Г л а в а ш е с т н а д ц а т а я
МИНУС ОДИН, МИНУС ДВА
К началу урока математики четвертый «Е» в полном составе готов отправляться в поход. Явными признаками этого служили пересекающиеся трассы бумажных почтовых самолетиков. Каждый из них переносил записку примерно такого содержания:
«Ты идешь? Захвати мои фантики! Флик».
«Зачем? Флюк».
«По дороге будем меняться с местным населением. Фляк».
Имена меняются бесконечно, пока переписка внезапно не обрывается. В те далекие времена бумажные самолетики редко достигали предписанных портов и вследствие ошибок в конструкции приземлялись, где попало. Некоторые из них совершали вынужденную посадку на учительский стол, пробороздив кто журнал, кто кофточку Софьи Гавриловны, кто плюхался в ее вечно разинутую старенькую сумку с кривой защелкой. Исход четвертого «Е» делался неотвратимым как библейское событие. Четвертый «Е» все больше утверждался в своих намерениях, один Сережка Шалышкин вертелся как флюгер на всех ветрах.
Сердце Сережки Шалышкина разрывалось от счастья и горя одновременно. Счастье от того, что он отправится с Майкой, рука об руку, в опасное и многотрудное путешествие, может быть, спасет ее во время перехода через бурную речку или протянет ей руку со скалы, если она сорвется в пропасть – о, это счастье было несравненным и всепоглощающим. Горе же Шалышкина заключалось в том, что если Майка и оборачивалась, то исключительно на Юрку, в ее глазах отражался только Юрка, и что самое отвратительное – сам он, Юрка, не придавал никакого значения этому.
Юрка определенно восседал на белом коне. Несчастная кобылка Шалышкина плелась и не поспевала ему вослед. В чем дело, Шалышкин не знал. И решил пойти напролом.
- Юрка! – пробубнил он. – Тебе Майка нравится?
В ответ на это Юрка поднял бровь так высоко, что она едва не заехала ему на затылок. Юрка хмыкнул так громко, что у Майки пошевельнулась косичка.
- С ума сошел?
Это означало, что нравится.
Есть такие характеры, что ни в чем не признаются сердцу. Эти люди поняли, что тайна есть лучший способ хранения истины. Скрывает, надулся Сережка, тоже мне мистер Икс!
- Юрочка! – повернулась Майка. – Ты переписал задачку с доски? Тебе хорошо все видно? Я не мешаю?
Сережка стукнулся головой об парту, затем еще.
Софья Гавриловна подошла к двери и прислушалась.
- Если хочешь, можешь списывать у меня! – предложила Майка.
Сережка грянул головой, что есть мочи.
Софья Гавриловна рывком отпахнула дверь и выскочила в коридор. Никого. Только пионеры-герои дышат в сторону, как прокуренные озорники в лапах директора. Осенняя муха с разбегу билась о стекло.
Четвертый «Е» с сочувствием смотрел на Софью Гавриловну. Каждая детская душа клялась себе, что не будет больше гипнотизировать любимую учительницу! Мало ли что ей померещится в будущем! Вверх взмывают самолетики с клятвами больше никогда!
- Софья Гавриловна! – нежно окликает Майка Савицкая. – Мы здесь! Юрочка, позови ее, она на тебя особенно реагирует!
- Софья Гавриловна! – вопит Шалышкин.
Учительница оборачивается.
- Вот! – горделиво заявляет Шалышкин. – Видишь, на кого она реагирует?
«На меня, на меня, на меня»! Припевая это, он принимается что-то чертить на промокашке. Юрка искоса следит за его рисунком, затем вздыхает и переносит взгляд на классную доску.
- Из Москвы и Ленинграда… – осторожно произносит Софья Гавриловна и снова смотрит на дверь. Кто же все-таки стучал?
Тишина.
Тогда она обращается к доске, где записала условия задачи.
