Борис Алексеевич Чичибабин.
У меня такой уклон:
Я на юге — россиянин,
А под северным сияньем
Сразу делаюсь хохлом.
(9 января 1923-15декабря 1994).
Советский русский поэт.
Настоящая фамилия поэта - Полушин.
Борис Чичибабин воспитывался в семье офицера, учился в Чугуевской 1-й школе с 5-го по 10-й класс. Здесь он уже постоянно посещал литературный кружок, публиковал свои стихи в школьной и даже городской газете под псевдонимом Борис-Рифмач.
По окончании школы Борис поступил на исторический факультет Харьковского университета. Но война прервала его занятия. В ноябре 1942 Борис Полушин был призван в армию, служил солдатом.
После войны Борис решил продолжать учебу в Харьковском университете, на филолога. После первого курса готовился сдавать экзамены сразу за два года, но ему было не суждено получить высшее образование.
Дело в том, что он продолжал писать стихи — и во время воинской службы, и в университете. Написанное — «издавал»: разрезал школьные тетради, превращая их в книжечки, и давал читать многим студентам. Тогда-то Полушин и стал подписываться фамилией матери — Чичибабин.
В июне 1946 Чичибабин был арестован и осужден за антисоветскую агитацию. Предположительно, причиной ареста были стихи — крамольная скоморошья частушка с рефреном «Мать моя посадница», где были, например, такие строки:
Пропечи страну дотла,
Песня-поножовщина,
Чтоб на землю не пришла
Новая ежовщина!
В тюрьме Борис Чичибабин пишет «Махорку» - стихотворение, ставшее знаменитой песней.
МАХОРКА
Меняю хлеб на горькую затяжку,
родимый дым приснился и запах.
И жить легко, и пропадать не тяжко
с курящейся цигаркою в зубах.
Я знал давно, задумчивый и зоркий,
что неспроста, простужен и сердит,
и в корешках, и в листиках махорки
мохнатый дьявол жмется и сидит.
А здесь, среди чахоточного быта,
где холод лют, а хижины мокры,
все искушенья жизни позабытой
для нас остались в пригоршне махры.
Горсть табаку, газетная полоска -
какое счастье проще и полней?
И вдруг во рту погаснет папироска,
и заскучает воля обо мне.
Один из тех, что "ну давай покурим",
сболтнет, печаль надеждой осквернив,
что у ворот задумавшихся тюрем
нам остаются рады и верны.
А мне и так не жалко и не горько.
Я не хочу нечаянных порук.
Дымись дотла, душа моя махорка,
мой дорогой и ядовитый друг.
1946
Здесь же, в Бутырской тюрьме пишет он стихотворение, ставшее его визитной карточкой «Красные помидоры». На эти стихи сложены песни Л.Пугачевым. Песня широко расходится но стране.
Кончусь, останусь жив ли,-
чем зарастет провал?
В Игоревом Путивле
выгорела трава.
Школьные коридоры -
тихие, не звенят...
Красные помидоры
кушайте без меня.
Как я дожил до прозы
с горькою головой?
Вечером на допросы
водит меня конвой.
Лестницы, коридоры,
хитрые письмена...
Красные помидоры
кушайте без меня.
1946
После почти двухлетнего (с июня 1946 по март 1948) следствия (Лубянка, Бутырская и Лефортовская тюрьмы) Чичибабин был направлен для отбывания пятилетнего срока в Вятлаг Кировской области.
В Харьков Чичибабин вернулся летом 1951. Долгое время был разнорабочим, около года проработал в Харьковском театре русской драмы подсобным рабочим сцены, потом окончил бухгалтерские курсы.
С 1953 работал бухгалтером домоуправления. С 1956 по 1962 Чичибабин продолжает работать бухгалтером (в грузовом автотаксомоторном парке), но постепенно заводит ряд знакомств в среде местной интеллигенции, в том числе — литературной.
Тогда же знакомится с бывшими харьковчанами Б. Слуцким, Г. Левиным. В 1958 году появляется первая публикация в журнале «Знамя» (под фамилией Полушин). В Харькове в маленькой чердачной комнатушке Чичибабина собираются любители поэзии, образуется что-то вроде литературных «сред».
