Город был угрюм, раскален и пылен. Гранитные и базальтовые строения стояли бурые от копоти выхлопов и жары. Температура не опускалась ниже 318 градусов Кельвина вот уже более 120 дней.
Город представлял собой большую, с населением примерно в миллион поселенцев, колонию в созвездии Кита. Колонисты занимались добычей редкоземельных металлов, плутония и грабежами друг друга. Построенная на планете диаметром 15000 километров, колония находилась на базальтовом плато на высоте 13 километров над уровнем ядовитых кислых морей, состоящих на 30 процентов из воды и на 70 процентов из гидрида хлора. Моря покрывали три четверти поверхности планеты, суша которой представляла собой каменистые плоскогорья высотой 12-20 км. Кто обитал в морях, знали только записывающие устройства трех подводных автоматических аппаратов, запущенных на обследование океанов, и так и не вернувшихся и не передавших почти никаких сведений, кроме химического состава мутной жидкости. Атмосферу планеты в течение 60 лет перед постройкой Города обогащала кислородом станция, обслуживавшаяся первым десятком колонистов.
Растительности на планете не было. Поначалу колонисты пытались посадить в специальных клумбах на завезенном гумусе в черте города дубы и сосны, но деревья не прижились. На некоторых перекрестках города, образованных пересечением запутанных изломанных проходов между строениями, стояли металлические декоративные конструкции, изображавшие небольшие деревья без листьев. Их черные титановые "ветви" были покрыты копотью, оседавшей из воздуха, куда ее обильно выбрасывали многочисленные промышленные комплексы колонии.
Погода на планете в широтах Города (почти на экваторе) обычно колебалась в пределах 300-303 градусов Кельвина; угол наклона оси вращения планеты к плоскости ее орбиты был равен 90 градусам, поэтому сезонных изменений на ней не происходило. В экваториальных областях планеты дули постоянные ветра скоростью 20-30 метров в секунду, в отличие от полюсов, но, в силу определенных причин, связанных с особенностями распределения горных пород и полезных ископаемых, колонию построили именно в районе экватора.
Стометровые серые и коричневые каменные блоки различной формы, выпуклые и невыпуклые многоугольники разных размеров, высотой от 50 до 300 метров, понастроенные на расстоянии 20-30 метров друг от друга, и составляли Город.
Он жил на его окраине, где-то под большой развязкой транспортных линий роботов-доставщиков размельченной плутониесодержащей руды в одном из многочисленных неправильных многоугольных зданий на предпоследнем, одиннадцатом уровне. Кажется, он был специалистом по азотистым формам жизни, существовавшим на некоторых не так давно открытых планетах с мощным давлением атмосферы, плавно переходящей в жидкий океан; но он и сам уже толком этого не помнил. Он существовал благодаря случайным заработкам, связанным с какими-то разгрузочно-грабительными делами. Почему-то в Городе азотистые формы жизни никого не интересовали. Он не родился в Городе; он прилетел на эту планету когда-то, но когда – уже и сам не помнил. Кажется, это было совсем недавно, но он уже ничего, кроме Города, не считал реально существующими объектами. Возможности улететь с этой планеты у него не было, так как она являлась самоуправляющейся колонией, и, по ее законам, каждый ее обитатель должен был отработать 12 местных лет на ее благо и только потом был свободен для перемещений за ее пределы; так как он не имел постоянного местного официального трудоустройства, то вылет за пределы колонии ему светил еще очень и очень не скоро.
Поначалу он пробовал работать в местной колониальной биологической лаборатории. Впервые он выехал за пределы Города через неделю после прилета на планету. Он ехал по бесплодной каменистой равнине на вездеходе с шестью огромными, в три человеческих роста, колесами, которые помогали ему преодолевать каменистые выбоины, большие базальтовые глыбы и другие препятствия. Мутное темно-желтое небо, всегда заволоченное покровом пылевых облаков, излучало жар. Свет двух звезд рассеивался в плотной атмосфере, а их самих не было видно. Сильные ветра бросали в борт транспорта исследователей горсти мелких камней. Взгляду было не за что зацепиться.
Путь до побережья океана занял двое суток. Прибыв туда, он занимался сбором образцов жидкости, осмотром прибрежных камней, снятием соскобов с них. Работа была скучной и заведомо безуспешной. Обнаружить какие-либо признаки существования жизни в океане так и не удалось. Потом он выезжал на сходные работы еще два или три раза, а потом взял бессрочный отпуск.
