После разгрома Запорожской Сечи (Сичи) русскими войсками Потёмкина, В 1775 году, днепровские казаки стали уходить от преследования царской власти в татарский Крым, в Турцию, в Польшу, на Кубань, на Дон, даже в Сибирь. Один из переселенческих потоков во второй половине 80-х годов 18 века возглавил член «сичевиковской» старшины, есаул Самуил. Он повёл свой обоз из примкнувших сторонников, состоящий из арб и кибиток, нагруженных житейским скарбом, жёнами и детьми в верхне-донские лесостепи. Об этих местах он был наслышан с детства от родителей, когда у них в Сичи отсиживался зимой 1708 г. бахмутский атаман Кондратий Афанасьевич Булавин, набиравший добровольцев для продолжения восстания, организованного им в октябре 1707 года против опричников Петра Первого, искоренявших на Верхнем Дону старую веру. Да и отец его ходил с ним тогда в эти места воевать за справедливость. И ещё Булавин рассказывал, что на Терсе есть слобода Елань, которую основали малороссы, убежавшие в конце прошлого века от притеснений гетманов Речи Посполитой, после присоединения Запорожья к России.
Караван его добрался до казачьей слободы расположившейся у озера Морец, где ему и присоветовали старожилы пустынные земли по пойме реки Терсы. Сам он поселился в верхнем её течении, основав слободу Самуиловку. Сегодня – это село Саратовской области, преобразованное со временем свободной людской речью в Самойловку.
Основная масса «сичевиков» поселилась в пространстве между Большим Морцом и хутором Терновым, у той самой слободы Елань, где проживали их земляки. Теперь это районный посёлок городского типа Волгоградской области. Другие пошли на Медведицу, где и сегодня на правом берегу реки располагается украинское село Александровка.
Один из переселенцев, пришедший с ними из Полтавской губернии, некий казак Рудь с семьёй, повёл свой балаган вверх по речке Берёзовке, этого же, Еланского района, и основал на левом её берегу, в 20-и километрах на северо-восток от Елани, хутор. Впоследствии этот хутор так и стал называться: Хутор Рудой. Речка Берёзовка впадает в реку Терсу между хуторами Терновой и Набат, в четырёх километрах против течения от райцентра Елань. В те времена это была молодая полноводная река, заросшая густыми пойменными лесами. В двух верстах выше от Рудого поселился донской казак Лиходеев. Его поселение стало называться: Лиходеево. Численность жителей быстро прибывала, потому как и из России на Дон шёл большой поток беглых крестьян, прослышавших, что у казаков «с Дона выдачи нет». Селения разрастались: украинцы селились в Рудом, русские и казаки – в Лиходеево. Селяне шибко не враждовали между собой, но, бывало, устраивали ежегодно кулачные бои стенка на стенку: хохлы с москалями. А поводов для этого было достаточно: то свадьба (москаль взял в жёны хохлушку или наоборот – отстоять надо), то масленица, то, действительно, какой-нибудь раздор из-за сенокосов или стычка на мельнице (как в романе М.А. Шолохова «Тихий Дон»). Бывало, доходило до смертельных случаев. Но, со временем два этих селения разрослись и слились воедино, заняв и правый берег речки, и село стало называться по её названию: Берёзовка. Под таким названием оно и существует ныне на карте Волгоградской области, но административно и территориально числится, как Берёзовское сельское поселение, включающее в себя ещё два села, отстоящих от неё вверх и вниз по течению на 4 километра каждое – Ерешково и Водопьяново.
Вниз по течению Терсы, на левом её берегу, в 20 километрах на восток-юго-восток от (будем считать от железнодорожного вокзала) Елани, расположена ещё одна Берёзовка. (Прошу не путать с Берёзовкой моей.) Эта Берёзовка стоит на «караванном пути», у железнодорожной ветки Балашов-Камышин и более цивильна, кучнее населена и многоэтажно отстроена. Чуть выше течения, на 4 километра ближе к Елани, расположено ещё одно село: Вязовка, сегодня сросшаяся с Берёзовкой. Когда-то её основали тоже беглые русаки, только бежавшие от православной церкви: сектанты-молокане. Молокане отвергали всех посредников в общении человека с Богом. Считали, что Бог в душе у каждого человека, и человек вправе сам обращаться к Нему напрямую. Это было, конечно же, чистейшей ересью и кощунством для служителей русской церкви. Это значило, что она теряла в лицах приверженцев молоканству свою дополнительную паству со всеми вытекающими отсюда финансовыми и послушническими последствиями. Поэтому церковь объявила гонение на молокан также, как и на староверов.