В начале 60-х годов харьковский поэт долгое время живет в Москве на квартире Юлия Даниэля и Ларисы Богораз, выступает в литературном объединении «Магистраль». В 1962 году его стихи публикуются в «Новом мире», харьковских и киевских изданиях. Среди знакомых Чичибабина этого периода — С. Маршак, И. Эренбург, В. Шкловский.
В эти послелагерные годы намечаются основные темы поэзии Чичибабина. Это прежде всего гражданская лирика,
«новый Радищев — гнев и печаль» которого вызывают «государственные хамы», как в стихотворении 1959.
КЛЯНУСЬ НА ЗНАМЕНИ ВЕСЕЛОМ.
Однако радоваться рано -
и пусть орет иной оракул,
что не болеть зажившим ранам,
что не вернуться злым оравам,
что труп врага уже не знамя,
что я рискую быть отсталым,
пусть он орет,- а я-то знаю:
не умер Сталин.
Как будто дело все в убитых,
в безвестно канувших на Север -
а разве веку не в убыток
то зло, что он в сердцах посеял?
Пока есть бедность и богатство,
пока мы лгать не перестанем
и не отучимся бояться,-
не умер Сталин.
Пока во лжи неукротимы
сидят холеные, как ханы,
антисемитские кретины
и государственные хамы,
покуда взяточник заносчив
и волокитчик беспечален,
пока добычи ждет доносчик,-
не умер Сталин.
И не по старой ли привычке
невежды стали наготове -
навешать всяческие лычки
на свежее и молодое?
У славы путь неодинаков.
Пока на радость сытым стаям
подонки травят Пастернаков,-
не умер Сталин.
А в нас самих, труслив и хищен,
не дух ли сталинский таится,
когда мы истины не ищем,
а только нового боимся?
Я на неправду чертом ринусь,
не уступлю в бою со старым,
но как тут быть, когда внутри нас
не умер Сталин?
Клянусь на знамени веселом
сражаться праведно и честно,
что будет путь мой крут и солон,
пока исчадье не исчезло,
что не сверну, и не покаюсь,
и не скажусь в бою усталым,
пока дышу я и покамест
не умер Сталин!
1959
Крымские прогулки
Колонизаторам — крышка!
Что языки чесать?
Перед землею крымской
совесть моя чиста.
Крупные виноградины...
Дует с вершин свежо.
Я никого не грабил.
Я ничего не жег.
Плевать я хотел на тебя, Ливадия,
и в памяти плебейской
не станет вырисовываться
дворцами с арабесками
Алупка воронцовская.
Дубовое вино я
тянул и помнил долго.
А более иное
мне памятно и дорого.
Волны мой след кропили,
плечи царапал лес.
Улочками кривыми
в горы дышал и лез.
Думал о Крыме: чей ты,
кровью чужой разбавленный?
Чьи у тебя мечети,
прозвища и развалины?
Проверить хотелось версийки
приехавшему с Руси:
чей виноград и персики
в этих краях росли?
Люди на пляж, я — с пляжа,
там, у лесов и скал,
«Где же татары?» — спрашивал,
все я татар искал.
Шел, где паслись отары,
желтую пыль топтал,
«Где ж вы, — кричал, — татары?»
Нет никаких татар.
А жили же вот тут они
с оскоминой о Мекке.
Цвели деревья тутовые,
и козочки мекали.
Не русская Ривьера,
а древняя Орда
жила, в Аллаха верила,
лепила города.
Кому-то, знать, мешая
зарей во всю щеку,
была сестра меньшая
Казани и Баку.
Конюхи и кулинары,
радуясь синеве,
песнями пеленали
дочек и сыновей.
Их нищета назойливо
наши глаза мозолила.
Был и очаг, и зелень,
и для ночлега кров...
Слезы глаза разъели им,
выстыла в жилах кровь.
Это не при Иване,
это не при Петре:
сами небось припевали:
«Нет никого мудрей».
Стало их горе солоно.
Брали их целыми селами,
сколько в вагон поместится.
Шел эшелон по месяцу.