Поначалу ему понравилась планета. Его привлекло ее суровое однообразие. Он брал специальную пылеустойчивую палатку, еду и воду и уходил за пределы Города. Он бродил среди камней и небольших скал и смотрел на небо. Однажды он даже дошел до большого глубокого каньона, что трещиной глубиной в семь миль рассекал плато на расстоянии в четыре дневных пеших перехода от Города. Он два дня сидел на его краю над бездной и созерцал его темные склоны. Затем он ушел и никогда больше к нему не возвращался. И вообще больше не покидал пределов города. Планета почему-то потеряла свою притягательность. Ее плато, равнины и расщелины были чужды ему.
Он грезил. Постоянно. Ему виделись гигантские гейзеры планеты, название и месторасположение которой он уже не помнил; планета была ледяной, холодной, слепяще-белой, а ее гейзеры извергались прямо в открытый космос гигантскими белыми столбами. Ее кристально чистая поверхность была припорошена снегом, а в небе, не искаженном ее редкой, почти отсутствующей атмосферой, были видны яркие звезды и планеты в бесчисленном количестве. Из-за горизонта, образованного не очень высокими, но обрывистыми горными грядами такой же ослепительной белизны, поднимался коричневато-желтый диск исполинских размеров. Диск поднимался, постепенно заслоняя собой все черное небо и далекую яркую звезду этой системы. Что это было за космическое тело, он не помнил.
Он видел летящие в широких лентах плотной космической пыли и мелких каменных обломков со льдом огромные куски твердой породы неправильной формы, в тени заслоняющего почти весь обзор темно-желтого шара. Шар был покрыт плотной, непрозрачной атмосферой, в которой бушевали исполинские ураганы с грозами. Что это за место Вселенной, он давно забыл. Впрочем, на самом деле, он не был уверен, что не выдумал сам эти образы и что их, на самом деле, не существует.
Она тоже была обитательницей города. Кажется, она ютилась не очень далеко от его кельи; но он не был в этом уверен. Он знал о ее существовании, хотя и часто начинал сомневаться в этом. Она тоже знала о нем. Или не знала. Она не знала о том, знает она о нем или нет. Впрочем, являлось ли знание их друг о друге истинным или же было фантомом, для них было не важно. Как и то, существует ли их мир в действительности или же являет собой лишь уродливую фантасмагорию.
Она была жрицей древней религии. Религия эта была местная; как знания ее древних носителей передались жительнице колонии, никто не знал. Не знала этого и сама жрица. Кто составлял древнейшее население планеты, и было ли оно вообще, тоже никто не знал, так как археологов в колонии, естественно, не было. Но все это неважно.
Важно то, что она была настоящей, полноценной хранительницей древнего знания. Она верила в древние пророчества. Она давала новые. Они никогда не сбывались. Но это было неважно, так как были еще древние, нерасшифрованные послания. Предначертанное в них уж точно должно было осуществиться.
И она тоже была в плену. Она была в плену не колонии, но пророчеств, носительницей коих же и являлась. И она тоже ненавидела Город. Она никогда не осознавала это, ей вообще было плевать на ту непосредственную материальную действительность, что ее окружала; но, на самом деле, в глубине души она чувствовала себя пленницей Города.
Она часто выезжала за его пределы. Ей нравилась планета. Она любила ее камни и расселины. Ей нравились ее ветра. Она могла бы неделями бродить по ее плоскогорьям, если бы не другие ее дела. Она могла часами сидеть на каким-нибудь большом валуне и смотреть на какую-нибудь точку на горизонте. Однако рано или поздно приходилось возвращаться в Город.
Ей было прекрасно и свободно снаружи. Но, вернувшись в колонию, она переставала чувствовать это. Она всем своим существом осознавала, что город, в сущности, не отличается от диких пространств снаружи. Это было странно и непонятно, но от этого нельзя было избавиться.
Она любила эту планету, это город и свое ремесло. Во всяком случае, ей иногда так казалось. Она занималась своими пророчествами и ритуалами, и, кроме того, делала изящные скульптуры, резко контрастирующие с формами их мира. Это были плавные, перетекающие линии, формирующие фигуры странных животных и людей. Она и сама не понимала, почему то, что она творила, столь не похоже на все ее окружающее, но это ее не особо тревожило. Как и то, что, несмотря на радость, испытываемую ею от самой жизни здесь, она часто подолгу стояла у своего окна и безрадостно смотрела на раскрывающиеся снаружи ландшафты Города.
