не нас, то мы. Какие, Коля, читать?
- Какие я читаю. Вот эти, - больной вынул из-под одеяла молитвенник и протянул его Михаилу, - начинай.
- Хорошо, экономист, - лысый принял книжку. – Обещаю. Взамен прошу. Слышишь?
- Да.
- Когда выздоровеешь, то забудешь всю свою экономику, а выучишь мою. Короткую, простую, эффективную. Выслушаешь?
- Давай.
- Газ на Запад - перекрыть. Торговать сжиженным, - Михаил достал прозрачную зажигалку. – Как американцы хотят. Сланцевым. Они нас же консервируют. Пакуют. Понимаешь? Нашей же нефтью пакуют. В целлофаны укутывают. В линолеумы всякие. У нас всё правительство уже запаковано в костюмы из вторсырья. Из эфирных волокон. Вся дума. Продавать нужно порционно – поездами, цистернами, баржами. Народу привозить, который начальник от природы, а не начальнику, который по природе народ. Понимаешь? Торговать локально, а не фонтаном. Разбить их напрочь. Сечёшь?
- Секу.
- Потрещать энергией, как лампочкой. Перед зимой. На Украину сослаться. Мол, они там балуют. Заодно успокоить и её этим. Дать понять, куда клоним, и начать действовать. Хуже, чем есть, там уже не будет. Больше, чем нам должны, мы не потеряем. Зато пробными порциями газифицироваться станем - сами. Где газ у нас приживётся – трубу туда. Сразу. Сворачивать газовый спиннинг надо. Тянуть производство на себя. С Запада. Уважать пора женщин. Да, Алёна? – неожиданно обратился он к санитарке.
- Чего? – та открыла молитвенник и инстинктивно абстрагировалась от обсуждаемой темы.
- Россия – женщина, - Михаил посмотрел на Николая, - совокупляется трубой с Западом. Мать старается из последних сил – терпит унижения и издевательства. Извращенец – Запад лежит на спине и хлещет её по избитым щекам. Про геев всяких там подумывает заодно. Настало время смены позы, роли и морали. Как молиться-то? – Михаил забрал у женщины молитвенник, - просто читать?
- Просто читать, - ответил Николай. – Если будешь стараться, молитва сама тебя поправлять начнёт. Просто читать, Михаил. Начинай, когда меня увезут, - он улыбнулся, - переоденем депутатов в свитера. Верь в невидимое и осуществляй желаемое.
- Я тоже буду молиться за тебя, Коля, - Алёна шмыгнула носом.
- Оторви ей половину, - разрешил Николай, - потом склеим.
Три дня Алёна не выходила из реанимации.
На третьи сутки Николай задышал самостоятельно.
Санитарка сложила листочки с молитвами к себе в карман.
Поднявшись наверх, она увидела Михаила.
Тот лежал на спине и смотрел в потолок.
Его разломанный гипс стоял в углу.
Женщина села рядом:
- Задышал самостоятельно, - сказала она.
- Знаю.
- Откуда?
- Почувствовал облегчение, когда читал.
- Сегодня воду отключат до вечера.
Лысый рассмеялся:
- Все с грязными попами будем ходить, гордо задрав головы? Притворимся - без срама? Духами забрызгаемся? Смешно, да?
- Нет! – женщина чмокнула губами в наморщенный лоб. - Воду пойду набирать.