– …вышли навстречу друг другу два поезда! – продолжает Софья Гавриловна. – Пассажирский и товарный. Через три часа расстояние между ними уменьшилось до двухсот тридцати километров.
- Какова же скорость товарного поезда, – Софья Гавриловна садится за стол, – если пассажирский ехал со скоростью восемьдесят километров в час, а расстояние от Москвы до Ленинграда шестьсот пятьдесят километров?
Юрка стремительно черкает что-то в тетради. Сережка прикрывает ладонью свой рисунок и заглядывает к соседу. Какие-то цифры мелькают под Юркиным карандашом.
- Ты чего? – возмущается Сережка. – От друга прячешься?
- Ага! – соглашается Юрка.
Шалышкин озирает класс. Четвертый «Е» корпит. Даже двоечник Гришка Иванов старательно переписывает цифры с доски.
- Что она сказала? – переспрашивает Сережка и оттягивает Юркину левую руку, чтобы не мешала переписывать.
- Два поезда! Руку отпусти! Пассажирский и товарный.
- Ага! – послушно кивает Сережка. – Ясно, что два поезда! Пассажирский, говоришь?
На всякий случай он переписывает к себе Юркины столбики цифр.
Получается непонятно и красиво. Приблизительно, так:
1. (650 ; 230):3 ; 80 = 60
2. (60+80);3+230 = 650
3. 650 – (80+60);3 = 230
- Я, наверное, стану математиком! – сообщает Сережка. – Уж очень нравится. А ты кем будешь? Тоже математиком?
Юрка не отвечает. Он еще не знает, кем стать. Хочется всем. Такие шахматы.
Когда Евгений Иванович корпит над своими чертежами, Юрка знает, что будет ученым, потому что они создали мир. Все, что Юрка видит вокруг, придумали ученые – красный трамвай и дальние поезда, самолеты в небе и башенные краны. Телевизоры, радио, станки для печатания газет, мотоцикл «Иж», от которого красная каска. Автомат, из которого били немцев, танки и «Катюша» на Первомайском параде. Пароходы на Байкале, в общем, все! Определенно, Юрка будет ученым!
Когда тетя Ирочка читает стихи, Юрке хочется быть поэтом. Потому что в стихах все гораздо правильнее и красивее, и как говорит тетя Ирочка, мир в поэзии – гармоничный, каким он станет только в Будущем, когда все на свете будут говорить исключительно стихами. За то Поэта называют следующим после Создателя, по словам тети Ирочки. Знать бы еще кто такой Создатель?
Если в поэты не возьмут, Юрка станет главным по справедливости в этом мире. И не потому, что его бабушка прокурорский работник. А потому что бабушка говорит, что все на свете подчиняется законам – Вселенная и ее галактики, Солнечная система и планета Земля. Физические законы и те, что записаны в Уголовном кодексе – на самом деле одно и то же. И если какая-то планета вдруг двинется вопреки законам, она разрушит все на свете, это будет вселенская катастрофа. Евгений Иванович с ней согласен – все вещи в мире связаны невидимыми нитями, и связь эта управляет всеми мирами, и это и есть огромный закон, не подверженный описанию, но негласно соблюдаемый космосом. Значит, если один человек идет против закона, то так как он связан со всеми мирами, эти невидимые ниточки дергаются, тянут за собою все остальные и Вселенная рушится как карточный домик, по принципу «Домино», когда одна упавшая костяшка толкает и рушит самую сложную композицию! Справедливость не может быть нарушена, как не может быть прервана ни одна из мириадов незримых нитей!
Вот ведь какие разговоры ведутся в Юркином доме, а вы говорите – шахматы!
- Чего молчишь? – толкает его Сережка. – Мы уже задачку решили! Можно и поболтать на досуге!
- Шалышкин! – оборачивается Майка. – Ты замолчишь когда-нибудь?