Оказавшись в этих глухих девственных, привольных лесных местах, беглецы, которых теперь не могли достать ни цари ни церковь, обрели свободу, и здесь для каждого из них родился свой Бог. Селение свое, на левом берегу устья реки Вязовки при впадении в Терсу, они назвали Богородицким и стали жить сытно и богато.
Не знаю: возможно, в конце 20-х – начале 30-х годов прошлого века, когда советская власть раскулачила и выслала отсюда всех наследников зажиточного молоканства, а их дворы и земли отдала переселенцам на Дон из Саратовской и Тамбовской губерний, село переименовали в Вязовку? А, возможно и раньше. Но эта Вязовка стала малой родиной вице-адмирала Юрия Ивановича Шуманина. В ней он закончил среднюю школу и отсюда поступил в военно-морское училище. Последним местом службы нашего земляка была Камчатка. В Петропавловске-Камчатском он был командующим Камчатской военно-морской флотилии разнородных сил. Трагически погиб в автокатастрофе, на перекрёстке под городом Елизово 7 мая 1993 года. Пьяный или подпоенный водитель встречной легковушки врезался в его служебную «Волгу» на бешеной скорости, когда она только выруливала на трассу из-за перекрёстка. Сразу погибли и он и его шофёр – матрос срочной службы, собиравшийся сразу после Дня Победы на «дембель». И спросить было не с кого.
Тело вице-адмирала переправили в Вязовку, где оно ныне и покоится, рядом с могилой матери. Сегодня в Вязовке есть улица, названная именем своего высокочтимого земляка: имени вице-адмирала Ю.И. Шуманина.
У нас на Камчатке тогда говорили, что это подкупленная «демократами» трагедия, потому что вице-адмирал, будучи депутатом областного Совета народных депутатов, поддержал ГКЧП и не мог переваривать Б.Н. Ельцина.
Прошу прощения за своё яркое пейзажное лирическое отступление от нашей шаро-цветной истории и возвращаюсь к своим Верхнедонским хохлам.
…Ну а тогда, в те далёкие времена, обосновавшись на Верхнем Дону, Рудой вызвал из Полтавщины своих друзей по несчастью. К нему приехало на жительство несколько семей, в том числе и несколько однофамильцев, а, может, дальних родственников Касьяненко. От этих последних фамилий я и буду далее плясать, исходя из переданных мне моим дядькой Мишкой Касьяненко записей.
Прадеда моего деда Петра звали Петром Григорьевичем, как звали бабку – он (дядька) не знает. До него этого уведомления преходящие годы не донесли. Но так как она была хохлушкой – будем условно называть её «Оксаной». В Рудом у Петра и Оксаны родился сын Иосиф Петрович. По достижении совершеннолетия Иосиф женился на девушке Прасковье. У них рождалось много детей, но выжила только первая, которую они также назвали Прасковьей. Жили они зажиточно. Имели свою ветряную мельницу, несколько пар быков, лошадей, коров. В нескольких верстах в сторону Елани, в селении Старый Хутор, проживала бедная семья Коротицких. Случилось так, что из этой семьи Иосиф взял в примаки к своей дочери Прасковье нищего, но гордого отпрыска Фёдора.
