Я проснулся с небывалым ощущением внутреннего спокойствия и тишины.
Траурные дроги с так и не оплаканным трупом, похоже, скрылись за неведомым крутым поворотом, и хотя я понимал, что впереди мне еще предстоит долгая череда похорон, - множество дублей с опусканием гробового ларя в чрево могилы, почти бесконечные повторы забивания условно последнего гвоздя в крышку гроба, постоянный, граничащий с развратом, возврат нежелающей сдаваться памяти, в ее упорных мазохистских реверсах и садистских перверсиях, - но что поделать?! - любовь, как и всякая иная душевная болезнь, заболевание хроническое, и с этим, увы, приходится считаться, как приходилось вольно или невольно принимать во внимание жестокие приступы абстиненции всяческим нарконавтам, - любителям героина и морфия, - однако, благодатные периоды ремиссии, возникающие у меня все чаще и чаще, оставляли надежду на освобождение из тисков зависимости.
Я встал с кровати и подойдя к огромному,- от потолка в пол, - окну номера, взглянул вниз на утренний, лежащий в мутных облаках смога, азиатский мегаполис.
Бангкок походил на пыльный ковер, на котором кто-то нелепо расставил вазы небоскребов, а сам, усевшись в укромном углу, старательно раскурил кальян.
Не Господь ли это Бог?
- Гутен морген! - почему-то по-немецки поприветствовал меня вышедший из ванной комнаты Сархан.
Я подумал о гуталине и морге.
- И тебя - с гуталиновым моргом! - отозвался я не оборачиваясь.
Прислушавшись к себе и еще раз удостоверившись в том, что давно забытая мною внутренняя тишина и покой, пусть возможно и ненадолго, но все же вернулись ко мне, я неожиданно подумал о том, что в общем, сделал чудовищную ошибку, дав почувствовать этому существу свою любовь, а в том, как она распорядилась этим знанием и какое оно оказало на нее влияние, виделось явное подтверждение этого ляпа, указывающее, в частности, еще и на некоторую низость ее душевной организации.
Я любил создание, которое меня не достойно?
Из ничего возникло глубоководное колебание разноцветных актиний ядовитых мыслей и представлений, - все двусмысленное и сомнительное, что было в личности женщины, казавшейся мне неотделимой от моего существования, было моментально подано мне при таком ярком свете и так безжалостно близко к моим глазам, что я вздрогнул и зябко поежился от смешанного с неловкостью разочарования, продолжая, тем не менее, с безразличным видом рассматривать обстановку гостиничного номера, хотя скрытые придонные течения моего настроения, изменив вектор, уже уносили меня в антарктическое ничто.
Этот обжигающий холод, откровенные льды точной и строгой уверенности в нелестном знании, это резкое падение внутренней температуры, и внезапное и стремительное изменение направление течения в моей душевной жизни, не оставляли сомнений в том, что только сейчас и только так - начинало свой разгон подлинное мое выздоровление.
Чтобы унять это стремительное скольжение в морозную неизвестность изменившегося и выглядевшего чужим, до неузнаваемости преобразившегося мира, немного приостановить этот стихийный и до странности крутой обрыв прежних заблуждений, я заговорил с Сарханом, хотя меня закручивал в мутную спираль вихрь нечаянно возникшего душевного водоворота:
- У тебя есть карта Бангкока? Я должен заехать за Женей в ее отель.
- Да. Вот она, на столе лежит. Я помню, что мы планировали разделиться. Вы с Женей отправитесь на эту экскурсию по реке с непроизносимым названием, а я со Светой - в трагический слалом по торговым центрам. Встречаемся же в ресторане отеля Байок Скай.
- У тебя роскошная память, - я взял карту в руки, с мрачным удивлением созерцая паркинсоническую дрожь своих пальцев.
Когда я увидел пересекающую гостиничный холл Евгению, то ощутил дуновение какого-то теплого призрачного ветра, который, обдав мое лицо морской свежестью, непостижимым образом вошел в меня, раздувая, словно парус мою грудную клетку, и, вглядываясь в летучесть грациозных движений парящей над мраморным полом женщины, в тугое колебание бедер под легким платьем, почувствовал, как освобождается из оков никому не нужного рабства мое, наконец возжелавшее свободы, всё еще сильное, и по прежнему глупое, сердце.
Сияя открытой улыбкой, она бегло обожгла мои губы поцелуем:
- Привет, дорогой!
- Привет!
- Ты смотришь на меня так, будто видишь впервые в жизни, - она продолжала жемчужно улыбаться.
- В каком-то смысле так и есть.
- Пояснишь?
- У меня действительно такое чувство, словно я не видел тебя несколько месяцев и успел позабыть как ты выглядишь, а увидев тебя, чуть не был сбит с ног твоим победоносным и неотразимым очарованием.
