Конец пути
* * *
-А!.. Проклятая земля! Гнилой лес! Блевотная река! Чтоб вас всех! И почему летом ночи такие короткие... А!.. Птицы! Разлетались тут! Раскричались тут!! Что вам не спится?! Что! Опять жрать, да?!! И куда только лезет! А!.. Дряная погода! Ни облачка, ни тучки! Паши тут, как негр!
В то утро Солнце встало, абсолютно не выспавшись и в ужасном
расположении духа. Всю ночь грохотали взрывы то на одном боку, то на другом. Всю ночь от магнитных бурь давило в затылке и жутко гудело в голове, составлявшей все его светящееся тело. Уснуть не удавалось ни на минуту. Лишь к утру, когда бури вроде бы поутихли, глаза начали слипаться, а лицо надевать безразличную ко всему маску... где-то вдалеке, но словно бы над самым ухом вскрикнул коршун. Ему, видите ли, сон страшный приснился! Солнце жестоко выругалось, вспомнив весьма близкие отношения с матерью коршуна и пожелав их скорейшего возобновления, повернулось на другой бок и... но тут пришла Луна, и кровать пришлось уступать.
- А!.. Курицы ощипанные! Все проснулись! Зарразы!! Твари!.. А ты что вылез из дупла! Весело тебе, да!?! Весело!! Посмейся!.. Вот только раскрой пасть! Вот только чирикни! Вот то... А... гад. Меня приветствуешь, да?! Меня, да!!?! На тебе!!
Солнце швырнуло огненный луч прямо в лицо серой птичке. Та
зажмурилась от удовольствия и... не заметила подлетевшего сокола.
- Получил, да?! Получил?!! То-то! А это еще кто тут такой?
Темные воды реки Огайо несли деревянный плот. Посередине него стоял побитый, замученный, униженный кем и чем только было можно «Форд» без лобового стекла, на месте которого торчал станковый пулемет, вцепившийся ногами в и без того продавленный капот. Пять черных шашечек на боку и веселая надпись With the Windy» были сейчас как никогда кстати.
Позади автомобиля лежал молодой человек весьма потасканного вида уткнувшись лицом в небо. Губы его застыли в умиротворенной улыбке, глаза сверкали счастьем даже из-под закрытых век. Кожа его была мертвенно-бледной, кровь не текла по его жилам. В данный момент вся она (ну, или почти вся) необратимо прилила к низу живота. И даже чуть пониже. «Ого! Эк его распирает-то!- подумало Солнце,- наверное, девушка снится. Хотя... если судить по величине тургора, то снится уже давно. Стало быть – уже не девушка».
Немного поодаль мирно дышал второй человек, такой же молодой, однако, как-то посвежее и почище. Последняя эмоция на его лице вымерла, видимо, еще в утробе матери. Веки сомкнулись и даже, казалось, ввалились в глазницы - ведь под ними были совершенно пустые, безразличные глаза. «До чего же он с этой бородой похож на Томаса Йорка!- почему-то подумало Солнце,- ну, оно и к лучшему. Вот тебя-то мне и надо! Спишь, значит, да? Отдыхаешь. Перетрудился, гляньте на него!»
Злорадная ухмылка полоснула светило поперек. Медленным, но точным движением оно вытащило самый длинный и самый острый луч и начало целиться.
- В голову! Нет, лучше в ухо. А может, в живот. Или в... Хотя нет, еще спалю, а их и так мало осталось... В глаз! Да!! Точно! Так. Правый — левый, левый — правый, левый — правый, правый, левый. Правый. Или все-таки - левый? Или правый. Нет, левый. Да, все, решено - правый.
Солнце отодвинулось для разгона, перекинуло луч с руки на руку, повертело им между пальцами и с диким воплем пустило в цель. Содрогая воздух, луч горящей стрелой долетел до земли и вонзился прямо в левый глаз. Огненное острие разорвало роговицу, пронзило насквозь беспомощный хрусталик, раскаленным жезлом прожгло стекловидное тело, оставляя за собой бурый след обугленной слизи, впилось в безмятежные души миллионов палочек и колбочек, превращая их невинные тела в серый пепел и тлен.
Недра солнечного экзистанса изрыгнули дьявольский смех в вдогонку
смертоносному лучу...
Андрей
- Что это было..!?
Лицо мое покрывалось холодным застывающим потом. Только что мне приснилась дикая вспышка света, а затем грохот, словно небо обрушилось на землю.
* * *
- Уп-с!- Солнце схватило пролетавшее мимо облачко и укрылось за ним.
***
Озираясь по сторонам, я медленно приходил в себя. Потом быстрее. Потом пришел.