Софья Гавриловна смотрит поверх очков на Майку, на Шалышкина, на Юрку и внезапно замечает генерала Василия на прежней позиции.
- Болотников? – возмущается она. – А ты что делаешь в нашем классе?
- Задачку решаю! – деловито ответствует генерал. – Софья Гавриловна, у нас все равно физкультура! А я уже все нормативы сдал и подтянулся пятнадцать раз!
Майка с восхищением смотрит на генерала.
- Ой! – кукольным голосом заявляет Шалышкин. – Так мы и поверили! Пятнадцать раз! На турникете!
- На турнике! – без обиды соглашается генерал.
- Турникет в метро! – замечает Петька Головастик. – Темнота!
- Да я! – восклицает уязвленный Шалышкин, а Майка, не мигая, глядит на него. – Да я сто двадцать раз подтянусь! Да я марш-бросок с автоматом бегаю! Да я с четвертого этажа без парашюта!
- Это только десантники могут! – качает головой Мишка Зеленка. – А у вас в полку десантников нет!
- А ты откуда знаешь? – ярится Сережка. Доводы слабых выводят нас больше всего, кто им вообще давал голос! – Ты откуда знаешь? Да у нас на прошлой неделе целый полк десантников прибыл! Военно-воздушный!
- Шалышкин! – успокаивает Софья Гавриловна. – Ты с задачкой справился?
- Давно! – отмахивается Шалышкин, а Майка фыркает. – Вот, смотрите!
Он демонстрирует всем тетрадку. Раздается недоверчивый смех. Всем известно, какие отношения у Шалышкина с математикой – как у самолетов с поездами. Сережка сердится и вертикально взмывает над партой. Он машет руками, как крыльями в сторону развеселившихся соседей.
- А ты, Майка! А ты, Мишка!
- Ты, Юрка! – тихо дополняет Петька Головастик.
- Ты, Юрка!
- Шалышкин, садись! – строго замечает Софья Гавриловна. – Еще одно замечание и отправишься к доске!
- Напугали! – иронично шепчет Шалышкин и поворачивается к Юрке. – Ответ проверил? А что у тебя за пистолет в портфеле?
Юрка молчит. Он уже понял Шалышкина. Все начинается с невинного вопроса, а заканчивается вселенской катастрофой.
- Покажи? – Шалышкин тянется к портфелю.
- Что там, что там? – появляется Мишкина голова. – Пистолет? Юрка, дай списать, мне Головастик не дает, собака!
- Списывай у меня! – Сережка бросает ему тетрадку. – Я раньше всех решил.
Софья Гавриловна взглядывает на Шалышкина.
- А что за пистолет? – не унимается Мишка. – Покажите? Хотя бы настоящий?
Юрка терзается в сомнениях. Конечно, промолчать в иных случаях все равно, что соврать, а если так, то чего уж стесняться?
- Специальный пистолет! Для стрельбы из рогатки.
Петькина голова вытесняет Мишкину.
- Что-что-что? Впервые такое слышу.
- У меня сегодня тир! - поясняет Юрка. – Я стрельбой из рогатки занимаюсь! Первое место в республике!
- Что он говорит? – прорывается Мишка Зеленка
- У него сегодня тир! – переводит Шалышкин. – Стрельба! Из рогатки. Первое место!
- Врет! – убежденно отвечает Мишка. – Мне уже трое мальчишек врали, что у них первое место по рогатке!
- Так да!– небрежно кивает Юрка. – Они же друг друга перестреляли! Шумная история! На носу Олимпийские игры, а эти друг друга перестреляли!
Сережка долго вычисляет что-то и даже загибает пальцы на руке.
- Не понимаю! – признается Сережка. – Странная математика! Как трое могут друг друга перестрелять? Если из рогатки? Должен быть четвертый. Точно, должен.
Приятели смотрят на него, а Сережка перебирает три пальца.