- Я скучала, - тихо обронила Женя почти себе под ноги и чтобы скрыть смущение и отвлечь меня от этой своей фразы, крепко сжав мою ладонь, добавила: - Пойдем пешком?
Я взглянул в ее сделавшиеся серьезными и даже холодными глаза, в их глубокий серый омут, и, поддавшись приливу внезапной нежности, привлек ее к себе за талию и поцеловал.
Чуть удивленно посмотрев на меня, она расцвела в улыбке:
- Ты совсем другой сегодня. Растаял внутри осколок льда, который бросила в тебя Снежная Королева?
Я повторно убедился, что с Евгенией надо было быть начеку: она определенно обладала каким-то необъяснимым даром чувствовать малейшие содрогания внутри моего существа и, с легкостью их отслеживая, читала во мне словно в раскрытой книге.
Ориентируясь по памяти на оставленную в гостиничном номере карту, я с подлинно сусаниновской уверенностью, непоколебимо прокладывая маршрут по улицам абсолютно незнакомого города, вел свою подругу в направлении одного из небоскребов, периодически выглядывавшего из-за спин таких же монстров, как и он сам, но снова терявшегося в хитросплетениях уличных развилок.
Как на Пхукете, так и здесь, в Бангкоке, меня поразила безалаберность тайских электриков, брезговавших убирать со столбов старую проводку, а рядом, как ни в чем ни бывало, наматывающих новую, в результате чего провода и кабель свисали вниз беспорядочными гроздями, в которых, казалось, не смог бы ничего разобрать даже сам черт.
Неизвестно, сколько бы мы еще так шли, но я вдруг вспомнил, что поход в Байок Скай, в общем-то, запланирован на вечер, а сейчас, нам следовало бы вернуться в мой отель, дабы не опоздать к отправлению в мини-круиз по речным каналам этой азиатской Венеции.
Когда я изложил всё это Евгении, она рассмеялась в ответ:
- О чем ты думал всё это время?!
- Понятия не имею.
И мы двинулись обратно, мимо ярких пятен розовых и желто-зеленых автомобилей такси, мимо мелькающих между машин продавцов цветочных гирлянд, мимо обшарпанных, соседствующих с холеными и высокими зданиями банков, закопченных и пыльных трущоб, сквозь многоцветный пудинг толпы, в направлении полустеклянной башни моего отеля.
Ощущая в своей руке вельвет ее ладони и исподволь любуясь, как развевается и прилипает к заманчиво крутым бедрам подол ее платья, я испытывал довольно непривычное для себя чувство умиротворения, и эта мягкая теплота была так похоже на счастье, на то вечно ускользающее и недостижимое счастье, к которому у меня, кажется, не было никаких способностей.
Когда мы ехали в микроавтобусе, чей салон с претензией на дешевую роскошь был обит бежевым дермантином, ее рука легла на мою кисть и мне отчего-то вдруг захотелось закрыть глаза и забыть обо всем, что вызывало у меня боль, сохранив в чувственной памяти только это прикосновение.
По сути, я желал смерти, и это периодически возникавшее желание, было таким же естественным, как иная жажда - жажда любви, но обе эти цели постоянно от меня ускользали, хотя я догадывался, что рано или поздно испытаю-таки на себе чью-либо из них разрушительную полноту и завершенность.
- У меня угрызения совести, - тихо сообщила мне Евгения.
- По какому поводу?
- Кажется, мы испортили последние сутки пребывания здесь нашим друзьям. Они не нравятся друг другу. Во всяком случае, вполне очевидно, что Сархану безразлична Светлана.
- Стерпится - слюбится, - попытался отшутиться я.
- Ты на самом деле такой эгоист, каким хочешь казаться?
- Я мало что о себе знаю. И я так часто, вдобавок, меняюсь. Плюс моя любовь к собственной персоне мешает объективной и беспристрастной оценке. Что же касается Сархана, то он выпустил пар на острове и с его стороны это был жест доброй воли. Мне даже не пришлось подвергать его пыткам. А Светлана - проведет время в компании симпатичного молодого человека. Так что твоя совесть кусает тебя напрасно. Бери пример с меня - я свою давно усыпил.
- Тебе можно позавидовать.
- Не стоит. Во мне внутренних Минотавров - пруд пруди. Совесть была старой беспородной сукой и от нее пришлось избавиться потому, что мне больно было наблюдать за ее мучениями.
Когда мы садились в прогулочный катер, то обратил внимание на то, что не только я, но и вся небольшая туристическая группа, состоявшая человек из десяти, любуется Евгенией, с вызывающей женственностью преодолевшей подъем на транспортное средство, и, с непоправимым изяществом впорхнувшей под его навес.
Поднимая небольшие брызги, лодка тронулась, и мутные, серо-коричневатые воды реки, плавно понеслись нам навстречу.