Пожив некоторое время в доме Иосифа, Фёдор потребовал раздела имущества и отделения. Им дали пару быков, корову, лошадь, построили в Старом Хуторе дом, ветряную мельницу, и они под безутешные слёзы матери Прасковьи убыли туда на постоянное место жительства. В июле 1888 года у Прасковьи и Фёдора родилась первая дочь – Марфа Фёдоровна Коротицкая – мать моей матери Матрёны и других многочисленных своих детей. Всего у Марфы родилось 17 детей, но выжило только 8, и то, сын Иван замёрз в 19-летнем возрасте ночью, в конце сентября 31 года, в непредвиденный приход аномального утреннего заморозка, работая в колхозе на колёсном открытом тракторе «Фордзон». А через месяц родился Михаил. Пётр с Марфой тогда залились слезами: последыш – единственный наследник рода остался, дождутся ли они его возмужания.
…В том же Рудом жил ещё один Касьяненко – Игнат Иванович. Жена у него звалась Матрёной и слыла гулящей девкой. В 1885 году в их семье и родился мой дед Пётр Игнатьевич. Вскоре Игнат умер, а Матрёна завеялась неведомо куда, оставив маленького Петра на нищее существование у двоюродной сестры Галины, в Елани. Здесь он закончил 4 класса церковно-приходской школы и нанялся работать батраком к купцу Дозорову: по утрам развозил выпеченный в его пекарне хлеб по лавкам и магазинам, а после, до вечера, состоял «на побегушках» – бегал рассыльным с поручениями хозяина по дворам и конторам его друзей и подельников-купцов.
В 12-летнем возрасте Петра забирает назад, в Рудой, его родной дядя Андрей Иванович Журбин, у которого он живёт до 19-летнего возраста. К этому времени умирает старшая Прасковья, и прапрадед Иосиф Петрович выпрашивает у зятя Фёдора и дочери Прасковьи, для помощи себе, свою любимую внучку Марфу.
Жила у него Марфа с 9-летнего возраста. Журбин и посватал Марфу за Петра у Иосифа, с которым вёл давнюю дружбу. Петру было 19 лет, а Марфе – 16. У Петра уже была невеста на сносях – Варвара, которую он любил. Марфу он не любил, и выразил дядьке свой протест. Но дядька ему сказал: «Марфа – богатая невеста, а ты – босяк. И так и будешь голодранцем, если сейчас не используешь этот шанс. Ты ей люб, и Иосиф сказал, что передаст вам всё состояние и даже вмешиваться не будет в то, как ты будешь вести хозяйство!» …С Варварой пришлось расстаться. Пошёл в примаки к Иосифу. В 1904 году сыграли достойную свадьбу. А в 1905 году родилась первая дочь Катя.
Началась Русско-Японская война. Из-за рождения ребёнка, Петра, слава Богу, не забрили в армию. Царь Николай Второй выпустил Указ: если в семье один ребёнок или зять-примак – на войну не брать. Потом пошли рождаться: Галя – 1909 г.; Иван – 1912 – сентябрь 1931 г.г.; Дуся – 10. 06. 1915 – октябрь 1973; Мотя – 30.10.1918 – 2001; Поля – 1927 – 31. 05. 2005; Паша – 1928 – 2009; Михаил – октябрь 1931 – 09.11.2011 г.г.
В 1915 году, только родилась Евдокия, Петра Игнатьевича забирают на 1-ю Мировую войну с немцами, т.к. на передовой уже не стало хватать человеческого пушечного мяса. Краткая подготовка в военном лагере под Камышином и – на фронт. Под Черновцами дед получает ранение разрывной пулей в левую руку. Ночью занимали исходный рубеж. В темноте санитары не поняли опасности раны: не наложили вовремя жгут, и он, было, истёк кровью. Отправили в Саратов, в частный госпиталь на Соколиной Горе. Еле выходили из-за большой потери крови. Тогда кровь ещё не переливали. Из госпиталя выписался в 1915 году. Радовались все домочадцы: на фронт уже не заберут – рука не работает.
В 1917 году, пришибленный революцией умирает Иосиф. Петро становится полноправным хозяином всего наследия, которое тоже впоследствии чуть не свело его в могилу.