Томило спал, и я не хотел его будить. Да, я не хотел его будить! А пнул я его только лишь для того, чтобы его раскатистый храп не мешал мне думать. Некоторые доктора и ученые говорят, что в таких случаях нужно посвистеть, пощебетать, похлопать в ладоши. Могу вас всех уверить: вернее пинка (только хорошего, с разбега) нет ничего. Храп пропадает моментально. Правда, вместе со сном, но это - побочный эффект.
- Кто здесь..?
Его кровь еще находилась под впечатлением сна, и не обратить на это внимания было нельзя.
- Томило Алексеевич, только не говорите мне, что полюбили
скрантонскую волчицу за красивые глаза и открытую душу. Упрямые факты говорят обратное.
Томило хотел было что-то ответить, но я уже сунул уши плеера в уши Чезана и сделал вид, что слушаю музыку. Посреди пепла и руин я не нашел ни одного магазина с батарейками, и уже неделю мне приходилось получать удовольствие от самого процесса втыкания наушников и нажатия кнопок. Томило в это время, повернувшись ко мне спиной, отчаялся перевести мысли в другое русло и спасался тем, что разгонял прилившую кровь руками. Стон блаженства возвестил о победе разума над плотью.
Становился день. После событий в Гаррисберге я терпеть не могу кофе. Поэтому я варил чай, пытаясь безрассудностью поступков дополнить всю безрассудность нашего предприятия. Уж если человек берется помогать Богу в борьбе с Сатаной, то почему бы ему не сварить чай и не съесть на завтрак чашку, чем я, кстати, и занялся. Ведь, по правде сказать,..
- Послушай,- Томило лежал, заложив одну руку за голову, и медленно, затягиваясь, курил,- а как ты думаешь, зачем человек живет?
Упоенный первой победой мой бравый напарник не успокоился и
окончательно указал своей плоти, где ее место, одержав для верности еще две. После таких физических нагрузок наедине с собой обычно хочется курить и думать о высоких материях. Это мне известно наверняка, из личного опыта. Моих друзей, разумеется, (сам-то я не курю).
Я молчал в ответ. Я грыз ручку.
Мы помолчали. Вернее, я и не начинал говорить.
- Андрей, а можно тебя спросить?
- О том, можно ли меня спросить? Спрашивай.
- Я не понял.
- З-Забудь. Что хотел?
- ...Так можно тебя спросить?
- Да уже спросил.
Мне давно не дает покоя тот случай в Скрантоне. Помнишь, когда мы уезжали, ты назвал вождя энкиду братом. И он тебя.
- Ты удивлен, что я не назвал его сестрой?
- Да нет. Просто... Это... манера обращения... этикет... или... или вас с ним... что-то связывает..?
Я отложил недоеденную ручку и стал томить Томилу молчанием.
Волны воспоминаний и мыслей, терзавшие меня много лет, нахлынули и не давали ответить.
- Да,- наконец, произнес я,- мы с ним действительно братья. Сводные, по матери. В нашей жизни и не такое бывает.
Я помолчал, а затем начал рассказывать, больше даже для самого себя, размышления вслух, нежели для человека, курящего по две сигареты сразу.
- Мне было три года. Мы жили с ней вдвоем в Москве. Отец затерялся где-то на просторах необъятной Родины. А когда его отыскали, чтобы зачитать оправдательный приговор, он уже сидел по другому делу. Мать тогда работала на телевидении журналистом-международником. Она была на хорошем счету, ее ценили и уважали. Еще бы не уважать человека, который с удовольствием выполнит работу за любого во время, свободное от своей. Кстати, улей пчел тебе на твой гнилой язык, была - просто потому, что сейчас она работает не по специальности.
Так вот. Она очень любила делать репортажи из самых опасных мест и передавать самые горячие факты, конечно, с оглядкой на человеческую этику. А в то время в США произошел взрыв, на свободу вырвались сотни тысяч подопытных существ - энкиду. И, конечно же, она была там, среди первых, несмотря на всю опасность. Тогда американцы еще не знали, как ведут себя среднестатистические энкиду на воле при встрече с человеком. Как выяснилось позже, по рассказам очевидцев, они едят людей. Но на какую-то свою половину энкиду ведь и сами люди. Поэтому, опять же по рассказам очевидцев и участников событий, при встрече самца-энкиду и женщины-человека дело не всегда заканчивается поеданием. Во всяком случае - не сразу. У волков ведь тоже есть зов плоти, ну, ты знаешь, что я тебе рассказываю. Так моя мать и познакомилась с моим отчимом. И ее, своего врага, приняла стая. В отличие от людей, которые даже слышать не хотели о живых энкиду. В этом, кстати, есть, на мой взгляд, некая закономерность: жестокость волков и жестокость людей, минус на минус в сумме дал плюс - дикое, хищное, но не кровожадное существо, убивающее, чтобы есть, чтобы защитить себя или другого, но не чтобы расслабиться и провести время...