Моя спутница, развернувшись ко мне вполоборота, вдруг изменилась в лице и его, секунду тому назад совершенно неопределенное, почти рассеянное выражение, неожиданно и резко поменялось.
Дымные локоны разрушенной ветром прически, извивались вокруг ее лица подобно языкам бледного пламени или змеям Медузы Горгоны, и только два холодных черных зрачка спокойно и твердо смотрели на меня, пробираясь сквозь нагромождение плоти, мыслей и сито сиюминутного настроения, все дальше и дальше, к недрам моего "Я".
Этот взгляд был похож на долгий и мучительный поцелуй, чья неутолимость и мрачная страстность призывала следовать за ним, в темную глубину бессознательного его хозяйки, откуда и возник таинственный, породивший его импульс.
Выражение ее глаз было почти враждебным, точно я успел чем-то ее разозлить, но в противовес этому гневному взору, рот ее был полураскрыт и расслаблен, а полные губы его, казалось, молили о ласке.
Я приблизил лицо к этой великолепной эмблеме чувственности и ее взгляд помутнел, сделавшись вдруг косым, расфокусированным и пьяным.
Голова Евгении медленно-медленно склонилась набок, а ее губы с величайшей осторожностью коснулись моих.
Коснулись и отпрянули.
Так, будто она боялась либо обжечься, либо примерзнуть, как в детстве, когда, из смешанного с глупостью любопытства, высунутый изо рта язык легко приклеивался на морозе к металлическим поручням саней.
Она несколько раз повторила этот маневр, со злой любознательностью в потемневших глазах, пьяно на меня посматривая.
Затем, она сжала пальцами мои губы таким образом, что они стали похожими на цветок, и, сердито глядя мне в лицо, жадно сорвала этот бутон своим алчным ртом.
Перед глазами моими всё поплыло: все эти маленькие, выходившие причалами к реке игрушечные пагоды; утлые суденышки, с почти на нет слизанной волной с бортов старой краской; нищенские домики на древесных сваях, всегда отчего-то с непременным застиранным до дыр тряпьем на скверно натянутых, провисающих веревках; бледно-салатового цвета мусульманская мечеть с куполами в форме христианских пасок, - всё это двоилось и акварельно расплывалось от головокружительной ненависти ко мне этой сероглазой женщины и хмеля, который она заносила с собой в мою кровь.
Когда она опомнилась, и мы, не без некоторых усилий, оторвались один от другого, тем не менее продолжая, инерционно любуясь каналами Чао Прайи, украдкой целовать друг друга глазами, мне подумалось, что спустя сутки мы уже, безусловно, никогда не увидимся, и то, что я испытываю к Жене, конечно, еще не любовь, но я мог бы вложить в футляр наших возможных отношений то, что от меня осталось, и это обглоданное нечто, скорее всего, обросло бы душистой плотью и напиталось истлевшим было духом настолько, что можно было бы говорить о моем воскрешении, а так, я, вероятно, вернувшись в Москву, снова, как в первые дни моего пребывания в Таиланде, буду собирать себя по кускам, словно неоднократно расстрелянный и раздробленный на куски кинематографический терминатор.
А когда соберу, то, будучи уже совершенно иным существом, снисходительно улыбнусь наивности и некоторым нюансам блистательного ослепления почившей в бозе более ранней модели.
Мои размышления были прерваны криком русского гида, рыжеволосой девушки неопределенного возраста:
- Быстро посмотрите направо! Варан! Там, на зарослях эйхорнии!
И действительно, на гигантской плантации водяного гиацинта, спонтанно образовавшейся возле одного из зажиточных выходящих к берегу реки домов, грелась на солнце мощная серо-зеленая ящерица.
Взгромоздившись на жесткие ладонеобразные листья растений, - которые я некогда выращивал в собственном аквариуме, а теперь получил возможность наблюдать в природе, - словно собака запрыгнувшая на конуру, крупный падальщик настороженно замер подобно изваянию, и косил в нашу сторону немигающим, мертвым взглядом, но, едва только моторная лодка приблизилась, как тут же поспешил скрыться, молниеносно соскользнув с импровизированного растительного трамплина в зеленовато-коричневые воды.
- У местных жителей бытует поверье, что если вы увидели варана, то это залог того, что удача повернется к вам лицом, - сообщила нам ржавоволосая девушка-экскурсовод.
- Ну, уж нет! Пусть лучше остается в прежней позе! - не удержался я.
Сидевший недалеко от нас молодой человек громко рассмеялся.
Во время краткой остановки на небольшом, но шумном рынке, я зачем-то приобрел совершенно фантастического вида туфли: кожаные, но абсолютно лишенные каблуков, обшитые бирюзовой материей с причудливым орнаментом, вклеенными оранжевыми стразами и загнутыми кверху тупыми носками, они являли собой великолепное дополнение практически к любому маскарадному костюму.
