Отчим с дедушкой Лаврентием вспоминали старые времена. Дедушка рассказывал моей матери про своё героическое партизанское прошлое. Как было холодно и голодно в партизанском отряде, особенно зимой. Как месяцами не могли высунуть носа из лесу. Как тайком пробирались иногда в деревни к своим семьям – повидаться, запастись продуктами…
А какие там были продукты в военное время? И того, что было, не хватало. В семье дедушки Лаврентия было трое детей!
Это у него была уже третья семья. Ему более тридцати было, когда он встретил семнадцатилетнюю свою Катю. Приехала из Донецка необыкновенной красоты девушка и покорила его навсегда.
По возрасту и по болезни его не забрали на фронт первым призывом, а осенью Брянщину уже захватили немцы. Руководство заводика, на котором он работал, посоветовало всем коммунистам сразу уходить в леса, так как их немцы расстреливали в первую очередь.
Мыкались они в Хинельских лесах долго, какая там война с несколькими охотничьими ружьями! Отступающие с войсками военные смеялись над ними: «Вояки! Вон, какая армия отступает, сколько вооружения брошено!» Прогнали их из сторожки, где они расположились.
И только когда партизанское движение развернулось во всю, с приходом в эти леса Ковпака, они смогли проявить себя в боях.
Не могу даже близко передать интонации диалекта, бытующего в Хинельских лесах Брянщины, на границе с Украиной. Дед был говорливый: мягкие «идуть», «кажуть» для меня, привезённой матерью и отчимом из-за Урала, звучали, необычайно и музыкально.
-А меня Витек предал! – смеясь, начал рассказывать старый партизан.
Прибёх я как-то ночью до хаты. Катя одна с мальцами крутится. Виталик самый младший был, ему, наверное, третий ходик только шёл. Да, Катенька?
Только сохрелся с мороза, Катя подохрела борща, крохи собрала картохи да буряка мине у отряд. И тут – у двери стучать!
Я, уместе с мешком и полушубком, как был, у валенках – шасть пид койку. Катя одеяло приспустила до полу и к двери:
«Кто там?»
«Катя, открой, это я!»
А это стучала подстилка немецкая – Зинка. Соседка наша, тудыть её у душу! Она с полицаями и немцами дружбу водила и не ховалась, усе мы это знали.
« Ты чахо среди ночи долбишься, мы спим»- отвечает жена.
«Не обманывай, Катя, - смеётся Зинка, а то бы ты хрупку посреди ночи топила, коли бы вы спали! Наверно Лаврентий Петрович пришел?»
«Да нема никахо, чехо ты удумала!»
«Открой, Катя, мы же свои люди, чехо ты боишься?»
«Ничёха я не боюсь, заходь! Маешь – немаэ никахо у хате!»
«А курил у тебя кто, Витя, что ли? Хи-хи-хи! Виталик, давай ихрать! Ну-ка, кажи, ихде папка сховауся!» – сладеньким голосом запела шалава.
А Виталик и прауда подумал, что мы ихраем, подходит к кровати, поднимает одеяло:
«А вот вин хде, пид койкой!»
«Ну, что же ты, Лаврентий, от своих людей ховаешься?!»
Поулыбалась, потрепалась и ушла. Я – тикать у лес!
А тут и полицаи нахрянули, Катю забрали. Дети оруть, Катя плачеть.
Думаэ: Убьють, хады! Отца немаэ. Останутся одни мальцы у хате.
Но, слава боху, усё обошлось! Её на третий день отпустили, не расстреляли…
Только усё про меня расспрашивали, прауда, Катюша?
Молчаливая бабушка Катя с трудом разлепила плотно сжатые губы, неуверенно улыбнулась.
- Да…- прошелестел её, непривычный звучать голос,- охвицер немецкий усё уремя поуторял:
«Ты такая красивая, Катя! Така харна и молода, зачем табе умирать?! Кажи, ихде твой муж-партизан и мы табе отпустим! У табе же трое диток, о них подумай!»
А я казала:
«Не знаю, ихде он по лесам шастаеть, от вас ховается! Он же мине не кажеть!»
А они усё… немцы и полицаи… их целая хата набилась… Допрашивали и допрашивали… - в горле у неё что-то заклокотало и она замолкла, странновато глянув на мужа и сына.
- Да, а она на третий день вернулась, с синяками только. Вернулась – хата холодная, диты холодные, три дня пролежали пид одеялом, у постели.
Вылезали тильки пока остатки борща и картохи не доели, а потом и кушать няма чехо стало.
Катя с тех пор ни с кем из деревенских не хуторит и не здороукается, они думают, что она нямая!
А полицаи отсидели и вернулись, хады!
Усё эта шалава немецкая, Зинка, виновата, чтоб ей у аду схореть, прауда, Катюша?
-Да, на третий день к вечеру отпустили… - хрипловато выговорила женщина и опять ушла глубоко в себя.
Молчала она сутками, неделями, а если была вынуждена говорить, сначала неуверенно улыбалась, и шевелила губами, как будто пробуя слова.
Так ощупывают землю слепые.
Лаврентий Петрович был малограмотным, но после освобождения района нашими войсками, работал каким-то районным начальником до конца войны, как герой-партизан и орденоносец. Потом с войны пришли грамотные, и он снова стал работать на заводе.
До конца жизни носил защитного цвета френч и галифе, как начальство сталинской поры. И похоронили его в парадном френче и галифе, положили в гроб фуражку. А ордена и медали он раздал парнишкам после войны.
Бабушка Катя умерла в старости от рака желудка, но никогда не жаловалась дочери, молчала. Сама до конца ходила за собой. Моя мама, навестив её как-то, спросила свекровь:
- Как ты, мать? Как себя чувствуешь?
Баба Катя помолчала, улыбаясь неуверенно, тихо произнесла:
- …Больно.