А через девять месяцев мир увидел Николая Чезана, ребенка-энкиду Мы с ним довольно редко виделись в детстве. Ведь встречаться мы могли только на территории энкиду. А слетать в Америку - это не за хлебом сходить. Это немного дальше и много дороже.
Через два года мать вернулась домой, я узнал, что у меня есть брат, я узнал, что у меня есть отчим, я узнал, что все они энкиду, и с тех пор путь у меня был только в НИИ Прикладной Геологии, где занимаются невесть кто, невесть чем и невесть зачем.
И сейчас мне в напарники всунули какого-то му... парня, которого
прислали из прошлого, и послали в Америку всего лишь за тем, чтобы я (ну, или на худой конец он) остановил Сатану и не дал ему короноваться. Как всегда до боли просто и незатейливо. И это вместо того, чтобы провести с родным братом хотя бы одну неделю вместе за всю жизнь.
Я не помню, когда перестал говорить и начал думать про себя. Томило, видимо, этого тоже не заметил. Мысли его были заняты другим, вернее, другой. Он нервно вращал глазами и все чаще и глубже затягивался...
Дыхание его учащалось. Лицо покраснело, в глазах сверкнули
нездоровые, но яркие и решительные огоньки. Он сел. Пальцы рук и ног
отбивали отчаянную дробь. Взгляд, перебегая из стороны в сторону, все
чаще останавливался на мутной пучине вод.
- Даже не думай!- сказал я, глядя на него,- Если ровно в назначенный час ты не вернешься назад в свое время, портал не закроется и случится катастрофа. Мне-то, конечно, все равно. Но тебе-то, надеюсь, нет.
Маска бессмысленности жизни сменилась на его лице маской страха.
- Как? Тебе безразличен мир? И люди, которые в нем живут?
- ...Моя жизнь? А что меня здесь держит? Семьи нет. Друзей нет.
Работа меня мало вдохновляет на полную самоотдачу. Сам видишь.
Накопить денег, закопать и умереть - глупо. Бросить себя всего в науку и сделать новое открытие - еще глупее. Да и не стоит она того. Ведь люди как болели, так и продолжают болеть; как умирали, так и продолжают умирать; а человек как не видел дальше собственного носа, так и не видит, да и вряд ли
когда-нибудь сможет увидеть. Вера... Вера - дело сугубо личное и душевное. И чтобы быть верующим, я считаю, не обязательно служить и даже быть крещеным. А все разговоры, учения, традиции и обряды - чистой воды политика, притом самая что ни на есть светская. Никто, даже сам Папа Римский, не может сказать, что именно он и есть истинный верующий и
именно на него всем нужно равняться. Он - лишь глава церкви, руководитель организации, но не более. А мир, люди... да знаешь, на чем я всех их вертел? Впрочем, как и они меня...
Всякий человек из интеллигентной, гуманитарной семьи, ну, в общем,
такой как я, рассказывая пошлые анекдоты и пересказывая порнофильмы, не
договаривает несколько букв в кульминационных словах, давая слушателям
возможность додумать их самим по мере их распущенности. Я же,
переплюнув их всех, не произносил вообще никаких пошлостей в открытую,
а только тщательно и культурно завуалировав. Поэтому, услышав такую
довольно прямую фразу от меня, Томило сделал такие круглые глаза, какие,
наверное, бывают у котов, когда он видят, как из их миски ест хозяин, Я
поспешил его успокоить и не дать потерять крышу мозга окончательно:
- На вертеле, Томило, всего лишь на вертеле.
- А.,.а я думал...
- А ты не думай, никогда больше.
Разговор умер.
На лице Томилы читалось одно желание умереть от безысходности.
Ведь наша супермиссия вскоре, надеюсь, кончится, и ему придется
вернуться. И они с ней больше никогда не смогут встретиться. Вернее,
смогут… через сорок лет… но только она его не узнает, И съест
А сейчас он едет куда-то в неизвестность и с полным правом может
оттуда не вернуться. Если погибну я, это будет еще справедливо и логично.