В 1925 году, за 7 лет до раскулачивания, Екатерину выдают за Дергачёва Ивана Матвеевича на другой конец села, в Лиходеево. Матвей Дергачёв – отец жениха был зажиточным середняком. В 1926 году, 14 января, у Екатерины и Ивана рождается сын Василий Иванович. А у деда Петра с бабой Марфой в 1927 году родилась ещё одна дочь – Полина. Предки были люди верующие, поэтому рожали всех детей, по божьей милости. (В 1931 году, за год до раскулачивания, выдали замуж вторую дочь, Галину, за однофамильника, Касьяненко Ивана Степановича).
В 1929 году по недосмотру деда сгорает мельница. После трудового дня он отправил сына Ивана наверх, закрепить «мах» – мельничные крылья. Тот закрепил кое-как, а ночью налетел шквальный ветер. Иваново крепление сорвало, и лопасти раскрутили жернова до раскалённости. От искр полыхнула и сама мельница. Её даже тушить не стали. Дождались пока страшная, брызгающая в разные стороны каскадом искр огненная махина ни рухнула сама по себе. И хорошо, что сгорела, потому что весной 1932 года началось раскулачивание… Сходки, собрания, споры, крики, обвинения, высылки… Петро на «общее собрание» не пошёл. Решил, что неприлично обсуждать величины чужих хозяйств, которые будут подлежать раскулачиванию: «Что людям – то и мне».
Беднота заступилась за Петра (сам из батраков). После схода все раскулаченные зашли к деду: «Ну, Пётр Игнатич! Мы тебе радость принесли. Тебя не тронули, а нас на Север выселять будут. Прости и прощай». Выслать не выслали, как многих казаков, середняков и кулаков, а из дома выселили и всё имущество отобрали. После всё-таки нашёлся один недовольный, имевший связи в Еланском ГПУ, который наплёл на деда, что у него была мельница, и он её нарочно спалил, чтобы она колхозу не досталась. Дом сломали, а брёвна пристроили под колхозную конюшню. Дед Петро построил в саду большой шалаш и всё лето, каждый год, всей семьёй в нём проживал. Питались яблоками и прочей зеленью с грядок. На зиму ему разрешали занять какой-нибудь из брошенных «кулацких» домов. А на лето их снова, с 5-ми детьми, выселяли в шалаш.
Потом вообще наступил голодный 1933 год. Уже с осени 32 года люди стали есть всё, что утоляло голод, потому что после раскулачивания некому стало заниматься хозяйством и хлебом. Баба Марфа рассказывала: «Издохших от бескормицы колхозных (отобранных ранее у раскулаченных частников) лошадей обдирали на выгоне ради шкур – против нашего сада. А люди с топорами стояли вокруг и голодными глазами смотрели на вожделенное мясо. Как только шкура сдиралась – бросались наперебой к дохлой лошади и рубили её, грызясь, как волки, кто сколько успеет отрубить. Понятно, что одиноким женщинам-матерям при всём желании не доставалось ничего. Их просто выталкивали из «кучи-малой». Потом это мясо долго вымачивали в воде и варили. Жила рядом соседка Онылка с несколькими малыми детьми. Она часто становилась перед дедом на колени, выпрашивая «хоть кусочек». Дед давал, но у самого было семь ртов. Двое детей её позже всё равно умерли. У полуторагодовалого Миши был рахит. Он пух на глазах. Мяса не ел, и все готовились к его смерти. Я молилась Богу, чтобы Господь избавил его и нас от мучений…». Но всё-таки весной его излечили от недуга витаминными травами.
В 1933 же году дед Петро был пойман на сборе колосков, осуждён на 10 лет и отправлен на строительство Беломоро-Балтийского канала.
Но и здесь дед Петро, как верующий в Бога «вкрайнский» казак, ходил под Богом. В первые дни тяжёлых голодных каторжных работ, на рытье канала, он, с несколькими другими осуждёнными, от пуза наелся каких-то съедобных кореньев. Вечером в бараке у него случился заворот кишок. Официально в те годы строительные зоны ещё не считались концентрационными лагерями, и больных – худо-бедно лечили. Деду сделали операцию. И операцию успешную. Но после больнички – его снова отправили на рытьё и вывоз тачками земли. Внутренний операционный шов от тяжёлых усилий, не успев срастись – разошёлся, и он снова стал загибаться. Кое-как, доработав 1 год, он был комиссован, как доходяга, умирать на родину. Но бабка Марфа отходила его целебными травами. А так как в те годы на воле о повторной операции на живот не могло быть и речи (особенно судимому), дед сделал себе широкий кожаный бандаж на живот, и так и проходил с ним всю оставшуюся длинную жизнь.