Минутами десятью позже я купил маску Индраджита, которая, как подумалось, была крайне необходима, чтобы отгонять от меня одно-единственное, но весьма неуступчивое, пока что представлявшееся непобедимым, вампиризирующее меня привидение.
Затем была куплена маска Ханумана, а вслед за ней и странного рода скульптура, изображавшая мужчину, которого собственная эрекция приводила в состояние безысходного отчаяния.
Кто знает, как далеко я бы зашел в потакании своим потребительским интересам, если бы не Евгения, посчитавшая необходимым решительно вмешаться в ход событий и приостановившая оргию моего истеричного шопинга:
- Я все понимаю, но зачем тебе этот закрывший лицо руками субъект с огромным членом? - глаза ее улыбались, но рот был сжат и застегнут на невидимый зиппер, как бы уравновешивая вмешательство в мои дела и строгость сохраняемого ею нейтралитета.
- А тебе разве не нравится? - улыбнулся я, - Прекрасный элемент декора. Назову эту статуэтку "Горе от ума".
- Гм...Почему же от ума? Причем здесь ум?
- Невооруженным взглядом видна неспособность удовлетворить свое естественное желание, но, принимая во внимание внешнюю простоту разрешения этой проблемы в виду очевидной доступности какой бы то ни было формы этого, можно почти безошибочно говорить о проблемах в выборе объекта, что и служит указанием как на его завышенные, затрагивающие сферу вкуса, притязания, так и на несомненный интеллект, значительно сужающий данную перспективу в силу многочисленных факторов, как этического, так и эстетического порядка. Короче: мужик остался один на один с могучей потребностью, со своими, если так можно сказать, внутренними демонами, а виновата в этом - лишь его голова.
Я не мог далее оставаться серьезным и, в конце концов, рассмеялся, но Евгения, со смешанным выражением ужаса и восхищения, посмотрела на меня, и покачав с улыбкой головой, проговорила:
- Бог ты мой! Какие у тебя там водятся тараканы! - и она дотронулась своими неожиданно прохладными пальцами до моего бритого, нагретого тайским солнцем, теплого черепа.
- О! Если бы только они одни!
Проходя мимо рядов с продуктами, я остановил свой выбор на обезглавленной вяленой рыбе, занимательная особенность которой состояла в том, что она была еще и пропитана каким-то остро-сладким соусом, плюс абсолютно не имела костей.
- Рыба?! Сергей! Ты сейчас всё завоняешь ею! - пришла в отчаяние Женя.
- Давай заванивать Бангкок вместе! Ты для начала попробуй эту местную корюшку, а потом предавай ее анафеме!
- Бангкок завонять не возможно в виду того, что это уже было сделано задолго до нашего здесь появления. А эту гадость ешь сам. Спасибо.
"Гадость" оказалась довольно вкусной, а опасения моей подруги не оправдались, и, ни пальцы мои, ни руки не распространяли впоследствии тот характерный и вызывающий запах, который обычно надолго приставал к коже после употребления в пищу соленой рыбы.
Спустя полчаса мы уже вновь плыли в лодке по Чао Прайе и кормили хлебом большущих, напоминающих толстолобиков, рыб, а экскурсовод, что-то долго и с выражением рассказывала о том, что кормление воблы, камбалы и гренландских китов облагораживает человека, очищая его карму лучше любой химчистки.
- Скажи, а ты считаешь себя классным любовником? - неожиданно, глядя в деревянный пол судна, спросила Евгения.
- Забавный вопрос. Я не знаю, что на него отвечать. Вернее, возникает желание задать встречный, а именно - я говнолюбовник?
- Да я совсем не это имела в виду.
- Тогда расшифруй.
- Я хотела спросить, а велико ли количество женщин, которые прямо говорили тебе о том, что ты талантлив в этом отношении?