Он бродил. Много. Он бродил по узким лабиринтоподобным улицам, через запутанные переходы, под многочисленными арками и мостами. Света было мало из-за заслоняющих его строений. Он обессилел. Он ничего не мог делать, кроме как бродить. Он мечтал улететь на холодный сверкающе-белый мир из его видений. Но не мог. А аномальная гнетущая жара его уничтожила почти окончательно. Дышать было нечем. Были темная пыль и плавящий свет двух светил – большего, белого, и меньшего, красного. И границы города. За его пределами, там, где заканчивались грубые коробкообразные каменные строения горно-обогатительных заводов, полосой располагались заброшенные старые постройки, а затем начинались бесконечные каменные пустоши. В них ничего не было. Кажется, где-то они обрывались многокилометровыми склонами к ядовитым мутным морям, но никто из обитателей Города не был в этом уверен. Вообще, никто из них не был точно уверен, что существует что-то, кроме Города.
Он шел, сгибаясь под потоками встречного горячего ветра, несущего темную колкую пыль прямо в лицо. Он искал. Его белая планета перестала сниться ему несколько месяцев назад, и он не знал, что было этому причиной. Теперь он шел по ночному – а ночь здесь была – Городу в поисках чего-то, что взбудоражит его уже почти увязший в граните и пыли Города разум и вернет ему его видения. Кислорода почти не было. Он смотрел в редкие светящиеся окна черных строений, нависающих над ним. Они являли собой одинаковые светлые квадраты. И дышать было нечем. Но он шел, шел против жарких струй ветра. По одним и тем же улицам, по которым он уже проходил сотни раз. Он шел в надежде увидеть что-то новое.
И шла она. Она искала... Она уже не помнила, что именно. И искала ли что-то вообще. Она просто шла. Ей просто было душно. Она просто хотела жить. Она знала, что она живет, но, однако же, иногда ей казалось, что это не так, что она, в действительности, не существует, и что она не знает на самом деле, живет она или нет. И она просто шла. И ни о чем не думала. И ничего не хотела.
И, кажется, они встретились на одном из перекрестков нескольких из кривоугольных улиц. Наверное, они краем глаза увидели друг друга. И, может быть, они даже на мгновение остановились и замерли. Вероятно, они не стали оборачиваться, и уж точно ничего не произнесли. Они только вздрогнули и плотнее вжались в свои длинные, обмотанные вокруг голов, шарфы.
И, вопреки ста двадцати дням невыносимой жары, в эту ночь пошел снег. Откуда он взялся, никто не смог бы сказать, ведь водяных испарений в атмосфере планеты почти не было. Может быть, это был особенный снег, не из воды. Но, как бы там ни было, он пошел. А они стояли и смотрели на него, а он валил крупными хлопьями. Он шел и шел, за один час завалив Город слоем в 30 сантиметров. А они все стояли и смотрели. И им было холодно, ведь температура упала до 272 градусов. Но они не чувствовали этого, а стояли рядом и смотрели в небо, за одну минуту превратившееся из газо-пылевой суспензии цвета окиси серы в темно-пурпурное прозрачное стекло, исторгающее на них мириады белых холодных частиц, а их лица покрывались тотчас же тающими крупными снежинками. А ветер стих, стих полностью. На одно мгновение стало тихо, так тихо, что соприкосновение хлопьев снега с кожей лиц было слышно. И, впервые, можно было слышать собственное дыхание, но не свист горячего ветра, и видеть пар, исходящий изо рта, а не грязно-бурую крупную пыль.
Но, на самом деле, ничего этого не было. Почти ничего. На следующей день после встречи, которой не случилось, над ним состоялся суд. Не важно, в чем его обвиняли; себя он виноватым не считал. Его приговорили к двадцати годам исправительных работ на планете. Он не мог этого вынести. Он не мог столько находиться тут, потеряв единственное, что у него было – его сон с ледяной планетой с белыми гейзерами. В зале суда, сразу после зачтения приговора, он достал 27-сантиметровый нож и провел его лезвием по своей шее. Красный цвет хоть как-то разнообразил серо-желто-золистую гамму этого мира.
В этот же день она, находясь еще под влиянием этого сумбурного сна, достала из своих записей один из текстов древних пророчеств, записанных ею после многочисленных инсайтов. Она делала так уже множество раз. И, до сих пор, ни разу ни один из ритуалов не приводил к должным результатам. В этот раз она прочитала текст, как обычно. И, в то же мгновение, вспышка красной звезды озарила покрытую белым слоем бурую планету. Красная звезда превратилась в сверхновую, поглотив своим пламенем замороженный каменистый шар, Город и его обитателей.
И сны о далеких светлых гейзерах, о ведьме-хранительнице древних пророчеств, о жреце религии еще более древней и хтонической, о душном и пыльном каменном городе и его жителях оказались лишь снами.
2010.