Я подписался под Устав Института, я посвящался клинком Кремня, я, в
конце концов, на работе. А за что погибать ему? Ведь ему есть, для кого
жить, для него еще многое в этом мире неизвестно и интересно, да и вообще он замешан в этой истории лишь потому, что у него должен будет родиться сын, который будет воевать в Южной Африке, сведется с Сатаной и невольно будет участвовать в его коронации. Бред! Уж не хотите ли вы сказать, что некто лейтенант Алексей Луговой остановил Сатану и спас мир. Этот оккультизм окончательно свел их всех с ума. Они думают, что вызвали Сатану, они думают, что могут повелевать духами. А что может сделать человек бестелесному духу? Да ничего! А что может сделать бестелесный дух человеку? Да все, что угодно! Так то - обычный дух. А тут - Сатана. И Бог. Создатель всего и духов в том числе. Мешать Сатане ил помогать Богу - все равно, что съесть на завтрак чашку. Кстати, я это уже говорил. И, между прочим - не доел ее!
Так неужели же Томиле Луговому, в общем-то, безобидному человеку, гибнуть ил хотя бы подвергаться опасности из-за людской глупости!?!
Так стоп! К черту Лугового! Почему это моя смерть будет
справедливой!? То, что мне не для кого жить - не актуально! Сегодня - нет, а завтра - есть! Вот встречу завтра или, может, послезавтра медведицу, да и влюблюсь! Что же я, хуже вот этого вот, что ли?! Вот сейчас приедем и...
Куда это мы приедем!? Зачем? Мне это не нужно, Томиле - тем более! Так куда же мы плывем? 1 Кто сказал, что не сойти нам никак на полпути? Кремень что ли за меня все будет решать!? Хватит!
Я подбежал к борту и дернул за рычаг мотора. Гул затих, и плот
отдался одной реке. Я взял весло и понемногу стал разворачивать и
выпрямлять наш маршрут. Плыть против течения будет труднее, но ведь дорога домой всегда короче!
- Что случилось?- спросил Томило,- мы не поедем дальше?
- Поедем. Только в другую сторону.
- Почему?
- А потому что хватит жить так, как нужно кому-то неизвестно зачем! Тебе лично нужно в Иерусалим?
- Мне нужно в Скрантон.
- Вот. И мне тоже. Так зачем же нам делать крюк?!
- Правильно! Настало время пожить для себя!
- И лишь для себя! И для тех, кому ты действительно нужен!
Рев мотора заглушил мою речь, и вежливый и культурный Томило, к
счастью, не услышал ее продолжения...
Ветер избивал нас, как хотел. Но нам уже было все равно. Мы мчались вперед, к нашей новой жизни, прочь от никому не нужных миссий, опасностей ... и с облегчением выглядывающего из-за облака Солнца!..
... Внезапная мысль обрубила эйфорию и препаровальной иглой
впилась в мозг. Я снова заглушил мотор.
- Что..?....- Томило, казалось, уже понял, о чем я вспомнил, но не хотел произносить это вслух.
- Тебе же... все равно... нужно вернуться... Назад... Иначе погибнут
все... И она тоже...
Томило молчал. Он боялся даже думать о разлуке, но иного пути не было.
Я снова развернул плот, и мы пошли вновь по старому маршруту.
Смысла начинать новую жизнь не было ни для кого из нас...
Мир вокруг снова становился серым и пустым. Назло всем и всему
даже хотелось погибнуть и не вернуться никогда. Ведь жить, как раньше у Томилы все равно не получится, а я просто не хочу. Устал...
... Хотя нет, умирать нельзя. Кто-то же должен вернуться в прошлое...
?..??..!..!!!
Кто-то... Но ведь все равно - кто....?
Томило
После многочасовой клубящейся пыли мы наконец-то увидели
Иерусалим. Все, что осталось от города в самом центре штата Иллинойс. Брошенные коттеджи тонули в разросшихся садах, железнодорожные насыпи, перекрещиваясь, разбегались в четыре стороны света: туда, где недостижимые невооруженному взгляду расстилались васильковые пустоши Арканзаса, и в другую сторону, где невообразимыми пятнами серебра расстилались Великие Озера и тусклой лентой несла свои воды к великому океану река Святого Лаврентия. За тем океаном, далеко-далеко, затерялся среди некстати начавшегося в середине лета увядания мой городок. Есть ли он, остался ли на карте этого безумного мира хоть маленький пунсон, хоть
столбик у железной дороги? Горит ли в окне моей комнаты теплый огонек, на который потом полетит моя душа? Потом, когда изумрудная корона опустится на седеющую голову полковника Васина, и мир рухнет.