- Не хочу сейчас ни думать об этом, ни вспоминать. Но полагаю, что есть некие критерии, исходя из которых тебе ничего не стоит быть великолепным с одной женщиной, и, оставаться совершенно беспомощным и бездарным - с другой. Я припоминаю одну замечательную даму, которая как-то сказала мне, что я необыкновенный и самый лучший любовник в ее жизни, однако, когда она, после своего трансцендентального полета, возвращается на землю и видит мой взгляд, так похожий на взгляд хирурга, то у нее каждый раз возникает когнитивный диссонанс, и она, видите ли, не понимает, как можно раздаривать такие ласки, которые, казалось, можно отдавать лишь из любви, но которые я расточаю только потому, что, по ее мнению, "техничен". Я ответил ей тогда, что досадное недоразумение, благодаря которому я кажусь ей лучшим, проистекает из того удручающего факта, что она всю свою жизнь вступала в отношения, руководствуясь сугубо корыстными мотивами, а мужчины такого, "дрожжевого", так сказать, плана, если и обладают какими-то талантами, то они никак не связаны ни с любовью, ни с сексом: весь ресурс личности ушел на зарабатывание и приумножение тех благ и того положения, каковых они достигли. Люди же, иного характера, осознающие свою причастность к несколько другим вещам и ценностям, мужчины, посвящающие свою жизнь какой-нибудь смехотворнейшей ерунде, живущие не пойми как и для кого, быть может, рождены единственно для того, чтобы помочь ищущей в этом мире любви и уставшей от повсеместного скотства женщине, хотя бы раз в жизни ощутить мистическую прелесть полного слияния и растворения в космическом переживании единства. Я добавил тогда, зачем-то решив прямо высказать ей свои соображения, что, до сих пор, не успел показать ничего, и все это время удерживал только крейсерский ход, избегая раскрывать карты и демонстрировать нечто по-настоящему терпкое, а сделал я это потому, что она ничего не задела во мне и не сможет задеть, так как и без монокля видна в ней восхитительная торгашеская черта - ловить в глазах заинтересованность, развивать ее своей псевдозадушевностью, а затем и играть на ней, дергая за образовавшуюся незримую нить.
- Знаю, что это ужасно глупо и смехотворно, но я немного ревную тебя к тем женщинам, которые у тебя были. А особенно к той идиотке, которая тебя недавно ранила.
Я впал в кататонический ступор, и с доведенной до совершенства тупостью, виртуозно загримировавшейся под глубокомыслие, принялся всматриваться в лицо Евгении, до тех пор, пока ей не надоела эта моя ущербная медитация:
- Хватит меня гипнотизировать, Сережа. Мне не пятнадцать лет, и жила я все это время не на Альфе Центавра.
- Это чувствуется.
Десантировавшись на берег, мы вновь повторили полусуворовскую попытку пешего перехода от отеля Евгении к небоскребу Байоку Скай.
Ее профиль плыл рядом со мной, но в нем уже не угадывалось и следа того капризного выражения, мимически отображенного и застывшего выражения недовольства жизнью, какое я заметил в первые минуты своего с ней знакомства.
Она грациозно порхала рядом и иногда дарила мне свою загадочную улыбку, в которой теплота и беззащитная изнеженность рта непостижимым образом соединялись с холодом и строгостью пронзительного взгляда.
Я шел вперед со своей привычной, патентованной сомнамбуличностью, плохо понимая зачем я это делаю и почему, но, тем не менее, совершая все действия с непогрешимой серьезностью и максимально доступной мне точностью.
Пусть периодически, как правило в самый неподходящий момент, у меня появлялось стойкое ощущение бессмысленности и абсурдности происходящего, пусть меня порою начинала изнутри разъедать коррозия тоски и самого гибельного уныния, но я продолжал делать вид, что я человек сильный и целеустремленный, что я твердо знаю, чего хочу, хотя я уже понятия не имел, что мне нужно и какие еще у оборванного паруса моего измотанного штормами судна могут быть цели.
Эта способность, превращать собственную жизнь в подмостки театра и, более или менее убедительно, играть роль человека, мне не раз уже успевала пригодиться, вот и сейчас, стирая каблуки о тротуары Бангкока и походя успевая любоваться своей прекрасной и чуть демонической попутчицей, я одновременно вспоминал другое, адское порождение местной, Земной, - черт ее возьми!- фауны, которое следовало бы давно уничтожить хотя бы в своем сердце, выстрелив в него, в это эндемичное и незаслуженно священное животное, если и не из пистолета, то хотя бы из ледяного равнодушия или спасительного забвения.
Удивительно, но в качестве проводника я не сплоховал, и вскоре мы уже входили в Байоку Скай.
На входе нас попросил сфотографироваться любезно улыбающийся таец, сообщив, что когда мы надумаем покидать ресторан, то можем забрать у него получившийся снимок.
В силу нелепого недоразумения и моей дырявой памяти, я так и позабыл это сделать.
Наш столик находился прямо у окна, из которого открывался замечательный панорамный вид на облученную ультрафиолетом и залитую ярким солнечным светом столицу Таиланда.
Мы пили итальянский вермут от братьев Мартини, но пьянела только Евгения, поскольку я, в силу аномального состояния нервной системы, был не способен не только захмелеть, но даже, кажется, и отравиться.
- Спасибо, - она смотрела на меня своими сделавшимися вдруг прозрачно-графитовыми глазами, и удерживала на весу бокал таким образом, что ее кисть походила на канделябр, в котором горела красноватым отсветом свеча бокала, - Если бы не ты, этот роскошный вид был бы для меня недоступен. Мы не планировали брать сюда билеты. Я и подумать не могла, что это так эффектно.