Девочки там зачахли,
ни очаги, ни сакли.
Родина оптом, так сказать,
отнята и подарена, —
и на земле татарской
ни одного татарина.
Живы, поди, не все они:
мало ль у смерти жатв?
Где-то на сивом Севере
косточки их лежат.
Кто помирай, кто вешайся,
кто с камнем на конвой, —
в музеях краеведческих
не вспомнят никого.
Сидит начальство важное:
«Дай, — думает, — повру-ка».
Вся жизнь брехнею связана,
как круговой порукой.
Теперь, хоть и обмолвитесь,
хоть правду кто и вымолви, —
чему поверит молодость?
Все верные повымерли.
Чепухи не порите-ка.
Мы ведь все одноглавые.
У меня — не политика.
У меня — этнография.
На ладони прохукав,
спотыкаясь, где шел,
это в здешних прогулках
я такое нашел.
Мы все привыкли к страшному,
на сковородках жариться.
У нас не надо спрашивать
ни доброты ни жалости.
Умершим — не подняться,
не добудиться умерших...
но чтоб целую нацию —
это ж надо додуматься...
А монументы Сталина,
что гнул под ними спину ты,
как стали раз поставлены,
так и стоят нескинуты.
А новые крадутся,
честь растеряв,
к власти и к радости
через тела.
А вражьи уши радуя,
чтоб было что писать,
врет без запинки радио,
тщательно врет печать.
Когда ж ты родишься,
в огне трепеща,
новый Радищев —
гнев и печаль?
Борис Чичибабин
1959
Звучит редкая в послевоенной поэзии тема сочувствия угнетённым народам послевоенной советской империи — крымским татарам, евреям, немцам, народам Прибалтики — и солидарности с ними («Крымские прогулки», «Еврейскому народу»). Эти мотивы сочетаются у Чичибабина с любовью к России и русскому языку, преклонением перед Пушкиным и Толстым («Родной язык»), а также с сыновней нежностью к родной Украине:
Почти ничто из лучших стихов поэта не могла быть напечатано по цензурным соображениям. Борис Чичибабин вел в Харькове поэтическую студию, которую любили и ценили любители поэзии.
В 1966 году по негласному требованию КГБ Чичибабина отстранили от руководства студией. Сама студия была распущена. По официальной версии — за занятия, посвященные Цветаевой и Пастернаку. По иронии судьбы в этом же году поэта приняли в СП СССР (одну из рекомендаций дал С. Я. Маршак). Однако кратковременная хрущевская оттепель закончилась: Советский Союз вступил в двадцатилетие, названное впоследствии застоем.
В жизни Чичибабина начинается тяжелый период. К проблемам с литературной судьбой добавляются семейные неурядицы. В 1967 году поэт находится в сильной депрессии, чему свидетельством стихотворения «Сними с меня усталость, матерь смерть», «Уходит в ночь мой траурный трамвай»:
Но осенью того же года он встречает влюбленную в поэзию почитательницу его таланта — Лилию Карась, и через некоторое время соединяет с ней свою судьбу.
Это стало для него настоящим спасением. Лилии Чичибабин посвятил впоследствии множество своих произведений. Конец 60-х — начало 70-х годов ознаменовали собою фундаментальный перелом в жизни, творчестве и мировоззрении Чичибабина. С одной стороны — обретенное наконец личное счастье, а с ним и новый творческий подъем, начало многочисленных многолетних путешествий по СССР (Прибалтика, Крым, Кавказ, Россия), приобретение новых друзей, среди которых — Александр Галич, Феликс Кривин, известный детский писатель Александр Шаров, украинский писатель и правозащитник Руденко Микола Данилович, философ Григорий Померанц и поэт Зинаида Миркина. С другой — жестокое разочарование в романтических идеалах советской юности, ужесточение цензуры, а следовательно — неизбежный постепенный переход из писателей «официальных», а затем и вовсе запрещенные.