- Смотри. Этот убил этого. А этот – этого. А кто же третьего подстрелил? Может, в перестрелке было четыре чемпиона? Что-то не совпадает.
Юрка ныряет под крышку парты и уминает портфель.
Когда он возвращается, глаза его сияют.
- Ты меня раскусил! – признается Юрка. – Нас было четверо! Только никому не говорите.
Мальчишки ахают и прикрывают рты рукой.
- Так и поверили! – встревает Петька Головастик. – Врет он все. Я – знаю! Третий сам из рогатки застрелился.
Мальчишки представляют себе сцену самострела из рогатки и вновь ужасаются.
- Нет! – обнимает Юрку Сережка. – Даже не верится в такое – очень больно! Ты уж береги себя, хорошо? Это не должно повториться!
- Не повторится! – грозно хмурится Юрка. – Видели шлем?
Мальчишки переводят глаза на красный мотоциклетный шлем, венчающий Юркину парту. В шлеме отражается солнце, окно и трое приятелей.
- Ну? – приходит в себя Мишка Зеленка. – Шлем как шлем. Мотоциклетный. А что?
- А то! – многозначительно возносит Юрка указательный палец. – Каждому чемпиону выдают! После этого случая!
Смерть чемпионов горячо обсуждается уже за десятки парт вокруг.
Двоечник Гришка Иванов с завистью шипит через проход:
- А я одного из них только что видел. По дороге! Ты же сказал, что он убит?
- Призрак, - уверенно отвечает Юрка. – Не слышал про призраков? Ко мне эти трое сегодня ночью приходили!
- Вот и врешь! – качает головой Гришка Иванов. – Четверо! Четверо к тебе приходили!
Сережка Шалышкин показывает ему кулак и решительно поворачивается к Юрке.
- Покажи!
Он ныряет под парту, но Юрка решительно хватает портфель.
- Военная тайна. Секретное оружие. Может выстрелить, само. Как в прошлый раз.
Никто не знает прошлого раза, только Майке Савицкой от этого особенно приятно.
- Юрочка! – оборачивается она. – Ты такой герой! Можешь меня после школы проводить?
- Занято! – буркает Боренька Буржуй. – Хотя если нас обоих – можно. На приличном расстоянии. За десять копеек.
- Бей Буржуев! – раздается с задней парты. – Юрка, не ходи, а то и тебе достанется!
- Мало тебе пастилы! – оборачивается Буржуй. – Юрочка, пистолет возьми с собой. Держи его на вытянутой руке. Можешь даже спиной идти, чтобы на нас никто не напал со спины!
- Покажи пистолет! – настаивает Сережка. – Хотя бы.
Юрка бесчувственно молчит.
- Совести у тебя нет! Хотя бы краешком глаза! – умоляет Сережка Шалышкин. – Одним. Вот этим!
- Раз уже ты принес! – соглашается Мишка. – Давай, показывай!
Юрка смотрит на Майку, она затаила дыхание.
- Ладно уж. Но только одному, как свидетелю. Краем глаза. У кого самый узкий край глаза?
Сережка тут же растягивает веко указательным пальцем. Соперничать с Шалышкиным бесполезно – глазом пожертвует сгоряча.
- Внимательней смотри! – требует Мишка Зеленка. – Рогатка с нарезным прицелом должна быть!
Сережка кивает и оглядывает растянутым глазом класс.
- Вам будет представлено, - Юрка шепчет нудным экскурсоводом, - секретное оружие ПРС. Пистолет-рогатка Скуратова. Конструктор снабдил ее нарезной пистолетной ручкой, механизмом для зажима щебенки, спусковым крючком и оптическим прицелом.
- Ух ты! – влезает голова Головастика. – Уважаю! Возьмешь с собой в путешествие?
Шалышкин стонет, растягивая веко.
- Ну, показывай скорей, невмоготу! У меня уже глаз занемел!
Юрка кивает по сторонам, как делал это Вольф Мессинг, и движением фокусника открывает портфель.