- Сеть заполнена снимками именно ночного Бангкока. Так что нам придется дождаться наступления темноты и, уже со смотровой площадки, воздать должное тому, за чем все и затаскивают сюда свои тушки.
- Еще как минимум часа три, четыре, - Женя скосила взор на квадратный циферблат своих "Tissot".
- Надеюсь, ты никуда не торопишься?
В ответ она с лукавой искрой во взгляде улыбнулась и медленно пригубила вино.
Я окинул взором жертвенно возлежавшие на блюде тигровые креветки и едва притронулся к вилке, как вдруг это внешне безобидное прикосновение что-то нарушило в моем восприятии, переменило сознание, и этот металлический холод, перешедший от столового прибора в мои пальцы, беспрепятственно устремился внутрь меня, по извилистым струнам нервов, словно ток по электрическим проводам, молниеносно достигнув мозга.
В следующую секунду я уже находился не в Бангкоке, внезапно переместившись не только во времени, но и глубоко назад в пространстве, с неожиданной и обескураживающей четкостью увидел себя идущим по Большой Бульварной безветренным и морозным мартовским днем, мимо грязных сугробов на клумбах, под десантом срывающихся с неба пушистых снежинок, и то странное, спутанное ощущение смешанного с пронзительной тоской благостного предчувствия, вновь овладело мною.
В тот день я впервые увидел ее, однако что-то во мне уже знало и предвидело не только появление в моей жизни этой женщины, но и ожидающую меня впереди блаженную метель, невыразимый прыжок из себя во вневременное, а так же и этот, еще не разрешенный до конца, медлительный и болезненный распад чувств и меня самого.
Я канул в разверзшуюся пропасть то ли в себе самом, то ли в этом неразгаданном мною окончательно восхитительном и страшном мире, погрузился в необъяснимое переживание такой интенсивной тоски и столь мучительного, неразрывно связанного со страданием, сокровенного счастья, что опомнился лишь тогда, когда обнаружил, что не сумевшая раствориться в моем галлюцинозе вполне реалистичная Евгения, с хмельной настойчивостью, азартно теребит мое предплечье:
- Очнись, моряк! Очнись! - и она на распев, принялась декламировать стихи из песни, которая звучала когда-то в старом отечественном кинофильме, поставленном по мотивам повести Александра Беляева "Человек-амфибия", - Эй, моряк! Ты слишком долго плавал! Я тебя успела позабыть!
- Мне теперь морской по нраву дьявол! Его хочу любить? - я придал последним словам вопросительную интонацию, которой был совершенно лишен оригинал.
- Ты в какую пропасть опять сорвался, скалолаз?
Я смотрел на нее, не зная, что ответить, а во мне продолжал идти девятимесячной давности мартовский снег и мозг изнутри покрывался ледяной глазурью, кружились снежинки, отчетливо слышался шелест шин проезжающих мимо машин и моя, уже не вмещавшаяся в емкость моего тела тоска, пьяно изливалась в декабрьский вечер тайского лета.
И в этом состоянии не было уже страдания, отсутствовал надрыв, а только смешанная с горечью сладость печали и удивление, растерянность перед жуткой оголенностью собственных ощущений и нервов.
- Я требую, чтобы ты рассказал мне о ней.
- Только после того, как закажу еще литр мартини.
- Правильный подход, - одобрительно кивнула головой моя спутница.
Выслушав мой сбивчивый и стерилизованный рассказ, Евгения повернула голову влево, изображая заинтересованность измельченной трехсотметровой высотой архитектурой города:
- Видишь ли, твоя ошибка в том, что ты дал ей почувствовать свою любовь. Людям вообще крайне редко можно позволять это видеть, а в случае с ней...Она вся на комплексах, вся из них соткана. Но, как ни странно, я ее понимаю.
Я вопросительно воззрился на Женю.
- Да. Понимаю. И хочу сказать, что она еще к тебе вернется. Но лучше не будет. Вернее, я предвижу, что, в конце концов, ты устанешь от ее взбрыков.
- До каких же границ распространяется твое понимание?
- Я, возможно, поступила бы точно так же.
Я нервно засмеялся.
- Есть непреодолимый соблазн в том, чтобы позволять себе делать все что угодно, когда тебя любят.
- Не признак ли это низости души?
- К черту мораль! Тебя же интересует женское видение этого вопроса?
- Дрожу от нетерпения.
- Так вот, иного и не приходилось ожидать. Ее опьяняла власть над тобой и в тоже время пугала собственная зависимость от твоей энергетики и сексуальности. Когда встал вопрос о переходе ваших отношений в другое русло, она, вполне оправданно, испугалась. Ведь это означало для нее почти полную перестройку своего жизненного уклада, своих привычек, а она, к этому совсем не готова, хотя и ощущает потребность чувствовать рядом твое плечо и заботу. Она потеряла бы себя в тебе. И на эту жертву пойти отказалась. И потом....любовь не вечна.