С 1934 по 37 гг. за неимением специалистов, дед был поставлен мельником на дизельную колхозную мельницу. На ней стоял одноцилиндровый, постоянно захлёбывающийся дизель с ремённой передачей на редуктор, который и крутил тяжёлые круглые мукомольные камни. Эта, посланная Богом работа спасла всю семью от вымирания, потому что после каждого рабочего дня, обметая жернова, он набивал в карманы 2-3 кг муки и нёс их жене и детям, скитающимся по чужим квартирам.
В это же время на Старом Хуторе раскулачили и отца Марфы, Фёдора Коротицкого. У него уже была вторая жена (Прасковья умерла. От неё осталось 6 детей: Марфа, Вера, Галина, Татьяна, Пётр – пропал без вести в ВОВ – и Екатерина), и от второй жены: Алексей, Николай, Липа, Александра и Афанасий. Отобрали всё, начиная с ветряной мельницы, но потом пожалели малых детей и оставили порожний дом. Так они и доживали жизнь в пустом доме. Но хоть под своей крышей. Потом началась Великая Отечественная война, а после войны много ли накопишь. Умер мой пращур по матери – прадед Фёдор – в глубокой нищете вскоре после войны, в возрасте 87 лет.
Раскулачили и Матвея Дергачёва. Дом отдали под почту. Сын Иван уехал в Шахты. Устроился кочегаром на паровоз, забрал жену Екатерину с сыном Василием, проживавшую в его отсутствие у матери Марфы Фёдоровны и отца Петра Игнатьевича в Рудом, стал передовиком производства, сдал экстерном экзамены на помощника машиниста, потом дорос до самого машиниста.
В 1937 году завистники Ивана из Каменоломней отправили письмо в Лиходеево с выяснением: кто есть такой этот передовик «Кривоносовского движения»? И получили ответ, что он «сын кулака». Ивана сняли с магистрального товарняка и пересадили на маневровый паровоз. Упали заработки. Перед этим к ним приехала Катина сестра Дуся и осталась в Шахтах. Вскоре она вышла замуж за железнодорожника Ивана Муштенко.
В 1937 же году Сталин, после опубликования своей статьи «Головокружение от успехов», выделил некоторым обездомленным коллективизацией семьям по 4 тысячи рублей. В том числе эти деньги получил и дед Петро. Они смогли купить дом возле той самой мельницы, где работал дед, и семья вздохнула с некоторым облегчением. В этом же году в Рудой приехал учительствовать Яков Васильевич Струначёв (мой отец). Он засватал дочь Петра Игнатьевича Матрёну, и в 1938 году родилась старшая моя сестра Майя. В 39 году отец переехал работать в село Тростянку Киквидзенского района, и там родилась моя средняя сестра Валя. А дед Петро, после увольнения в 1937 же году с мельницы, перевёз дом на своё старое место, к своему саду.
В начале 1941 года деда снова посадили за «воровство» на пропитание семьи зерна из какого-то амбара. Но просидел он полгода, и началась война. Видимо ущерб от нападения фашистов никак не был соразмерен с 1/3 мешка пшеницы, скоммунизденного где-то дедом. Да и кормить за казённый счёт таких несерьёзных арестантов в такое трудное время было шибко накладно. Его амнистировали. На третий день войны он пришёл домой.
Дергачёва Ивана взяли в армию в сапёрные войска. Но в 1942 году разобрались, что он более всего нужен на железной дороге и вернули на паровоз. До конца войны возил стратегические грузы на передовую. Екатерина с сыном Василием вернулась в Рудой. Потом уехала в совхоз к моим родителям (по-видимому, в Тростянку), где Василий стал работать на гусеничном тракторе ЧТЗ. В 1943 году Василия забрали в армию на Дальний Восток, на борьбу с Японскими милитаристами. Иван Муштенко с деповским оборудованием был эвакуирован в Баку, а жена его Дуся попала, почему-то, в Каменоломнях в оккупацию.