Сережка ныряет под парту и больно стукается о крышку:
- Ой!
- Ну что? – волнуется класс.
- Все! Я пальцем в глаз попал! – появляется Сережка. – Теперь ослеп!
Он зажимается ладонью и с ужасом обводит оставшимся глазом одноклассников.
- Вы меня видите? – с дрожью в голосе вопрошает Сережка. – А я вас нет. Прощайте!
- Прощай! – кивает Мишка. – А ты куда?
- Домой! – отвечает Петька Головастик. – Куда еще идут одноглазые!
Все соглашаются, что парню повезло – домой, посреди уроков.
- Так постой! – вспоминает Мишка. – Ты рогатку-то видел? Нарезная?
Сережка вспоминает.
- Кажется, видел! – соглашается он. – Нарезная. Или это у меня в глазу зарябило. Вот ты, Мишка, вижу, тоже нарезной!
- Ты хоть что-нибудь видел? – сердится Петька Головастик.
- А может, ему рогатка в глаз выстрелила? – предполагает Юрка. – Я же говорил – такое бывает. Полезай проверить, если глаза не жалко. Кому еще глаза не жалко?
- Петька, полезай своим! – соглашаются соседние ряды. – Он у тебя в очке!
Петька раздумывает.
- Глаза не жалко, - отвечает Петька. – А очки дорогие. Глаз-то в каждой аптеке, на выбор. Всякого цвета!
Он снимает очки и показывает их.
- А очки мне из Москвы присылали, «Книга почтой»! Вы уж лучше Сережку расспросите, что он, зря, что ли, глаз потратил? Или он уже в коме?
Бездыханный Сережка лежит головой на парте. Заслыша имя свое, он поднимает голову и вращает раненым глазом.
Все заглядывают в глаз по очереди.
- Цел! – разочарованно протягивает Мишка Зеленка и объявляет всем. – Глаз воскрес!
Все радостно обнимаются и принимаются христосоваться подзатыльниками.
- Шалышкин! – взрывается Софья Гавриловна. – Я тебя предупреждала?
Шалышкин растерянно смотрит на нее.
- А что Шалышкин? – лопочет он. – Я тут у вас чуть глаз не потерял! А вы меня – Шалышкин!
Майка Савицкая хихикает и машет бантами.
Сережка показывает пальцем на Юрку.
- Может, вы его хотели назвать? Так он Скуратов! Юрка, вставай, тебя учительница называет!
- Я тебя называю! – все пуще сердится Софья Гавриловна.
- Громы небесные! – бормочет Сережка.
- Все, Шалышкин! С меня достаточно! – Софья Гавриловна больно стучит ладонью по столу, как делают это только добрые люди. – Придешь с родителями!
- Чего это она на меня накинулась? – Шалышкин растерянно оглядывается по сторонам. – Кто знает?
Майка Савицкая снова хихикает и это переполняет чашу его терпения.
- Софья Гавриловна! – восклицает Шалышкин. – Вы меня вызываете? Может, мне и задачу решить на доске?
- Да! - восклицает Софья Гавриловна. – Вот именно, Шалышкин, на доске!
- Мишка, давай тетрадь! – наотмашь протягивает руку Шалышкин. – Юрка, ответ проверил?
- Проверил, проверил, - отмахивается Юрка. – Иди уже!
Шалышкин выхватывает тетрадь из вялой Мишкиной руки и размашисто шагает к доске. Он водит руками как механический солдат, упирается в доску и делает крутой разворот.
- Клоун! – хихикает Майка, а Боренька Буржуй с восторгом взирает на представление. Боренька любит повеселиться бесплатно.
- Задача! – громко объявляет Шалышкин и уставляет глаза в тетрадь. Постепенно взгляд его делается стеклянным, и он непонимающе смотрит на Юрку.
- Два поезда! – Юрка разводит в стороны руки со звонким шепотом.