Продираясь через смрадную жижу сентиментальных рассуждений, я шел вслед за Андреем по направлению к протестантской церкви,
возвышавшейся над иерусалимским запустением. Мы отошли от «Форда» не менее чем на полтысячи шагов, когда у одного из брошенных домов заметили обшарпанный фургон. У раскрытой двери стоял какой-то человек. Мне сразу подумалось, что этот несчастный пережил что-то ужасное, даже более того, что-то, не поддающееся охвату бессильным человеческим разумом. Выглядел человек так, словно уже умер и три десятка лет пролежал в пустой комнате без ощущений и мыслей. Когда под моей ногой хрустнула ветка, Андрей рывком втянул меня вслед за собой под прикрытие какого-то
кустарника. Несколько минут мы молча наблюдали за человеком у фургона.
Наконец, из дверей тяжело спрыгнул на землю старик с печальными глазами. В полуденной тишине я расслышал неуместной веселости мотивчик, напеваемый полковником Васиным (а это, безусловно, был он, кому еще, кроме нас и воплотившегося Сатаны со свом помощником, прогуливаться в такой день, когда решается судьба мира, в окрестностях иерусалимского храма?) В песне было что-то о парне-моряке, жившем «в башне, где я был рожден». Дослушать до конца нам не довелось, поскольку человек, пролежавший тридцать лет в пустой комнате, скорчил неприязненную гримасу и нехорошим словом помянул Джона и Иоко.
Никогда прежде, даже ни в один из дней, проведенных в этом мире, я не мог помыслить, что увижу Сатану столь близко от себя. Всего один полет револьверной пули или размашистая траектория ножа Чезана. Представляю, что чувствовал несчастный Алексей Луговой (в желудке похолодело при воспоминаниях о злоключениях еще не зачатого сына). Хотя кого я пытаюсь обмануть?! Я не способен представить и пятой доли его чувств. Я думал, что, увидев Повелителя Воздуха, Андрей медленно и судьбоносно, как в плохом кинофильме, вытащит из-за спины пару сверкающих мечей. Один меч достанется мне, и мы двинемся прорубать светлую стезю в подступающей тьме. И победим, и будет играть пентаноническая музыка. Как в плохом высокобюджетном кинофильме.
Ты, мой незримый собеседник, неизвестно из-за чего ставший
свидетелем моего внутреннего монолога, начиная от Москвы и заканчивая руинами Иерусалима (кстати, а не тронулся ли я умом?!), ты ни за что не угадаешь, что сделал Андрей вместо этого. Он посмотрел мимо моего плеча куда-то в рощу у пересечения железнодорожных насыпей и отринул свою обычную невозмутимость. На линии взгляда его округлившихся от удивления глаз вздымала пыль колонна автомобилей. Мощный «Хаммер», переоборудованный под ракетную установку, поневоле внушал если не уважение, то липкое чувство неуверенности в завтрашнем дне. На оптимистическое мировосприятие не наталкивало и то, что первый залп ракетницы был направлен не впустую, а в самую гущу мчавшихся прямо нам в тыл всадников. Оставшиеся в живых «кавалеристы» доскакали до руин какой-то фермы, готовой дать им шанс на баррикадную войну с «автомобилистами».
Уж не знаю, как, но я оказался рядом с Андреем в каком-то переулке, едва только бывшие всадники создали плацдарм на южной улице Иерусалима. Бежать в убежище нам пришлось очень быстро, поскольку спешившиеся «кавалеристы» погнали своих хрипящих и роняющих серую пену лошадей прямо к замершей в нерешительности колонне автомобилей. Моторы взревели, и столкновение показалось мне уже неизбежным. Но пулеметная очередь, вылетевшая вслед табуну обезумевших от страха животных, оборвала их путь. И вот уже истертые шины намертво увязли в хрустящем фарше попадавших друг на друга лошадиных трупов.
По-видимому, мы стали свидетелям проходящего против всех правил генерального сражения двух местных банд. Разборка, как сказали бы некоторые мои современники. Мало ли причин для войны: пища, горюче-смазочные материалы, амбиции местных лидеров. Теперь, наверное, во главе каждого иллинойского графства стоит свой «граф».
Я взглянул налево и не поверил своим глазам - фургона, в котором
прибыли сюда Сатана и его жуткий помощник, не было. На том месте
оседала поднятая колесами легкая пыль. Неужели все кончено? Эта мысль с неумолимой жестокостью упала в мой мозг откуда-то сверху. Так, наверное, шипя в тягучей атмосфере, рухнула станция «Мир» в холодные воды океана.