- Тогда не зачем и начинать! Раз не вечна - сразу в гроб надо укладывать эту суку, эту идиотскую любовь! Я прав?
- Не кипятись. На нас официанты уже посматривают.
- У них глаза косят, поэтому тебе и кажется, что посматривают.
- У меня были в чем-то схожие с вашими отношения и я замучила его совсем. Извела его. Он ждал моего звонка неделями, а я звонила как можно реже. Хотя сама страдала. Он даже развелся со своей женой, полагая, что этой жертвы будет достаточно для того, чтобы я всегда была с ним.
- И он, конечно же, ошибался?
- Разумеется. Как только он это сделал, для меня сразу же исчез элемент завоевания и борьбы. Он был мой. Полностью. До последнего волоска. Но в таком качестве казался уже не таким соблазнительным и интересным, как раньше. Я несколько раз его бросала. Потом снова начинала отношения. Затем опять заканчивала. И всякий раз я знала, что он ответит на мой зов.
- Что теперь?
- Он звонит мне раз в три месяца, но я отказываюсь от свиданий. Только раз в прошлом году мы виделись, и это было...., - Женя закатила глаза и фыркнула, - Это был умопомрачительный секс.
- Зачем ты делаешь его несчастным?
- А тебе не кажется, что в этом и состоит его счастье?
- Нет. Весь диссонанс и весь этот ужасный хаос и несчастье, которое так широко раскинулось в этом мире - от вас, дорогие! От вашего треклятого стервизма!
- Тише! Тише! Сейчас нас попросят из ресторана! Контролируй свои эмоции! - удерживая бокал на весу, с улыбкой увещевала меня Евгения, сверкая глазами.
- Вы не просто делаете несчастными любящих вас мужчин, вы несете в мир косность, погружаете его в черноту, умножая абсурд и горе, которых в нем и без того хватает. Насилие, в котором он погряз, все эти войны и взрывы в метро - все это, так или иначе, проистекает из таких вот милых истоков и является следствием изломанных мужских судеб. Да здравствует ваш демонизм и бессердечность! Сами испытывая страдание, вы рушите и ломаете жизни тем, кто увидел в вас то, что скрыто даже от вас самих, но ваша чудовищная и ни на что не похожая одержимость, гонит вас во тьму, а ваш второй лик, вторая, обращенная вовнутрь сущность, враждебна всему высокому и чистому.
- О! Ты возненавидел теперь весь женский род?
- Говоря "вы", я не имею в виду весь женский пол. Но скажи мне, а почему нельзя на любовь, ответить любовью, как требует того ваше же тело, и даже - здравый смысл? Почему нельзя быть счастливой и сделать счастливым любящего тебя? Зачем бороться с собственной симпатией, с ростками, зарождающегося в вас чувства, зачем вычищать любовь так гинекологически бездушно? Зачем сдавать Луну в химчистку?
- Чтобы не испытывать в дальнейшем еще более сильной боли.
- Какая предусмотрительность! Вы кичитесь тем, что рвете в лоскуты мужские сердца, но не замечаете, как пилите сук, на котором сами сидите, и то, к чему вы приходите в конце жизни, - а именно к обветшанию, ощущению собственной ненужности и смертельному одиночеству, - закономерный итог вашего пути и последовательности не имеющих оправдания поступков. Вы говорите свое безусловное и окончательное "да" только тогда, когда вам маячат обеспеченность и устойчивое материальное положение. Лишь в этом случае вы с легким сердцем продаете себя, да?
Евгения молча смотрела прямо перед собой без всякого выражения.
Стало неловко от того, что я так разошелся, смешно от собственных высказываний, и, хотя зерно истины в них определенно было, но излишне гиперболизированные пыл и ажитация, показались мне отчего-то карикатурно раздутыми.
- Я, конечно, несомненный придурок. Хотя бы потому, что под воздействием винных паров, говорю банальные и обидные вещи красивой женщине. На самом же деле, я преступно трезв, что еще больше отягчает мою....Нет, не вину. Глупость. Всеобщее одиночество - это непреложное состояние, необходимое условие существования в этом мире. А я, баранья голова, возомнил, что с этим можно что-то поделать.
- Ага! Вот вы где! - послышалось за моей спиной.
Мне не пришлось оборачиваться, поскольку Сархан, а это был именно он, обошел меня справа с сияющим и светящимся от счастья лицом:
- Мы думали, что нам не судьба разыскать вас в этом огромном курятнике.
- Ну, почему же, курятнике? - подала голос, державшая его за руку Света, - Здесь очень даже красиво.