- Навстречу друг другу! – он строит ладонями некое подобие клювов и начинает их медленно сводить.
- Итак, два поезда! – Сережка торопливо стучит мелком, переписывая цифры из тетрадки. – Навстречу друг другу!
- Скуратов! – Софья Гавриловна смотрит на Юрку поверх очков. – Дважды в день я из класса не выгоняю.
- Первый удар по голове, - ерничает Гришка с задней парты. – Второй по крышке гроба!
- Ой-ой-ой, как смешно! – передразнивает Майка, но делает Юрке предупреждающий знак. Юрка зажимает ладонью рот, и Софья Гавриловна отводит глаза.
- Что же случилось дальше, Шалышкин? – смотрит она на доску.
Шалышкин непонимающе взирает на цифры. Сам не знаю, говорит его взгляд.
- Пришел воздушно-десантный полк! – шепчет чей-то насмешливый голос.
Софья Гавриловна и Сережка одновременно взглядывают на Юрку.
Юрка сидит с зажатым ртом и рассматривает Сережкину промокашку. На промокашке нарисован человечек в мотоциклетной каске и девчонка с огромными бантами. Оба они спиной и держатся за руки. Невесть как их длинные губы тянутся друг к другу и целуются. «Ю» написано на одном затылке, «М» написано на другом.
Внезапно промокашку выхватывает Майка
- Кто пришел? – шепотом переспрашивает Сережка.
Софья Гавриловна оборачивается на нее.
- Воздушно-десантный полк? – Сережка недоверчиво смотрит на Майку.
Майка сердито кивает.
- Воздушно-десантный полк, Софья Гавриловна! – разводит руками Сережка. – В полном составе!
- Цифры говорят сами за себя! – подшучивает Боренька Буржуй, как делают главные бухгалтеры. – Да!
Сережка указывает на колонку цифр:
1. (650 ; 230):3 ; 80 = 60
2. (60+80);3+230 = 650
3. 650 – (80+60);3 = 230
- Это столько десантников? – переспрашивает Софья Гавриловна, еле сдерживая одной ей понятный смех.
- Что здесь смешного? – пожимает плечами Сережка. – Полк!
- Откуда, говоришь, он спрыгнул? – добавляет масла в огонь генерал Василий. – С четвертого этажа?
Четвертый «Е» взрывается хохотом.
Милый читатель, если хотя бы однажды я в своей школьной жизни понимал, отчего смеется класс! Отчего завзятый двоечник Гришка Иванов катается по проходу между партами, схватившись за животик! Отчего трясет телесами отвратительно упитанный Боренька Буржуй, уже показывающий в три ряда как у акулы, зубки! Отчего девчонка, которая сама не знает – ветеринар или повар или учительница – и так и будет всю жизнь троиться в своих решениях, взвизгивает теперь от гаденького смеха! Отчего самодельный гипнотизер Толька Березкин так стучит ладонью по крышке парты, задыхаясь от буйного веселья! Отчего бесчувственная Майка Савицкая чуть не теряет сознание от хохота, зажимая лицо ладонями, и даже Софья Гавриловна не выдерживает и падает всем корпусом на учительский стол и содрогается от смеха, с головой ныряя в классный журнал!
Сам не раз я выставлялся посмешищем и клянусь пионерами-героями – никогда не понимал, за что? Что так невыгодно отличало меня от какого-нибудь классного любимца, мигом завоевывающего сердца благодаря ли красной мотоциклетной каске или особенной манере держаться, будто бы каждый шаг его исполнен скрытого значения, с пониманием собственной исключительности, телепатически передающим вокруг? Что было не так во мне, изо всех сил подражающему избраннику толпы – что вместо каски я имел летный шлем? Зато я мог и мертвого рассмешить, проскакав лягушкой с локтями под коленями, строя рожи, дурацки взвизгивая… на что я только не шел с одной единственной целью – сделаться главным если не в этой жизни, так в этой толпе.