«Член Союза советских писателей» Чичибабин теряет читателей — поэт Чичибабин «уходит в народ». В 1972 году в самиздате появился сборник его стихов, составленный известным московским литературоведом Л. Е. Пинским. Кроме того, по рукам начинают ходить магнитофонные записи с квартирных чтений поэта, переписанные и перепечатанные отдельные листы с его стихотворениями. «Уход из дозволенной литературы… был свободным нравственным решением, негромким, но твёрдым отказом от самой возможности фальши», — написал об этом двадцать лет спустя Григорий Померанц.
В 1973 Чичибабина исключают из СП СССР. Интересно, что для начала от него потребовали передать в КГБ свои стихотворения, которые он читал там-то и там-то. Он должен был сам подготовить печатный текст, чтобы «там» смогли разобраться в деле. Друзья советовали Чичибабину переслать наиболее невинные стихи, но Борис Алексеевич так делать не умел и отослал самые важные для себя сочинения — те, которые отчаянно прочитал на своём пятидесятилетии в Союзе писателей: «Проклятие Петру» и «Памяти А. Т. Твардовского».
ПАМЯТИ А.ТВАРДОВСКОГО
Вошло в закон, что на Руси
при жизни нет житья поэтам,
о чем другом, но не об этом
у черта за душу проси.
Но чуть взлетит на волю дух,
нислягут рученьки в черниле,
уж их по-царски хоронили,
за исключеньем первых двух.
Из вьюг, из терний, из оков,
из рук недобрых, мук немалых
народ над миром поднимал их
и бережно, и высоко.
Из лучших лучшие слова
он находил про опочивших,
чтоб у девчонок и мальчишек
сто лет кружилась голова.
На что был загнан Пастернак -
тихоня, бука, нечестивец,
а все ж бессмертью причастились
и на его похоронах...
Иной венец, иную честь,
Твардовский, сам себе избрал ты,
затем чтоб нам хоть слово правды
по-русски выпало прочесть.
Узнал, сердечный, каковы
плоды, что муза пожинала.
Еще лады, что без журнала.
Другой уйдет без головы.
Ты слег, о чуде не моля,
за все свершенное в ответе...
О, есть ли где-нибудь на свете
Россия - родина моя?
И если жив еще народ,
то почему его не слышно
и почему во лжи облыжной
молчит, дерьма набравши в рот?
Ведь одного его любя,
превыше всяких мер и правил,
ты в рифмы Теркина оправил,
как сердце вынул из себя.
И в зимний пасмурный денек,
устав от жизни многотрудной,
лежишь на тризне малолюдной,
как жил при жизни одинок.
Бесстыдство смотрит с торжеством.
Земля твой прах сыновний примет,
а там Маршак тебя обнимет,
"Голубчик,- скажет,- с Рождеством!.."
До кома в горле жаль того нам,
кто был эпохи эталоном -
и вот, унижен, слеп и наг,
лежал в гробу при орденах,
но с голодом неутоленным,-
на отпеванье потаенном,
куда пускали по талонам
на воровских похоронах.
1971
В 1974 году поэта вызывали в КГБ. Там ему пришлось подписать документ о том, что, если он продолжит распространять самиздатовскую литературу и читать стихи антисоветского содержания, на него может быть заведено дело.
Наступила пора пятнадцатилетнего замалчивания имени Чичибабина:
Все это время (1966—1989) он работал счетоводом харьковского трамвайно-троллейбусного управления. И продолжал писать — для себя и для своих немногочисленных, но преданных читателей. Многие из верных друзей Чичибабина в этот период эмигрировали. Их отъезд он воспринимал как личную трагедию:
Не веря кровному завету,
что так нельзя,
ушли бродить по белу свету
мои друзья.
Пусть будут счастливы, по мне хоть
в любой дали.
Но всем живым нельзя уехать
с живой земли.
С той, чья судьба ещё не стёрта
в ночах стыда.
А если с мёртвой, то на чёрта
и жить тогда.
Но находил в себе силы отпускать их благословляя, а не осуждая:
Дай вам Бог с корней до крон
без беды в отрыв собраться.
Уходящему — поклон.
остающемуся — братство.
Публикации, очень редкие, появлялись только за рубежом. Наиболее полная появилась в русском журнале «Глагол» в 1977 (США, издательство «Ардис) стараниями Л. Е. Пинского и Льва Копелева.