Я взглянул направо и увидел, что все автомобили, кроме одного, подали назад и покинули гору конских трупов. Все, кроме тяжелого бронированного «Хаммера», безуспешно пытавшегося освободить все четыре колеса из окровавленных и изломанных грудных клеток бедных лошадей. Несколько выстрелов превращают лобовое стекло ракетной установки в мелкую сеть изломанных линий. Дальше автомобиль продолжал бессмысленную езду на месте уже один, в мертвом одиночестве, без живых мыслей и эмоций водителя. Прочее автомобили разъехались в стороны, в надежде окружить окопавшихся на южной улице автоматчиков.
Сказать, что вслед за этим вокруг разверзся ад, значит сильно
преувеличить. Но треск автоматных очередей изрядно отравил реальность. Андрей побежал куда-то, огибая пунктирные стежки трассеров, и мне ничего не оставалось, как помчаться за ним.
В месте, куда мы прибежали, действительно все было спокойно и
безопасно. Излишне безмолвно и мертво. Мир мумий, небрежно лежащих на траве. У меня создается впечатление, что мы убежали от перестрелки местного значения куда-то необъяснимо далеко. Андрей молчал и словно к чему-то прислушивался. Воспользовавшись кстати подвернувшейся свободной минуткой, я судорожно ловил воздух разрывающимися от безумного бега легкими, и озирался по сторонам. Мы находились посреди ватной тишины на пустой улице меж невероятных циклопических зданий. Не здесь ли великий Гауди искал вдохновения для своих эфемерных дворцов, не отсюда ли родом текучие формы безумца Дали? Творец, исторгший из недр больного мозга все это безобразие, явно страдал серьезным расстройством
цветового восприятия. Единственным цветом здесь был черный. Не вороново крыло, не иссиня-черная шерсть моей ненаглядной волчицы. Лишь антрацит, глубокий и поглощающий весь солнечный спектр. Черные стены, черные крыши, черные клубки канатов, по очертаниям весьма напоминающие усохшие за миллионы лет мумии. Да это и были мумии, наполовину влитые в уголь мостовой. Серые тучи неба смешивались с серым туманом, заливающим улицу.
- Добро пожаловать в Иллинойс-1,- мрачно сказал Андрей, его
тусклый голос идеально отразил чувство отчаяния, погасившее взгляд его глаз. Я не успел ни удивиться, ни испугаться, так как к окну первого этажа ближайшего к нам дома с внутренней стороны приблизились два ярко-алых огонька. Либо кто-то, закуривший сразу две сигареты, подошел из центра комнаты к окну, либо... Андрей этого не заметил. Я еще раз оглянулся по сторонам. Черное, серое. Я совсем по-другому представлял себе миллионнолетний город, освобожденный кисточками трудолюбивых археологов из-под километрового слоя иллинойского угля. Иллинойс-1? Замечательно. А еще сейчас выстрелит ионосферная пушка, и от меня останутся жалкие ошметки общей площадью не более квадратной пяди. Я устало опустился на уголь рядом с оскаленной в смертной муке мордой антрацитовой мумии.
Посмотрев прямо во ввалившиеся глазницы, я почувствовал почти братские чувства к этому онемелому куску угля. А ведь у меня с тобой так много общего! Я вспомнил как далеко-далеко, в другом времени, в другом мироощущении возвращался с веселой попойки от костра, разожженногопосреди ночного леса, и пьяный налетел ребрами и диафрагмой на сосновый пенек. Слезы непроизвольно брызнул из моих глаз.
Я представил, как судорожно выжимаю дрожащими пальцами дебелый грейпфрут своего мозга (извини, незримый собеседник, видимо, я прочно стал на путь, ведущий в комнату с обитыми войлоком стенами). Я смог выжать лишь один беспомощный вопрос:
- Скажи, ведь Сатана правда не успел завладеть миром?
- Я... я не знаю,- только и смог ответить Андрей.
Глаза в окне вновь удалились во тьму. Но это было уже неважно.
Важна лишь будущая доля человечества. Победа Сатаны или
непрекращающаяся череда войн, осененных Равновесием и
невмешательством в дела людей сил Света и Тьмы? Я вновь ощутил себя пьяным, растерянным, встретившимся ребрами с пеньком.
Вот тут-то я почувствовал что-то, словно бы знакомое. Как будто
состукиваются металлические шарики во чреве плутониевой бомбы. Как будто рвутся с веселым треском жестяные листы, струны гитары, судьбы людей. Как будто в жерле чудовищной печи шипит на огне человечье мясо. Как будто ветер принес туман с болот. Я понял, что мне пора возвращаться назад, в свое время.