Иван Дергачёв закончил войну в Братиславе. Василий Дергачёв вернулся живым-здоровым. Иван Муштенко – тоже, невредимым. Дядя Миша, после окончания семилетки в 1947 году, – в 48-м уехал в Здолбунов, где остался работать после войны Иван Дергачёв. К тому времени в Здолбунове проживали уже все Дергачёвы и Иван Муштенко с женой Дусей. Здесь, у них, он закончил железнодорожное училище, отслужил в армии в Тирасполе, поработал на железной дороге и вернулся в 1957 году в Гречихино к родителям.
…В 1947 году мой отец Яков Васильевич переехал в Гречихино, и потом перетянул туда деда Петра с семьёй, потому как он снова врюхался в какую-то очередную продуктовую авантюру ради семьи, и ожидал, что за ним вот-вот придут. В семье к тому времени оставались из детей Прасковья и Миша. Остальные сёстры уже были замужем и проживали в разных местах. Наверное, это было году в 1948-49 (уточню) т.к. все мы: брат Сашка, 02.01.1950 – 04.06.1991 годы жизни, я – 01.05.1953 г.р. и младшая сестра Ольга, 06.11.1958 г. рождения, появились на свет уже в Гречихе.
Но после его переезда в Гречихино, всё обошлось благополучно: в Берёзовке о нём забыли, и он спокойно и безбедно прожил на новом месте, до конца жизни, охраняя колхозные гречихинские сады, ближние смородинные лесопосадки и держа для своих нужд корову, овец, кур и поросёнка.
Году в 1962 дядя Миша, проживая уже в Жирновске и работая на жирновских нефтяных промыслах, забрал Петра Игнатьевича и Марфу Фёдоровну к себе в город. Сначала в барак, где они жили с женой Марией и дочерью Людмилой, а потом в благоустроенную 2-х комнатную квартиру № 55 на улице Ломоносова, 58. Там они и умерли, и похоронены на жирновском кладбище. Баба Марфа – в 1964 году, в месяц олимпиады в Японии, а дед – в 1967 году, сделав себе харакири, вспоров кухонным ножом внешний давнишний послеоперационный шов своего живота. Надоело лежать в одиночестве, в отдельной комнате, глядя в потолок. Вставать, он уже не вставал, а умереть не мог.
Так умирают истинные казаки, чтобы не быть обузой своим детям!
Дочь их Прасковья съездила на заработки в Новый Узень Мангышлакской области Казахской СССР, где в тот период велась усиленная разработка газовых месторождений, заработала денег на жильё, снова (уже после смерти родителей) приехала на реку Медведицу, купила домик в Жирновске и дожила оставшееся время в одиночестве до 2009 года.
Сам дядька Мишка после похорон родителей, до самой пенсии мотался по нефтяным промыслам Восточной Сибири, работая бурильщиком и сохраняя за собой жильё в Жирновске. А, заработав пенсию, вернулся на родину. Дожил до своего 80-летия и умер 9 ноября 2011 года. Единственная его дочь Людмила вышла замуж, тоже за нефтедобытчика и, тоже, Михаила, сменила фамилию и осталась жить пока… если не ошибаюсь, в Нижневартовске. С его уходом из жизни, прервался и верхнедонской род Касьянеко Петра Игнатьевича.
Но остались его далёкие родственники-однофамильцы, выходцы из Рудого хутора – села Берёзовки Еланского района Волгоградской области, расположенного, в аккурат, на северо-северо-восточной границе Всевеликого Войска Донского с Россией.
На фотографии 1958 г.: Пётр Игнатьевич Касьяненко, Марфа Фёдоровна Касьяненко (Коротицкая), дочь Дуся и зять Иван Муштенко. Село Гречихино.
24 апреля 2010 г. – 28 марта 2014 г.
г. Петропавловск-Камчатский.