В 1987 поэта восстанавливают в Союзе писателей (с сохранением стажа) — восстанавливают те же люди, которые исключали. Он много печатается.
13 декабря 1987 Чичибабин впервые выступает в столичном Центральном Доме литераторов. Успех колоссальный. Зал дважды встает, аплодируя. Со сцены звучит то, что незадолго до этого (да многими и в момент выступления) воспринималось как крамола. Звучит «Не умер Сталин» (1959):
Тогда же Борис Чичибабин выступал и в нашем клубе. Я приведу стихи, прочитанные им в клубе «ВОЗВРАЩЕНИЕ». Рассказывал о своей жизни, читал стихи.
В начале 1989-го по ЦТ показывают документальный фильм «О Борисе Чичибабине». В том же году фирма «Мелодия» выпустила пластинку «Колокол» с записями выступлений поэта.
В 1990 за изданную за свой счёт книгу «Колокол» Чичибабин был удостоен Государственной премии СССР. Поэт участвует в работе общества «Мемориал», даёт интервью, совершает поездки в Италию, в Израиль.
Но принять результаты перестройки Чичибабину, как и большинству народа, оказалось психологически непросто. Идеалы равенства и братства, которым изменила советская власть, но которым оставался преданным он, поэт и гражданин Борис Чичибабин, у него на глазах попирались новыми власть имущими. Кроме того, он не смог смириться с распадом Советского Союза, отозвавшись на него исполненным боли стихотворением «Плачем по утраченной родине».
"Преданность и верность отличали Чичибабина — и в жизни, и в творчестве.
Борис давно понял своё предназначение поэта и следовал ему до конца дней"
— Булат Окуджава
Умер Борис Чичибабин в декабре 1994, менее месяца не дожив до своего 72-го дня рожденья.
Похоронен на 2-м кладбище г. Харькова (Украина).
Сборники произведений Бориса Чичибабина:
Мороз и солнце. Книга лирики. — Харьков, 1963.
Молодость. — М.: Советский писатель, 1963.
Гармония. Книга лирики. — Харьков: Прапор, 1965.
Плывет Аврора: Книга лирики. — Харьков: Прапор, 1968.
Колокол: Стихи. — М.: Известия, 1989; М.: «Советский писатель», 1991 Мои шестидесятые. — Киев: Дніпро, 1990. Цветение картошки: Книга лирики. — М.Моск.рабочий.
82 сонета + 28 стихотворений о любви. — М.: Агентство «ПАN», 1994 В стихах и прозе — Харьков: СП «Каравелла», 1995 Харьков: Фолио, 1998
Экскурсия в Лицей. Стихотворения. Поэма. — Харьков: Фолио, 1999 Когда я был счастливый. Стихи. — Киев: Издательский Дом Дмитрия Бураго, 2001
Раннее и позднее. — Харьков : Фолио, 2002. — 480 с.: портр., ил.
Благодарствую, други мои... Письма. — Харьков: Фолио, 2002 Прямая речь. — Харьков: Фолио, 2008 Собрание стихотворений. — Харьков: Фолио, 2009. — 890 с., 2000 экз.
Основная статья:
Библиография Б. А. Чичибабина
Основой данной библиографии является Библиографический указатель Б. А. Чичибабина (до 2000 года), составленный заведующей справочно-библиографическим отделом Харьковской городской специализированной музыкально-театральной библиотеки им. К.С. Станиславского — Т. Б. Бахмет. Дополнения, уточнения и сокращения не оговариваются.
В список включены:
1) избранные публикации стихотворений Б. Чичибабина в периодике (1958-2008);
2) статьи и заметки Б. Чичибабина о литературе (1988-1999);
3) беседы, интервью, публицистика, эссеистика, автобиографическое (1988-1997);
4) избранные переводы произведений Б. Чичибабина на другие языки;
5) грамзаписи (1989);
6) литература о Б. Чичибабине (1964-2009)
На нашем сайте О Б. Чичибабине пишет Феликс Рахлин. Последняя его публикация
см .http://www.proza.ru/2014/04/06/152