Андрей тоже почувствовал, что мое вынужденное нахождение в этом мире подошло к концу. Поэтому я встал с угля и обратился к другу с просьбой послушать то, что я ему скажу. Андрей не перебил меня ни разу в течение всего монолога, хотя в некоторые моменты на лице старшего сотрудника НИИ утверждалось оживление, к концу речи полностью заменившее прежнюю безысходность.
- Андрей, я не смогу вернуться.
Даже не представлял, что эту фразу так легко будет произнести, но
ведь решение я принял уже довольно давно.
- Понимаешь, гораздо менее губительно для души остаться здесь, в
этом времени, в этой стране, с которой так много связано, чем вновь
оказаться там, по ту сторону океана пустоты. И пусть тебя не вводят в
заблуждение слова «здесь» и «там». Я физически не смогу сидеть в своей квартире, ожидая скорый приход вашей жестокой эпохи, где будут растоптаны и наскоро забыты остатки всех светлых идей, всех чаяний человека. Где под запретом однозначная трактовка Добра и Зла. Где все, кого я знал до того, как испил великой пустоты, давно лежат под заросшими травой холмиками. Там, у себя, я больше никогда не испытаю радости и гордости от участия в делах человечества: с ним у меня теперь четко ассоциируется стук комьев глины о крышу гроба. Я не хочу быть причастным к построению ужасного мира, найденного мной здесь, иначе перестану сам себя уважать.
Больше никогда не смогу рассматривать в зоологическом саду зверей, запертых в тесных вольерах, мне всегда будут вспоминаться искаженные страданиями лица детенышей энкиду, посаженных на короткую цепь у дома скрантонского мэра. Каждый человек, встреченный мной на улице, будет казаться мне чудовищем, готовым подвергнуть ближнего жесточайшим истязаниям, готовым растерять последние зачатки человечности в погоне за истеричным визгом очередного «живого бога». Наука кажется мне теперь палачом живой и трепетной природы, а так называемые общечеловеческие ценности - лишь цветастая ширма, прикрывающая мерзости и развратные мысли, гноящиеся в нашем подсознании. Буду предельно откровенен. Из
всех причин одна является для меня наиболее весомой.
Я вытащил из коробки последнюю сигарету и наконец-то закурил.
Мысли свились клубком пружин в голове. Непонимание того, какое время мне считать теперь своим, также вносило немало путаницы в мои
рассуждения. Отчетливо я ощущал лишь какую-то размытую картину из
будущего: голова моя с непредставимой амплитудой бьется о стену, обитую мягкой ватой, отчего мозг внутри черепа сбился в плотный сгусток, как масло в маслобойке. Да уж... Однако пока у меня не закончились слова, я должен все рассказать Андрею. Тем более что я все ощутимее чувствовал притяжение своего времени. Может быть, я уже на две четверти там, и Андрей воспринимает меня полупрозрачным, видя сквозь меня антрацитные завитки Иллинойса-1. Я отчетливо представил Анатолия Семеновича, тянущего на себя рычаги машины времени где-то в заросшей паутиной подсобке НИИ,
- Вот эта причина. Я нашел здесь любовь. Пусть это затертое и не раз за тысячи лет облитое помоями слово не вызовет усмешки. Причина моего чувства, быть может, в прекрасной гармонии мышц тела моей ненаглядной волчицы, чья нагота в миг нашей встречи была прикрыта лишь черной блестящей шерстью. Быть может, в ее душе, с которой моя душа отыскала так много граней прикосновения. Может быть, я нашел здесь ощущение силы и свободы, которое утрачу навсегда вдали от дикого леса, охоты и любви к лучшей женщине мира. А ведь мне неизвестно даже ее имя. Мне вообще многое неизвестно. Но я исправлюсь, лишь только мои губы сомкнутся с трепетными губами волчицы, и мои зубы коснутся ее клыков. А больше меня ничего не волнует.
Пока я говорил, с окружающим миром будто бы происходили
неуловимые метаморфозы. И верно, мгла окончательно рассеялась, а черные уродливые дворцы растаяли в воздухе. Здесь больше не было Иллинойса-1,пугающего города, вытянутого давно тронувшимися умом геологами из бездн подсознания. Был лишь Иерусалим, освобожденный от всего человеческого, пунсон на пересечении двух железнодорожных линий, означенный лишь на самых подробных картах. Сегодня днем толпа глупых и злых детей устроила здесь пальбу и гонки на автомобилях. Теперь ночь, и плоть давно перемешалась с латунью пуль и железом машинных внутренностей. Темнота густела, и я вновь мог различить в небе волшебные бриллиантовые дороги со скользящими по ним колючими огоньками звезд. Не этими ли дорогами, усыпанными кимберлитом и человечьими костями, идет сейчас Алексей Луговой? Я осмотрелся и заметил, что протестантская церковь в центре города представляет теперь развороченный ракетой фундамент. Точно так, как в дневнике Алексея. Интересно, успел ли человек, тридцать лет пролежавший в пустой комнате, шмякнуть изумрудную корону поверх седой шевелюры Александра Васина? Да и какая мне разница, отдан
ли мир во власть Повелителя Воздуха? Ведь у меня есть надежный щит, он же - невероятной мощи четырехручный меч, способный справиться с любым злом этого неприкаянного мира. Это - моя любовь.