Много после я понял, что я и есть главный в этой жизни. Моей собственной. Исключительной. Выданной на личное усмотрение жизни, в которой я и есть самый главный герой, для которого запущена эта Вселенная. И восходит солнце. И движутся звезды по небосводу. Для которого лично великий Ньютон открыл закон всемирного тяготения. Великий Леонардо нарисовал свою Джоконду, и Эдисон изобрел электрическую лампочку, абы писать и писать независимо от ударений! Все мое человечество трудилось и трудится для меня – выращивает хлеб, собирает чай на плантациях, борется против искусственных добавок в колбасу, которую в конечном итоге я ем! Я понял, что если мир и смеялся надо мной, то ради меня же. Ибо миром правят комические герои и равно мне – героические комики.
- Где Шалышкин? – нахмурилась Софья Гавриловна. – Опять закатился под парту?
Четвертый «Е» нырнул под парты и снова превратился в осьминога. Многоглазый осьминог повел глазами, но ни единого шалышкинского глаза меж ними не было. Софья Гавриловна встала и посмотрела за доску. Софья Гавриловна вспомнила про странные стуки в классную дверь и проверила даже за дверью. Пионеры-герои дружно переглянулись. Шалышкина не было нигде.
- Вот тебе и урок математики! - пробормотала Софья Гавриловна. – Минус один.
- А в шкафу? – предположил Петька Головастик. – Давайте посмотрим в шкафу за Камчаткой!
Софья Гавриловна бросилась к шкафу. Как же она не догадалась сразу! В прошлом году Шалышкин так же не сделал уроки и спрятался на нижней полке, прикрывшись наглядными пособиями! Если бы он только не чихнул и тем себя не выдал, двойка осталась бы в чернильнице!
- Вот ты где! – учительница распахнула дверцы шкафа.
В ответ ей клацнул челюстью скелет. Полки были сложены и стояли рядком вертикально.
- Мама! – побледнела Софья Гавриловна.
- Дайте глянуть! – сорвался с места Петька Головастик.
Он внимательно изучил скелет и повернулся к классу.
- Должен вас разочаровать. Это не ваша мама, Софья Гавриловна. И, к еще большему сожалению, это не ученик четвертого «Е» Сергей Шалышкин. Это Адам, первый в мире человек. Так и переводится с древнееврейского языка – человек. Вот, смотрите, ребра не хватает. Ребро изъято. И я даже знаю, кто это сделал!
И карандашом, словно указкой, он указал на грудную клетку Адама.
- Бог? – простодушно распахнул глаза Березкин.
- Шалышкин! – снисходительно ответил Головастик. – Он Еву делал. В переводе – живую. Из ребра. По образу и подобию. Ева у тебя, Майка?
Майка покраснела и опустила глаза.
- Еву он Майке подарил! – безжалостно продолжил Головастик. – В знак вечной дружбы. Лежит, теперь, наверное, в портфеле, агукает. Вот такая история, Софья Гавриловна. Это Адам. Кто скажет, что это Шалышкин?
Четвертый «Е» по одному подошел и внимательно рассмотрел скелет.
– Нет, это не Шалышкин! – разочарованно признался каждый. – Это простой Адам!
- Я говорил! – Головастик победно вернулся за парту. – Адам! В переводе – человек.
- Все он знает! – с тайным умыслом заметила Майка. – А как же тогда переводится Юрка?
- С греческого – земледелец! – выпалил Головастик и на всякий случай зажал себе уши, уставившись в учебник. Всякий мудрец рано или поздно попадает впросак, а головастики этого не любят.
Софья Гавриловна огорченно вернулась к учительскому столу. Софья Гавриловна не любила отпускать события на самотек. И хотя это стоило ей нервов и часто ненужных усилий, Софья Гавриловна старалась контролировать окружающий ее мир. В этом Софья Гавриловна была очень схожа с Юркиной мамой, хотя, к сожалению, дамы не были еще представлены друг другу.