Я внимательно посмотрел на эту парочку и моментально понял, что между ними уже успело что-то произойти, но поспешил вопросом закамуфлировать возможный прокол в мимике, каковая только и могла выдать мою догадку:
- Вы несколько задержались. А вот мы - времени не теряли. И, конечно же, успели напиться.
- Судя по тому, что мне довелось услышать пару минут тому назад, напился только ты, - улыбнулась Женя.
- Что он выдал на этот раз? - продолжая сверкать зубами и глазами, поинтересовался мой друг.
Евгения в очередной раз многозначительно улыбнулась, но от пояснений воздержалась, с любопытством поглядывая на свою подругу.
Светлана преобразилась настолько, что можно было подумать, будто я вижу совершенно другую женщину.
Глаза ее сияли, все лицо расцвело какой-то невыразимой прелестью и в каждом движении вдруг проявилась такая грация и какая-то труднопередаваемая, мягкая, но в тоже время хищническая гибкость, что я просто недоумевал на нее глядя: как такое превращение могло произойти за столь короткий срок?!
Помогая Сархану ориентироваться в довольно просторном холле ресторана и курируя его выбор блюд, я не смог удержаться от напрашивающегося вопроса:
- Ты что с девушкой сделал, басурман?
- Черт...терпеть не могу этот шведский стол! Такое ощущение, что воруешь еду!
- Ты что, турок?! Я вопрос тебе задал!
- Блин! Мало того, что я турок, так это не я, а она - со мной кое-что сделала, - глаза его смеялись.
- Серега! Я сам не ожидал того, что случилось. Мы бродили по всяким этим чертовым луивиттонам, да джорджиоармянам, как вдруг смотрю на нее, а она - другая совсем! Смотрит на меня так....как кобра. Как кобра! Но вместе с тем, с такой покорностью какой-то, что ли...Я говорю ей: "Что с тобой?" Она продолжает меня распиливать взглядом и отвечает:" Ничего". Так отвечает, что мне захотелось ее тут же затащить куда-нибудь за угол, в подъезд, в ближайшую подворотню...У меня руки задрожали! Не потому, что я почувствовал, что она готова ноги раздвинуть, а потому что я осознал, что она - женщина....такая женщина, о близости с которой я потом еще долго буду вспоминать. Я в глаза ее посмотрел и ничего сказать не могу. Я не понял ничего! Потому что у нее неожиданно оказалось другое лицо! Черты лица даже поменялись - я клянусь тебе! Как колдовство какое-то! Вот была одна женщина и - раз! Вместо нее - появилась другая! Ты меня понимаешь?!
- Вполне.
- Мы стояли, молча глядя друг на друга, до тех пор, пока она не прошептала: "Поехали отсюда." Я почти не помню, как мы вышли на улицу, и как оказались в желто-зеленом такси. Помню только, что всю дорогу она сжимала мою ладонь своими тонкими, но сильными пальцами, а я впал в какой-то столбняк, и хотя мысль моя лихорадочно крутилась возле Светы и внезапно охватившего меня безумия, но на деле я ни о чем другом не думал, как о возможности сорвать с нее одежду и продолжить череду превращений, так как был уверен в том, что самое таинственное и загадочное ждет меня впереди. И я не ошибся.
- Старик, я рад за тебя. Поздравляю.
- Спасибо, - он криво улыбнулся и чуть опустил голову, - Но, если крепко задуматься, то поздравлять не с чем. Мы завтра распрощаемся и никогда их больше не увидим. Ни я - Свету, ни ты - свою Женю.
- Знаешь, Сархан, мне кажется, что в этом есть какое-то особенное и тяжелое великолепие. Мрачная красота неизбежности. Жгучая красота потери. Лучше расставаться вот так, как предстоит расстаться нам - с благословлением, с тихой печалью. А не так, как это произошло совсем недавно со мной.
- Она не рассталась с тобой. Наказала тебя, понимаешь? В угол поставила. Так не расстаются и не бросают. Она мстит тебе. Причем, мстит, скорее всего неосознанно.
- Мотивы уже не принципиальны, - улыбнулся я, - Я нахожусь в конечном пункте, пусть меня сюда никто и не посылал. И, еще немного, я так здесь обвыкнусь, что вернуть меня нельзя будет даже с помощью заклинаний.
- Пойдем к барышням. А то подумают, что я делюсь с тобой нюансами произошедшего в нашем гостиничном номере.
- Вполне вероятно, что они как раз об этом сейчас и говорят между собой.
- Ты так думаешь?
- Насколько позволяет судить об этом мой опыт, женская откровенность в подобных вопросах менее табуирована, нежели мужская. Женщины, зачастую, склонны беззастенчиво касаться таких эпизодов и деталей, которые, как правило, опускают в досужей болтовне самые пустые и тщеславные мужчины.