Подробности прощания с Андреем оставлю для биографов двоих
величайших борцов с Сатаной за всю историю. Скажу лишь, что не дай Бог еще раз пережить расставание с другом, тем более что мы разъезжаемся на гораздо большее расстояние, чем отсюда до Австралии, даже до Луны; разлука обещает быть вечной, а жизнь на чужбине будет столь же бесплодна, как пустыни Австралии, и столь же холодна, как лунный реголит.
Последнее рукопожатие, и мы расстаемся. Навсегда. ...
Я бежал, нет, я летел, словно ветер по предрассветным лесам. С моей комплекцией это довольно непросто, но вот уже несколько часов Любовь служит моими мышцами и моим зрением в темноте. Ничто и никто, ни Сатана в обшарпанном фургоне, ни операторы ионосферной пушки, ни местные бандиты не смогут прервать мой бег навстречу любимой. В мозгу капелью перезваниваются ноты бодрого новоорлеанского джаза. Один человек (до чего же нелепо звучит это слово!) написал как-то, что новоорлеанский джаз - почти единственное, ради чего не стоит ввергать планету в пучину атомного пламени. Ах, да, еще футбол.
Новый Орлеан еще в мое время захлебнулся потоком жидкой грязи и стал городом-призраком. А футбол запретили уже в эту эпоху.
Но ведь главное совсем не это, не правда ли?
* * *
Андрей
- Ну, прощай, свет-князь Томило Алексеевич! Проводить бы тебя да сдать с рук на руки, но времени совсем нет.
- Послушай. Это же очень серьезно. Если ты это ради меня, то не надо. Не стоит.
- Да на какого ты мне сдался! Вот еще!
- Тогда зачем?
- Зачем?.. Так ведь рук твоих жалко! Сотрешь же в кровь!
- Я . . . -
- Довольно. Я уже взял разгон и не могу остановиться. Все. Давай!
Мы пожали друг другу руки.
- Торопись! А не то придется отбивать ее у другого,- крикнул я вслед убегавшему Томиле.
- Хорошо!
- И не кури по две сразу!
- Хорошо!
- И не ешь натощак!
- Хорош...что?!
- Беги! (Ох, и намучается она с ним!)
А я улетаю! Далеко и навсегда! В маленький городок за сотню верст от Москвы. Скажете - глупо? Что ж, если по вашему делать добро другим даже и во вред себе - глупость, то, пожалуй, да. Но увидев в серой жиже людских лиц одно светлое, озаренное высоким чувством, коего я, к сожалению, лишен, лицо, я не смог поступить иначе... Иначе я бы сам стал одним из этой серой жижи живых роботов. Неужели в том времени все люди еще были такими?
... Надеюсь... мама и брат меня поймут...
Все! Больше никакого оккультизма! Никаких научных институтов!
Устроюсь на нормальную работу, да хотя бы программистом. У меня и
диплом имеется! Жаль, будет скучно. Ведь такого руководителя, как
Кремень, пойди найди другого. Хотя... я же смогу его увидеть. Его -
молодого двадцатилетнего паренька Толика Кремня с сумкой через плечо и волосами до плеч... Ох, уж тут я отыграюсь!...
Ну а сейчас мне пора! Прочь от науки и службы, взрывов и поеданий. Скорее туда, где мир еще светел, а воздух еще чист, где не нужно обливать себя бензином и глотать пачками антибиотики, где войны настолько редки, что о них еще упоминают в новостях; туда, где... где (подумать только!) старик Кипелов еще полон сил, а (фантастика!!) мумифицированный учеными нашего времени легендарный Оззи, лежащий в платиновом саркофаге в мавзолее на площади Поклонения в Бирмингеме - ЖИВ(!)
Скорее - туда! Скорее!! Ско-а-а-орее (что ж так спать хочется?)...
Как приеду (как же клонит в сон!) сразу... нет, сначала... на концерт...
потом... потом... на другой... и…….
...В этот раз мне приснилось... не помню, что. Забыл. Какая-то
бездна... И темно... Очень темно... Мрак... Пустота………………