Теперь же Софья Гавриловна решила исправить это упущение и пригласить, например, его маму через дневник. Что-то смутно подсказывало ей, что новичка, похоже, нельзя отпускать с короткого поводка, ибо при видимой благости в его глазах во время диктанта, он был переполнен чертиками, как табакерка.
Софья Гавриловна посмотрела в окно и еще не осознала, что Юрка пропал из ее бокового поля зрения. Софья Гавриловна смотрела, как в ровно окрашенном небе плывут аккуратно вырезанные облака. Среди облаков летают классические ласточки из иллюстраций к стихотворению Тютчева. Софья Гавриловна воспринимала этот мир через сетку учебников. Так оно было понятней и надежней.
Софья Гавриловна не верила в бога, а верила в то, что бога нет. Она любила, когда жизнь совпадала с официальной версией жизни. Она не любила смешивать суффиксы и квадратные корни. Всякие разоблачения подрывали ее основы, поэтому Софья Гавриловна особенно не любила археологов, которые постоянно копались в истории.
В музеях Софья Гавриловна не любила перемены экспозиции, потому что от этого все в ее познаниях приходило в хаос. Большая планета Земля в сознании Софьи Гавриловны существовала в виде глобуса СССР.
Софье Гавриловне было неважно существование чехов или поляков, она просто боялась, как бы они чего не натворили. Немцы поголовно были фашистами в касках, англичане – копией Черчилля, и американцы ходили в полосатых штанах, перебирая хищными крючковатыми пальцами, как дядя Сэм. Все они ютились на одной подводной лодке где-то в океане.
Из живописи Софья Гавриловна предпочитала первомайские плакаты с лозунгами «Мир! Труд! Май!» и фотографии членов Политбюро. Художник Репин был вершиной живописного искусства, отразив бурлаков на Волге, выше этого были только карикатуры в газете «Правда»!
Если честно, то Софья Гавриловна была за мир во всем мире. И мир любил за это Софью Гавриловну.
- Софья Гавриловна! – ахнула Майка Савицкая. – Софья Гавриловна, а где Скуратов?
Четвертый «Е» переглянулся и замер.
- Минус два! – противно хихикнул двоечник Гришка Иванов.
Софья Гавриловна не хотела отрываться от окна, как это иногда бывает с людьми, очень все близко принимающими к сердцу. Эти Софья Гавриловна была похожа на Юркину бабушку, хотя, к сожалению, и эти дамы не были еще представлены друг другу. Теперь же Софья Гавриловна и знать не хотела никакого Юрку Скуратова и все, что он здесь устроил в классе. Старый бурят, ее отец, учил, что если ты хочешь чего-то – силы, или быстроты, или спокойствия духа, например, – входи в того зверя, в котором этого предостаточно – в медведя, лисицу, или орла – и черпай, бери оттуда, сколько понадобится, это вечный источник, не оскудеет. Весь ее сетчатый мир показался вдруг решетчатым, и Софья Гавриловна вдруг поняла, что хочет стать свободной как ласточка, это нарисованная ласточка в небесах ее книжно-иллюстрированного бытия, и она принялась становиться ласточкой – именно принялась и именно становиться – чувствуя, как бьется ее торопливое птичье сердечко, как пересыхает в клюве от восторга высоты, как трепещут перышки в перемешиваемых ветрах (теплом, холодном и остром с горчинкой со степей), и внезапно увидела оттуда, с облаков, далекую школу, четвертый «Е» класс на четвертом этаже, и наспех отпахнутые створки, и Софью Гавриловну, одиноко сидящую на стуле и отрешенно глядящую в окно.
А за окном стояли на карнизе два малыша, вцепившиеся пальцами в густо беленый простенок. Под ногами сорвался и отправился в бездонную пропасть кирпич.